Сочинение «И.Бродский особенности лирики. Образовательный портал Темы и мотивы лирики бродского
Литература и библиотековедение
Однако через постижение этих отдельных пространств и их бытия Бродский выводил общие законы. Бродский являет собой историка межвременных коллизий и событий исследуя которые можно понять общее для всей человеческой истории. Это значит что Бродский приверженец в своей основе классицистической поэтики использует в стихотворениях только ту лексику которая максимально отвечает его замыслу. Бродский может изменять по своему желанию устойчивые словоформы отрекается от постоянства метра в одном стихотворении.
3. Идейно-тематические и художественные особенности лирики Бродского.
Одна из главных особенностей поэтики Бродского философичность его творчества. Отсюда и определенный набор тем, которые его волнуют. Поэт видит все через призму философии, пытаясь понять рациональное через его внутреннюю логику, духовное предназначение для человека. Все происходящее в мире для Бродского это всего лишь некое "дано", через которое можно вывести вечные законы, устойчивые формулы жизни. Через единичное он может вывести природу чего-то более глобального. Внешний мир для него не просто единое предметное пространство, но наполненным своими внутренними мирами, каждый из которых живет по своим законам, говорит на своем языке. Однако через постижение этих отдельных пространств и их бытия Бродский выводил общие законы. То же касается и человека, которого поэт рассматривал как объект, со своим пространством и временем. Но, стараясь понять суть вещей, вывести "метафизические свойства" предметов, не пытается разрешать проблемы, развязывать узлы, помогать. Все остается на уровне "чистого понимания". И все же, не участвуя в происходящем активно, как участник, отвергая роль как "ведущего", так и "ведомого", находит единственное решение преобразовывать увиденное во внешнем мире в некие философские размышления, создавать свои внутренние миры. Предметом его рассмотрения зачастую является не отдельные лица, характеры, но, повторяющиеся в человеческих отношениях разных эпох, коллизии. Увлекающие его герои вожди, императоры и подчиненные им рабы, ведомые. Бродский являет собой историка межвременных коллизий и событий, исследуя которые можно понять общее для всей человеческой истории. Таким образом, стоя на позициях стороннего человека, он имеет возможность более четко и точно описывать происходящее, и глубоко проникать в суть вещей.
еще одна отличительная черта Бродского это концептуальность его поэтики. Он стремится явить идею, мысль в ее чистоте, очень важно, чтобы ясность понимания была зеркально отражена в слове, рассуждении, тексте, будь это стихотворение, драма или эссе. И в своем желании как можно четче высказать свое видение, представление о внешнем происходящем, он использует все возможные способы и методы. И, прежде всего, он отказывается от "чистоты поэтического стиля". Это значит, что Бродский, приверженец в своей основе "классицистической поэтики", использует в стихотворениях только ту лексику, которая максимально отвечает его замыслу. Он может себе позволить употреблять выражения грубые, просторечные, даже матерные. Бродский может изменять по своему желанию устойчивые словоформы, отрекается от постоянства метра в одном стихотворении. И это все ради единственно точного определения, выведения ясного и верного афоризма. И пользуется этим поэт достаточно часто, приведу всего лишь несколько примеров.
Смотри ж, как, наг,
и сир, жлоблюсь о Господе, и это
одно тебя избавит от ответа.
Но это подтверждение и знак,
что в нищете
влачащий дни не устрашится кражи,
что я кладу на мысль о камуфляже.
(“Разговор с небожителем”)
То ли пулю в висок, словно вместо ошибки перстом,
то ли дернуть отсюдова новым Христом.
Не по древу умом растекаться пристало пока,
но плевком по стене.
("Конец прекрасной эпохи")
Бродский не хочет быть назойливым или сентиментальным и потому обезличивает в своих стихах, насколько это возможно, первое лицо. Все это делается для того, чтобы добиться определенной свободы отношений в описании окружающего мира, убрать те элементы, которые усложняют понимание. Творчество для поэта это не только форма существования, но и определенная возможность выведения формулы Жизни, разрешения вечных вопросов.
Поэт выбирает в качестве точного инструмента выражения своей идеи - сентенцию. Особенность ее употребления Бродским в том, что она может существовать и вне контекста стихотворения, что характеризует такое ее качество, как афористичность. Согласно Михаилу Крепсу, исследователю творчества Иосифа Бродского, сентенции можно разбить на основные типы: - умозаключение - афоризм - ироническое высказывание - парадокс. Только рыбы в морях знают цену свободе. ("Конец прекрасной эпохи") Жизнь только разговор перед лицом молчанья. ("Горбунов и Горчаков")
Из поэтических средств Иосиф Бродский использует практические все, которые только возможны это метафоры, парафразы, эпитеты, оксюмороны, метонимии, аллегории. В синтезе различных тематических уровней в поэзии участвуют старославянизмы, американизмы, авторские неологизмы. Не обходятся стороной и эвфемизмы слова или обороты, употребляемые им вместо непристойных или интимных, хотя и откровенные просторечные выражения также имеют место. Поэт отказывается от фразеологизмов, как устойчивых сочетаний, которые мешают чистому восприятию авторской идеи. Не меньше внимания Бродский уделяет фоническому (звуковому) уровню своих стихотворений. Очень часто он использует звуковые повторы, звукоподражания, аллитерацию, ассонансы, паронимическую аттракцию. Ко многим версиям, объясняющим, почему, зрелый И. Бродский пишет необычно длинные стихи, почему пробует и синтезирует множество жанров и речевых стилей, можно добавить еще одну: это делает не совсем он. Это, вероятно, происходит потому, что он пытается сделать стихотворение «равнодействующей» или «хотя бы вектором», с одной стороны, собственного «я» и регламентирующей высказывание нормы (жанр, стиль, «величина конструкции»), а с другой безграничной свободой, которая открывается в языке. Когда доминирует «я», стихи остаются традиционными по своей структуре, развертываются по законам лирического сюжета, ограничены традиционным объемом, позволяющим воплотить «мгновение сердечной концентрации» (Гегель). Когда побеждает язык, стиль и жанр становятся безразличны (их нет в языке), открываются бесконечные возможности слова как носителя метафизических смыслов. Поэтому дело совсем не в том, что большие стихи И. Бродского «самой бесконечностью как бы заговаривают, отрицают страх небытия, перспективу вечной разлуки, заливают ее собою, как морем», и «автор одержим идеей заткать, заполнить речевой тканью разверзнувшуюся у его ног пропасть» . С этой точки зрения слово и вся «речевая ткань» стихов предстают как нечто вторичное, как способ, возможность если не преодолеть, то скрыть («залить», «заткать») сущностное (страх перед конечностью человеческой жизни). Само слово с его возможностями и значениями становится необязательным, потому что основная его функция «скрыть» нечто. Поэтому в идеале с этой точки зрения стихи И. Бродского должны стремиться к тому, чтобы стать аналогом вокализа невербализованного выражения состояния. Между тем никто не сомневается в нагруженности (и даже смысловой перегруженности) слова в его стихах, где в позицию полнозначного слова может быть вынесено служебное, где бесконечные строчные переносы, дробящие синтагму, маркируют трудное, порывистое движение, открывая неожиданные смысловые пласты. Это скорее движение в поисках смыслов и Смысла, движение в бесконечную перспективу языка, за которой теряется значимость собственного «я», конечность и ограниченность которого закрепляется строчными переносами, каждый из которых может оказаться последней точкой жизни «я», но само движение бесконечно. Так пластически закрепляете» эффект конечного «я», бесконечности языка и безграничности метафизики. Поэтому такие стихи, как «Песня Трескового мыса» или «Осенний крик ястреба», могут быть только закончены, но не завершены, можно исчерпать «мгновенье сердечной концентрации», но к язык. В таких стихах И. Бродский перестает быть поэтом носителей истины, единственным субъектом сознания. Он становится скорее субъектом познания, обнаруживающим логику смыслов и образов языка.
Творчество Иосифа Бродского к моменту присуждения премии уже два десятилетия пользовалось широкой международной известностью. Он считался не только признанным лидером русскоязычных поэтов, но и одной из самых значительных фигур в современной мировой поэзии, его произведения переводились на все языки мира.
С его родным городом на Неве связаны его первые шаги в поэзии, раннее признание в литературных кругах. В самом начале 60-х годов А.А. Ахматова назвала Бродского своим литературным преемником, но он не склонен был признавать влияния ее поэзии на свое творчество. В дальнейшем именно с Бродским она связывала надежды на новый расцвет русской поэзии, сравнивая его по масштабу дарования с Мандельштамом. Большим авторитетом пользовался Бродский среди ленинградских поэтов среднего и особенно молодого поколения.
Тема Ленинграда занимает значительное место в раннем творчестве поэта ("Стансы", "Стансы городу", "Остановка в пустыне", и многие другие). Характерно начало стихотворения "Стансы":
Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать,
на Васильевский остров
я приду умирать.
Однако и в творчестве зрелых лет, и в произведениях, написанных в эмиграции, возникают образы, так или иначе связанные с Ленинградом; сами истоки своей поэзии Бродский возводит к ленинградской природе:
Я родился и вырос в балтийских болотах, подле
серых цинковых волн, всегда набегавших по две,
льющийся между ними, как мокрый волос.
Нередко ленинградская тема пробивается и косвенными путями.
Так, можно думать, что столь важная для зрелого Бродского имперская тема (при том речь может идти о Римской, Британской или Китайской империи) в своих истоках связана с жизнью в бывшей столице Российской империи.
Тематический диапазон стихов Бродского начала 60-х годов необыкновенно разнообразен, но отчетливо ощущается романтически приподнятая манера, свойственная поэзии Гумилева. Примером может послужить стихотворение "Гладиаторы":
Простимся.
До встреч в могиле.
Близится наше время.
Ну, что ж?
Мы не победили.
Мы умрем на арене.
Тем лучше.
Не облысеем
от женщин, от перепоя.
А небо над Колизеем
такое же голубое,
как над родиной нашей,
которую зря покинул
ради истин,
ради богатства римлян.
Даже нарочитая грубоватость и просторечность не снижают стилизованно-романтического звучания этого стихотворения. Такие стихи становились в 60-е годы почти городским фольклором, их пели под гитару на разные мелодии. При этом многие зачастую даже не знали имени их автора. Подобная судьба была уготована стихотворению "Пилигримы": Мимо ристалищ, капищ,
мимо храмов и баров,
мимо роскошных кладбищ,
мимо больших базаров,
мира и горя мимо,
мимо Мекки и Рима,
синим солнцем палимы,
идут по земле пилигримы.
Увечны они, горбаты,
голодны, полуодеты.
Глаза их полны заката,
Сердца их полны рассвета.
Несмотря на юношеский скептицизм, отчетливо звучащий в этих стихах, на очевидные анахронизмы ("мимо храмов и баров"), стилистические неувязки ("мимо роскошных кладбищ"), в них все равно чувствуется радостное принятие мира, что удивительно соответствует общему умонастроению той эпохи, общему мироощущению. Для раннего Бродского характерны темы, связанные с динамикой: движение, дорога, борьба (в том числе за человеческое достоинство), надежда на то, что лучшее - впереди. Поэтому несмотря на доминирование тревожных, даже трагических интонаций, поэзия раннего Бродского оказывает очищающее воздействие на читателей. Произведения этого периода еще сравнительно просты по своей форме, мелодичны ("Пилигримы", "Рождественский романс"). Вероятно, наиболее значительное произведение этого периода - драматическая поэма "Шествие" (1961).
Граница между ранним и зрелым Бродским приходится на 1965-1968 годы. Поэтический мир Бродского как бы застывает: начинают преобладать темы конца, тупика, пустоты, немоты, одиночества, бессмысленности всякой деятельности:
Шей бездну мук,
старайся, перебарщивай в усердье!
Но даже мысль о - как его? - бессмертье
есть мысль об одиночестве, мой друг.
"Разговор с небожителем", 1970
Поэт много размышляет и пишет о смерти. Как отметил в своём проницательном эссе, посвященном творчеству Бродского, выдающийся польский поэт Чеслав Милош, основной темой поэзии Бродского является любовь и смерть. Однако у Бродского мы не найдём любовной лирики в традиционном смысле, когда стихи являются непосредственным выражением любовного переживания. Любовь оказывается чем-то хрупким, эфемерным, почти нереальным:
В какую-нибудь будущую ночь
ты вновь придёшь усталая, худая,
и я увижу сына или дочь,
ещё никак не названных, - тогда я
не дёрнусь к выключателю и прочь
руки не протяну уже, не вправе
оставить вас в том царствии теней,
безмолвных, перед изгородью дней,
впадающих в зависимость от яви,
с моей недосягаемостью в ней.
"Любовь", 1971
Любовь нередко выводится как бы через призму смерти, сама же смерть при этом оказывается весьма конкретной, материальной, близкой:
Это абсурд, враньё:
Череп, скелет, коса.
"Смерть придёт, у неё
будут твои глаза".
"Натюрморт", 1971
бродский русский писатель поэт
В творчестве Бродского возрождаются традиции философской поэзии. В этом смысле Ч. Милош сравнивает его с Державиным, однако, если говорить об истоках, то для Бродского не меньшее значение, чем Державин и Баратынский, имеет английская традиция метафизической поэзии (Дж. Донн, У. Блейк, Т.С. Элиот). Оригинальность философской лирики Бродского проявляется не в рассмотрении той или иной философской проблемы, не в высказывании какой-либо мысли, а в разработке особого стиля, основанного на парадоксальном сочетании крайней рассудочности, стремлении к чуть ли не математической точности выражения с максимально напряжённой образностью, в результате чего строгие логические построения становятся частью метафизической конструкции, которая, в свою очередь, является звеном логического развертывания текста.
Такого рода контрасты. вообще характерны для зрелой поэзии Бродского. Ломая штампы и привычные сочетания, Бродский создаёт свой поэтический язык, который не считается с общепринятыми стилистическими нормами и на равных правах включает диалектизмы и канцеляризмы, архаизмы, неологизмы и вульгарную лексику.
При таком повышенном внимании к языковым ресурсам, при максимальном их напряжении становится неизбежным выдвижение темы самого слова, речи, языка. В мире, где всё безвозвратно, слово является единственным средством возвращения бывшего: "Повторимо лишь слово: слово другим" ("Строфы"), единственным средством преодоления времени, пустоты, смерти. В стихотворении "На столетие Анны Ахматовой" эта мысль выражена с предельной ясностью:
Сестрицу и огонь, зерно и жернова,
секиры остриё и усечённый волос -
Бог сохраняет всё; особенно - слова
В них бьётся рваный пульс, в них слышен костный хруст,
и заступ в них стучит; ровны и глуховаты,
поскольку жизнь - одна, они из смертных уст
звучат отчётливей, чем из надмирной ваты.
Великая душа, поклон через моря
за то, что их нашла, - тебе и части тленной,
что спит в родной земле, тебе благодаря
обретшей речи дар в глухонемой Вселенной.
К поэзии Бродского применима одна из наиболее часто повторяемых им мыслей: "Не язык орудие поэта - совсем наоборот, поэт - орудие языка". Евгений Рейн в статье "О стихах Иосифа Бродского" писал: "Видимо, язык истосковался по поэту, который бы открыл шлюзы для нерастраченных накоплений словаря. В стихах Бродского широко представлены арго, газетный и телевизионный язык, архаика, политический и технический сленг, уличное просторечие, экстатическое ораторство молодёжной вольницы. И вместе с тем Бродский - поэт традиционный, прививший к древу русской поэзии англо-американскую ветвь.".
Бродский многословен. Его стихотворения для русской поэзии непривычно длинны: если Блок считал оптимальным объёмом стихотворения 12-16 стихов (т.е.3-4 четверостишия), то у Бродского обычны стихотворения в 100-200 и более стихов. Необычайно многословны и фразы Бродского: если средняя длина предложения в русской поэзии 2-4 стиха, то у Бродского нередко встречаются фразы в 20-30 и более стихов, тянущиеся из строфы в строфу.
При этом синтаксис этих предложений нарочито усложнён обилием переносов и вставных конструкций; слова не признают границы стихов и даже строф, они как бы пытаются заполнить пустоту между ними. Важен сам факт говорения, преодолевающего пустоту и немоту, важен, даже если нет никакой надежды на ответ:
В Ковчег птенец
не возвратившись, доказует то, что
вся вера есть не более, чем почта
в один конец.
Поэт сравнивает свою деятельность со строительством Вавилонской башни - башни слов, которая никогда не будет достроена. Здесь крайний рационализм поэзии Бродского закономерно перерастает в свою противоположность: бесстрастная рассудочность вскрывает неуравновешенность чувств, не спокойное восприятие мира, а тоску и отчаяние, страстное желание прорыва, холодная логика рассуждений оборачивается магией заклинания. В мире есть две силы: слово и смерть. Только безостановочный поток слов может стать преградой смерти.
Бродский высоко ценил значение литературы. В Нобелевской лекции он писал:". я не сомневаюсь, что, выбирай мы наших властителей на основании их читательского опыта, а не на основании их политических программ, на земле было бы меньше горя. Мне думается, что потенциального властителя наших судеб следовало бы спрашивать, прежде всего, не о том, как он себе представляет курс иностранной политики, а о том, как он относится к Стендалю, Диккенсу, Достоевскому. Хотя бы потому, что насущным хлебом литературы является именно человеческое разнообразие и безобразие, она, литература, оказывается надёжным противоядием от каких бы то ни было - известных и будущих - попыток тотального, массового подхода к решению проблем человеческого существования. Как система нравственного, по крайней мере, страхования, она куда более эффективна, нежели та или иная система верований или философская доктрина.". А об искусстве Бродский писал: "Другого будущего, кроме очерченного искусством, у человека нет. В противном случае нас ожидает прошлое.".
В творчестве Бродского мы находим парадоксальное соединение эксперементаторства и традиционности. Во многом его развитие шло наперекор основным тенденциям, действующим как в русской, так и в европейской поэзии, однако уже сейчас видно. что путь этот отнюдь не приводит к тупику и сочетание неканонической просодики и лексики с напряжённым метафоризмом и сложным метрико-строфическим построением находит всё новых приверженцев. Бродский - выдающийся поэт, знакомый всему миру. Но полное и глубокое осмысление поэзии Бродского - дело будущего.
Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже
Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.
Размещено на http://www.allbest.ru/
Введение
Иосиф Александрович Бродский - выдающийся русский (как он сам всегда утверждал) поэт, эссеист, драматург. Он был самым молодым из Нобелевских лауреатов. Уже в двадцать лет он осознал себя орудием родного языка и покорился этой миссии. Результат - девять стихотворных книг и пьеса на русском и книга эссе на английском языке, не считая множества периодических публикаций. Всё это издано на Западе, главным образом в США, где Иосиф Бродский живёт с 1972 года.
Подлинные поэты, а не просто наёмники и призывники от поэзии, больше всего любят те свои стихи, которые они ещё не дописали.
Заставить поэта перечислить его любимые стихи, из всего им написанного, было нелегко. Некоторые из своих давних стихов и поэм Иосиф Бродский не хотел переиздавать. Достаточно осторожно и сдержанно он относился и к массовой публикации его стихов в России.
Бродский намного опередил своё время по глубине мысли. Количество проблем, поднимаемых им в произведениях, огромно. Он рассматривал человеческое общество в динамике его культурного развития под призмой общечеловеческого, духовного. Именно культуру он считал единственной надеждой на выживание, на спасение общества. Но больше всего Бродского занимал язык как форма существования культуры. Язык, по мнению Бродского, есть нить, протянутая из прошлого в будущее, соединяющая пространство и время.
1. Творческий путь Иосифа Бродского
Бродский родился 24 мая 1940 в Ленинграде. Его, едва ли не самого «несоветского» подданного СССР назвали Иосифом в честь Сталина. Уже с ранних лет в жизни Бродского многое символично. Детство прошло в маленькой квартире в том самом «питерском» доме, где до революции жили Д.С. Мережковский и З.Н. Гиппиус и откуда они отправились в эмиграцию. В школе, которую посещал Бродский, некогда учился Альфред Нобель: в 1986 Бродский станет Нобелевским лауреатом. О детстве он вспоминал неохотно: «Обычное детство. Я не думаю, что детские впечатления играют важную роль в дальнейшем развитии».
В отрочестве проявились его самостоятельность и строптивость. В 1955, не доучившись, Бродский поступает работать на военный завод фрезеровщиком, выбрав для себя самообразование, главным образом, чтение. Пожелав стать хирургом, идет работать помощником прозектора в морге госпиталя при ленинградской тюрьме «Кресты», где помогает анатомировать трупы. За несколько лет он опробовал больше десятка профессий: техника-геофизика, санитара, кочегара, фотографа и т.д. Ищет работу, которую можно совмещать с творчеством. Писать стихи впервые попробовал в 16 лет. Подтолкнуло писать впечатление от чтения сборника Бориса Слуцкого. Первое стихотворение было опубликовано, когда Бродскому было семнадцать лет, в 1957: Прощай, / позабудь / и не обессудь. / А письма сожги, / как мост. / Да будет мужественным / твой путь, / да будет он прям / и прост...
На рубеже 1950-1960-х изучает иностранные языки (английский и польский), посещает лекции на филологическом факультете ЛГУ. В 1959 знакомится со сборником стихотворений Е.А.Баратынского, после чего окончательно укрепляется в желании стать поэтом: «Читать мне было нечего, и когда я нашел эту книжку и прочел ее, тут-то я все понял, чем надо заниматься…».
Читательские впечатления Бродского этой поры бессистемны, но плодотворны для развития поэтического голоса. Первые стихи Бродского, по его собственному призванию, возникли «из небытия»: «Мы пришли в литературу Бог знает откуда, практически лишь из факта своего существования, из недр» (Беседа Бродского с Дж.Глэдом). Восстановление культурной преемственности для поколения Бродского подразумевало прежде всего обращение к русской поэзии Серебряного века. Однако и здесь Бродский стоит особняком. По собственному признанию, Пастернака он не «понимал» до 24 лет, до той же поры не читал Мандельштама, почти не знал (до личного знакомства) лирики Ахматовой. Безусловной ценностью обладало для Бродского - с первых самостоятельных шагов в литературе и до конца жизненного пути - творчество М.Цветаевой. Бродский больше отождествляет себя с поэтами начала 19 в. В Стансах городу (1962) соотносит свою судьбу с судьбой Лермонтова. Но и здесь сказывается характерная черта поэта: боязнь быть на какого-то похожим, растворить свою индивидуальность в чужих смыслах. Бродский демонстративно предпочитает лирику Е.Баратынского, К.Батюшкова и П.Вяземского пушкинским традициям. В поэме 1961 Шествие пушкинские мотивы поданы сознательно отчужденно, отстраненно, и помещенные автором в чужеродный контекст, они начинают звучать откровенно иронично.
Творческие предпочтения Бродского были обусловлены не только желанием избегать банальности. Аристократичная уравновешенность «просветленной» пушкинской музы была менее близка Бродскому, чем традиция русской философской поэзии. Бродский воспринял медитативную интонацию, склонность к поэтике размышления, драматизм мысли. Постепенно он уходит далее в прошлое поэзии, активно впитывая наследие 18 в., - Ломоносова, Державина, Дмитриева. Освоение допушкинских пластов русской словесности позволяет ему увидеть огромные области поэтического языка. Бродский осознал необходимость синтеза преемственности и выявления новых выразительных возможностей русского классического стиха.
2. Космогония И. Бродского
С начала 1960-х начинает работать как профессиональный переводчик по договору с рядом издательств. Тогда же знакомится с поэзией английского поэта-метафизика Джона Донна, которому посвятил Большую элегию Джону Донну (1963). Переводы Бродского из Донна часто неточны и не очень удачны. Но оригинальное творчество Бродского стало уникальным опытом приобщения русского слова к доселе чуждому ему опыту барочной европейской поэзии «метафизической школы». Лирика Бродского впитает основные принципы «метафизического» мышления: отказ от культа переживаний лирического «я» в поэзии, «суховатая» мужественная интеллектуальность, драматичная и личная ситуация лирического монолога, часто - с напряженным ощущением собеседника, разговорность тона, использования «непоэтической» лексики (просторечья, вульгаризмов, научных, технических понятий), построение текста как череды доказательств в пользу какого-то утверждения. Наследует Бродский у Донна и других поэтов-метафизиков и «визитную карточку» школы - т.н. «кончетти» (от итал. - «понятие») - особый вид метафоры, сближающий далекие друг от друга понятия и образы, у которых между собой, на первый взгляд, нет ничего общего. И поэты английского барокко в 17 в., и Бродский в 20 в. использовали такие метафоры, чтобы восстановить разрушенные связи в мире, который кажется им трагически распавшимся. Такие метафоры - в основе большинства произведений Бродского.
Метафизические полеты и метафорические изыски у Бродского соседствовали с боязнью высоких слов, ощущением нередкого в них безвкусия. Отсюда его стремление уравновешивать поэтическое прозаическим, «занижать» высокие образы, или, как выражался сам поэт - «нацеленность на „нисходящую метафору"». Показательно, как описывает Бродский свои первые религиозные переживания, связанные с чтением Библии: «в возрасте лет 24-х или 23-х, уже не помню точно, я впервые прочитал Ветхий и Новый Завет. И это на меня произвело, может быть, самое сильное впечатление в жизни. Т.е. метафизические горизонты иудаизма и христианства произвели довольно сильное впечатление. Библию трудно было достать в те годы - я сначала прочитал Бхагавад-гиту, Махабхарату, и уже после мне попалась в руки Библия. Разумеется, я понял, что метафизические горизонты, предлагаемые христианством, менее значительны, чем те, которые предлагаются индуизмом. Но я совершил свой выбор в сторону идеалов христианства, если угодно... Я бы, надо сказать, почаще употреблял выражение иудео-христианство, потому что одно немыслимо без другого. И, в общем-то, это примерно та сфера или те параметры, которыми определяется моя, если не обязательно интеллектуальная, то, по крайней мере, какая-то душевная деятельность».
Отныне почти каждый год поэт создавал в канун либо в самый день праздника стихи о Рождестве. Его «Рождественские стихи» сложились в некий цикл, работа над которым шла более четверти века.
Вначале 1960-х круг общения Бродского очень широк, но ближе всего он сходится с такими же юными поэтами, студентами Технологического института Е. Рейном, А. Найманом и Д. Бобышевым. Рейн познакомил Бродского с Анной Ахматовой, которого она одарила дружбой и предсказала ему блестящее поэтическое будущее. Она навсегда осталась для Бродского нравственным эталоном (ей посвящены стихотворения 1960-х Утренняя почта для А.А. Ахматовой из г. Сестрорецка, Закричат и захлопочут петухи..., Сретенье, 1972, На столетие Анны Ахматовой, 1989 и эссе Муза плача, 1982).
Уже к 1963 его творчество становится более известным, стихи Бродского начинают активно ходить в рукописях. Несмотря на отсутствие весомых публикаций, у Бродского была скандальная для того времени и известность поэта «самиздата».
29 ноября 1963 в газете «Вечерний Ленинград» за подписью А. Ионина, Я. Лернера, М. Медведева был опубликовано письмо против Бродского Окололитературный трутень. В 1964 он был арестован.
После первого закрытого судебного разбирательства поэт был помещен в судебную психбольницу, где пробыл три недели, но был признан психически здоровым и трудоспособным. Второй, открытый, суд по делу Бродского, обвиненному в тунеядстве состоялся 13 марта 1964. Решение суда - высылка на 5 лет с обязательным привлечением к физическому труду.
Ссылку он отбывал в деревне Норинской Архангельской области. Свободного времени здесь было достаточно, и оно целиком заполняется творчеством. Здесь он создал наиболее значительные произведения доэмигрантского периода: Одной поэтессе, Два часа в резервуаре, Новые стансы к Августе, Северная почта, Письмо в бутылке и др.
Бродский был досрочно освобожден. Вместо пяти, он провел в ссылке полтора года и затем получил разрешение вернуться в Ленинград. «Какую биографию делают нашему рыжему!» - воскликнула А. Ахматова в разгар кампании против Бродского, предчувствуя, какую услугу окажут ему его гонители, наделив его мученическим ореолом.
В 1965, на волне возмущений гонениями на поэта, в Нью-Йорке вышла первая книга Бродского - Стихотворения и поэмы.
В его творчестве этих лет экспериментаторство на основе классической традиции дает все более интересные результаты. Так, в 1966 опыты с силлабическим стихом 18 в. облеклись в плотные по манере письма Подражание сатирам, сочиненным Кантемиром. Классическую для русской поэзии силлабо-тоническую систему стихосложения Бродский трансформирует с двух сторон: не только через обращение к былому опыту двухсотлетней давности, но и посредством ультрасовременных по технике упражнений на стыке белого стиха и ритмической прозы - к примеру, Остановка в пустыне (1966), давшая позднее название поэтическому сборнику, вышедшему в 1972 в США.
Основным жанром в творчестве Бродского становится легко узнаваемая длинная элегия, своего рода полупоэма - афористичная, меланхоличная, иронически рефлексивная, с ломким синтаксисом, устремленным к обновлению устойчивого языка. Обновлять язык, подобно поэтам-футуристам, Бродский может и через эксперименты со строфикой и «наборной графикой» (т.е. обыгрывать «внешний вид» напечатанного текста и вызванные им ассоциации). Так, в стихотворении 1967 Фонтан благодаря особой строфике и распределению слов по пространству страницы напечатанный текст напоминает очертаниями многоярусный парковый фонтан.
В доэмигрантский период творчества Бродского трагическая ирония неизменно оттеняется щедрым восприятием мира и эмоциональной открытостью. В дальнейшем пропорции между этими началами будут существенно меняться. Эмоциональная открытость уйдет, ее место займет готовность стоически принять трагичность бытия.
В 1972 Бродский покидает СССР. Он уезжает по израильской визе, но оседает в США, где до конца своих дней преподает русскую литературу в различных университетах. Отныне Бродский, по собственному выражению, обречен на «фиктивную ситуацию» - поэтическое существование в иноязычной среде, где узкий круг русскоязычных читателей уравновешен международным признанием.
Покидая Родину, Бродский пишет письмо генеральному секретарю ЦК КПСС Л.И.Брежневу: «Уважаемый Леонид Ильич, покидая Россию не по собственной воле, о чем Вам, может быть, известно, я решаюсь обратиться к Вам с просьбой, право на которую мне дает твердое сознание того, что все, что сделано мною за 15 лет литературной работы, служит и еще послужит только к славе русской культуры, ничему другому. Я хочу просить Вас дать возможность сохранить мое существование, мое присутствие в литературном процессе. Хотя бы в качестве переводчика - в том качестве, в котором я до сих пор и выступал». Однако его просьба осталась без ответа.
Даже родителям Бродского не разрешили выехать к сыну по просьбе медиков (Бродский, как сердечник, нуждался в особом уходе). Не разрешили ему самому приехать в Ленинград на похороны матери (1983) и отца (1985). Это в значительной степени сказалось на его позднем нежелании посещать родной город в 1990-х.
В США Бродский начал писать на английском. Англоязычное творчество его выразилось, в первую очередь, в жанре эссе (сборники Less than one (Меньше единицы), 1986, On grief and reason (О печали и разуме), 1995). В основном, эссеистика Бродского складывалась из статей, написанных по заказу в качестве предисловий к изданиям сочинений русских и западных классиков (А.Ахматова, М.Цветаева, У.Оден, К.Кавафис и т.д.). По своей инициативе, как он признавался, он написал только 2 или 3 статьи. В 1980 Бродский получил гражданство США.
«Биография поэта - в покрое его языка». Этот постулат Бродского определяет эволюцию его лирики. К середине 1970-х лирика Бродского обогащается сложными синтаксическими конструкциями, постоянными т.н. «анжамбеманами» (т.е. переносом мысли, продолжением фразы в следующую строку или строфу, несовпадением границ предложения и строки). Современники свидетельствовали о неизменном желании поэта читать свои стихи вслух, даже когда обстановка к тому не располагала. Простых предложений у поэта почти нет. Бесконечные сложные предложения подразумевают бесконечное развитие мысли, ее испытание на истинность. Бродский-поэт ничего не принимает на веру. Каждое высказывание уточняет и «судит» себя. Отсюда неисчислимые «но», «хотя», «поэтому», «не столько... сколько» в его поэтическом языке.
Опыт «зрелого» Бродского - это опыт глубинного переживания трагедии существования. Бродский часто нарушает грамматику, прибегает к сдвинутой, неправильной речи, передавая трагизм не только в предмете изображения, но прежде всего в языке.
Покинутое Отечество постепенно возводится в поэтическом сознании Бродского в грандиозный сюрреалистический образ империи. Этот образ шире реального Советского Союза. Он становится глобальным символом заката мировой культуры. Отдавая ясный отчет в бессмысленности жизни (Мексиканский романсеро, 1976), лирический герой Бродского, подобно древним стоикам, пытается найти опору в равнодушных к человеку высших началах мироздания. Таким высшим началом, в общем-то замещающим собой Бога, выступает в поэзии Бродского Время. «Все мои стихи, более-менее, об одной и той же вещи: о Времени», - сказано поэтом в одном из интервью. Но в то же время в его поэтическом мироздании есть еще одна универсальная категория, которая в состоянии обуздать Время, победить его. Это Язык, Слово (Пятая годовщина, 1978). Процесс поэтического творчества становится единственной возможностью преодоления Времени, а значит - смерти, формой победы над смертью. Строки продлевают жизнь: ...не знаю я, в какую землю лягу. / Скрипи, скрипи перо! Переводи бумагу (Пятая годовщина, 1977). Для Бродского «поэт - инструмент языка». Не поэт пользуется языком, а язык выражает себя через поэта, которому остается лишь верно настроить свой слух. Но в то же время этот инструмент спасителен, и до конца свободен.
Оставаясь один на один с Языком и Временем, лирический герой Бродского теряет всякие эмоциональные связи с миром вещей, как бы покидает тело и поднимается на почти безвоздушную высоту (Осенний крик ястреба, 1975). Отсюда, впрочем, он продолжает с четкостью и равнодушием различать детали оставленного внизу мира.
Многословие Бродского, его немыслимые длинноты обусловлены стремлением обуздать Языком Время.
В 1978 Бродский становится почетным членом Американской Академии искусств, из которой он, однако, вышел в знак протеста против избрания почетным членом в Академию Евгения Евтушенко.
В декабре 1987 он становится писателем-лауреатом Нобелевской премии по литературе - «за всеохватное авторство, исполненное ясности мысли и поэтической глубины», как было сказано в официальном постановлении Нобелевского комитета.
Нобелевская премия принесла материальную независимость и новые хлопоты. Бродский много времени посвящает устройству в Америке многочисленных иммигрантов из России.
С конца 1980-х творчество Бродского постепенно возвращается на Родину, однако сам он неизменно отклоняет предложения даже на время приехать в Россию. В то же время в эмиграции он активно поддерживает и пропагандирует русскую культуру. В 1995 Бродскому присвоено звание почетного гражданина Санкт-Петербурга.
3. Литературные воззрения Иосифа Бродского
бродский поэт метафизический лирика
Иосифа Бродского часто называют "последним реальным новатором", "поэтом нового измерения" или "поэтом нового видения".
Во всех "определениях" Бродского-поэта присутствует слово "новый". И это, думается, не случайно.
Он - поэт мыслитель, поражающий нетрадиционностью мыслей. Любой культурный человек идет по выработанному человечеством руслу, и его гордость состоит в том, что он повторяет самые последние достижения культуры. Бродский, наоборот избегает читать то, что стремились понять десятки поколений до него.
На вопрос: "В чем ваша поэтическая иерархия?". Бродский ответил, в интервью Джону Глэду: "Ну, прежде всего речь идет о ценностях, хотя и не только о ценностях. Дело в том, что каждый литератор в течении жизни постоянно меняет свои оценки. В его сознании существует как бы табель о рангах, скажем, тот-то внизу, а тот-то наверху... Вообще, как мне представляется, литератор, по крайней мере я, выстраивает эту шкалу по следующим соображениям: тот или иной автор, та или иная идея важнее для него, чем другой автор или другая идея, - просто потому, что этот автор вбирает в себя предыдущих".
"В конечном счете каждый литератор стремится к одному и тому же: настигнуть или удержать утраченное или текущее время".
Язык, по Бродскому, - анатомия, высшая созидающая ценность, язык первичен.
В творчестве Бродского исследуется конфликт двух философских категорий: пространства и времени.
"Меня более всего, - пишет Бродский, - интересует и всегда интересовало, - это время и тот эффект, какой оно оказывает на человека, как оно его меняет, как обтачивает, то есть это такое вот практическое время в его длительности. Это, если угодно, то, что происходит с человеком во время жизни, то, что время делает с человеком, как оно его трансформирует... на самом деле литература не о жизни, да и сама жизнь не о жизни, а о двух категориях, более или менее о двух: пространстве и о времени... время для меня куда более интересная категория, нежели пространство".
Пространство поэт не любит, потому что оно распространяется вширь, то есть ведет в никуда. Время любит, потому что оно в конечном счете оканчивается вечностью, переходит в нее. Отсюда конфликт между этими категориями, который принимает частью форму противостояния белого и черного.
"Диктат языка - это и есть то, что в просторечии именуется диктатом музы, на самом деле это не муза диктует вам, а язык, который существует у вас на определенном уровне помимо вашей воли", - сказал Бродский в одном интервью; эту мысль он повторил и в своей нобелевской речи.
Какой онтологической ценностью обладает художественное слово в современном мире, ставящем индивида перед выбором: "прожить свою собственную, а не навязанную или предписанную извне, даже самым благородным образом выглядящую жизнь" или же "израсходовать этот единственный шанс на повторение чужой внешности, чужого опыта, на тавтологию"?
Слово как сопротивление какой бы то ни было деспотии, как будущее культуры, реализующееся в ее настоящем.
"Поэта далеко заводит речь..." - эти слова Цветаевой Бродский воплотил в своем поэтическом опыте, а также в жизни, выбросившей его на далекий берег.
Заключение
24 мая 1980 года, в день своего сорокалетия, Бродский написал стихотворение, которое подвело итоги не только его собственной жизни за предшествующие годы, но в известной степени исканиям русской поэзии в области языка, поэтической формы, культурного и исторического контекста, художественной и этической свободы. Здесь не только судьба Бродского, но, в обобщении, судьба русского поэта вообще.
Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя, что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна,
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок,
позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забирали глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
Единственным долгом поэта перед обществом Бродский считает долг "писать хорошо". В сущности, даже не только перед обществом, но и перед мировой культурой. Задача поэта - найти свое место в культуре и соответствовать ему. Что, думается, Бродский с успехом сделал.
Утрата связи с живым, меняющимся русским языком не может пройти бесследно; это плата за судьбу, которая, через страдания, муки и фанаберии поэта, предоставляет ему право почувствовать в полной мере себя инструментом языка в тот момент, когда язык оказывается не в обычном состоянии данности, а в положении ускользающей ценности, когда осенний крик ястреба приобретает болезненную пронзительность.
Обозревая творчество Иосифа Бродского, невольно приходишь к выводу: это поэт нового зрения. Поэт, какого еще не было в истории русской литературы ХХ века.
Список литературы
1.Бродский И. Избранные стихотворения. // М., "Панорама", 1994г.
2.Бродский И. Часть речи. Избранные стихотворения. // М., "Художественная литература", 1990г.
3.Бродский И. Письма римскому другу. // Ленинград, "Экслибрис", 1991г.
4.Гордин Я. "Дело Бродского: история одной расправы." // ж. "Нева", 1989г., № 2.
5.Якимчук Н. "Я работал, я писал стихи." Дело Иосифа Бродского. // ж. "Юность", 1989, №2.
6.Баевский В.С. История русской поэзии. 1730-1980 гг. М.: Новая школа, 1996.
7.Баранников А.В., Калганова Т.А., Рыбченкова Л.М. Русская литература ХХ века. Хрестоматия 11 класс. - М.: Просвещение, 1993.
8.Прищепа В.П., Прищепа В.А. Литература русского зарубежья. Учебное пособие. - Абакан, 1994.
9.материалы с сайтаhttp://www.ed.vseved.ru/ Из "Нобелевской лекции" Иосифа Бродского
Размещено на Allbest.ru
...Подобные документы
Жизненный и творческий путь великого русского поэта, драматурга, публициста Иосифа Александровича Бродского. Постижение идейного содержания и художественной формы его произведений. Осмысление проникновенного лиризма и признаки эпичности в лирике поэта.
дипломная работа , добавлен 10.01.2012
Поэзия Иосифа Бродского как объект филологического исследования - диахронный аспект. Систематизация имеющихся литературоведческих источников о поэзии И. Бродского. Литературоведческие изыскания, посвященные разным периодам творчества И. Бродского.
курсовая работа , добавлен 16.05.2017
Биография и география жизни Иосифа Бродского, изучение его творчества и поэтической картины мира. Образ моря в поэзии Бродского, представляемый в двух категориях: пространственной и временной. Тема рождения и смерти во взаимосвязи с образом моря.
реферат , добавлен 27.07.2010
Краткий очерк жизни, этапы личностного и творческого становления известного российского поэта И. Бродского, место и значение в мировой литературе. Суд над литератором, его депортация и жизнь за пределами советского государства. Творческий путь поэта.
реферат , добавлен 17.01.2015
Жизнь и творчество Иосифа Бродского. Влияние ареста и принудительной эмиграции на поэтическую концепцию и тематику произведений. Слово, Мысль, Время, Память, Дух - опорные образы его поэтики. Мотивы одиночества и отчуждения, изоморфности мира и текста.
реферат , добавлен 12.11.2009
Основные моменты биографии и начало творческого пути Иосифа Бродского. Необходимость синтеза преемственности и выявления новых выразительных возможностей русского классического стиха. Изображение внешнего мира и метафизическое мышление лирики поэта.
контрольная работа , добавлен 18.09.2010
Словарные пласты в лирике Бродского. Основные способы изображения Бродским лирического героя. Фрагментарность изображения (синекдоха, метонимия). Пространство и время в интерпретации Бродского. "Лексическая дерзость" как определяющая черта поэтики.
реферат , добавлен 24.11.2010
Общая характеристика категорий пространства и времени в лирике И. Бродского (1940-1996), а также анализ его произведений сквозь призму "пространственности". Пространство, вещь и время как философско-художественные образы, их иерархия в работах Бродского.
реферат , добавлен 28.07.2010
Общая концепция постмодернизма. Принципы поэтики Иосифа Бродского и эстетика постмодернизма. Особенности трагедийного восприятия мира, метафизика времени. Эстетические взгляды поэта на материале Нобелевской лекции 1987 года. Язык, искусство и Бродский.
курсовая работа , добавлен 12.01.2011
Природные и социальные реалии в поэзии И. Бродского 1970-х – 1980-х годов. Анализ позиции лирического субъекта в художественном мире поэта. Особенности отражения культуры и метафизики в поэзии И. Бродского, анализ античных мотивов в его творчестве.
Иосиф Александрович Бродский (1940- 1996 ) - русский и американский поэт, лауреат Нобелевской премии по литературе 1987 г. Постмодернисткая картина мира.
Два периода :
1) ранний этап, который завершается в середине 60-х г: стихи более простые по форме, мелодичные, светлые и просветляющие (“Пилигримы”, “Рождественский романс”, “Стансы”, “Песня” ).
2) у позднего Бродского преобладают мотивы одиночества, пустоты, конца, абсурдности, усиливается философское и религиозное звучание, усложняется синтаксис. (“Сретение”, “Насмерть другу”, “Келомякки”, “Развивая Платона”, циклы “Части речи” и “Кентавры ”).
«Рождественская звезда» 1987 г . - философско-поэтическая интерпретация библейских мотивов. Бродский излагает сюжет и обстоятельства более конспективно, перечислительно и, быть может, несколько декоративно.
Однако условно-легендарное - пещера, пустыня, зима, волы, волхвы, младенец в яслях, звезда - здесь по-особому поэтически конкретизируется, обрастает пластическими, зримыми, осязаемыми предметными деталями и вместе с тем одухотворяется.
А главное, возникает философский ракурс, ощущение беспредельного космического пространства. И ключевым становится емкий символический образ звезды, а с ней - Вселенной, Бога. Взгляды младенца - Сына Человеческого - и звезды - Отца - встречаются, скрещиваются, а на их пересечении как бы чувствуется зоркий и пристальный взгляд самого поэта.
Линейная композиция - стрела времени; некий отрезок; контакт взгляда поверх людей. Бог отец. Новорожденный (не Иисус).Христианская ли картина мира? Формальные признаки рождественского сюжета. Любое рождение - это чудо.
Он был всего лишь точкой. И точкой была звезда.
Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,
на лежащего в яслях ребенка издалека,
из глубины Вселенной, с другого ее конца,
звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца,
«Сретенье» 1972 г. последнее на родине. посвящено Анне Ахматовой. «Сретение»= «Встреча». Встреча человека с Богом. 1 часть – параллели с Евангелием. 2 - это человек перед лицом смерти. Это путь Симеона из жизни в смерть, в “глухонемые владения смерти” . без страха и ужаса, потому что знает - Спаситель пришел. Это знание освещает и освящает его путь. Смерть христианская, не несет небытие. Она временна и условна.
Он шел умирать. И не в уличный гул
он, дверь отворивши руками, шагнул,
но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,
он слышал, что время утратило звук.
И образ Младенца с сияньем вокруг
пушистого темени смертной тропою
душа Симеона несла пред собою
как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось.
Светильник светил, и тропа расширялась.
«Колыбельная» 1992 г. от лица Девы Марии. Ощущение одиночества человека и бога. Богородица печалится не о судьбе Иисуса, не к предстоящим событиям она его готовит. Но, как мама приучает ребёнка самостоятельно есть и одеваться, она приучает Богочеловека к одиночеству. Образ пустыни=символ одиночества
Привыкай, сынок, к пустыне
Как к судьбе.
Где б ты ни был, жить отныне
в ней тебе.
Мнение Ирины Служевской: 1972 год, год изгнания, становится концом сюжета о Боге. После этой черты библейские образы и мотивы у Бродского появляются гораздо реже. К "рождественским" стихам, о которых обычно вспоминают в таких случаях, поэт не возвращается до 1987 года. Божественное начало надолго исчезает из состава вселенной Бродского.
Если говорить о "христианском тексте" Бродского в рамках 70-72-го годов, то центральным событием здесь становится не явление Бога, а смерть. Именно вокруг нее, как стружки вокруг магнита, группируются тексты Бродского, в которых Бог то признается, то отвергается, чтобы в конце концов остаться за линией горизонта, который, как мы помним, "острей ножа".
В 1970 году написано самое объемное богоборческое стихотворение Бродского, опровергающее сразу несколько аксиом христианства, - "Разговор с небожителем".
Вопрос о бессмертии здесь повисает в воздухе: ответа на него мы не слышим. Собеседник Бродского, Бог, которого поэт лишает дара речи, молчит на протяжении всего текста, подтверждая выведенный для него закон: "вся вера есть не более, чем почта в один конец". Поскольку Бог в тексте безмолвствует, лирический герой говорит непрерывно, задавая вопросы и сам на них отвечая. Словно продолжая пастернаковское "занятье философией", он дает определения вере и страданию, человеку и боли, формам жизни, распятию, времени. Но когда дело касается бессмертия, замолкает и он. Монолог прекращается. В фокусе впервые оказывается не голос, а сцена, антураж, обстоятельства. В фокусе оказываются тишина, молчание. В фокусе - смерть. Перед тем как войти в ее круг, герой громогласен, агрессивен, "восклицателен". он обращается к фигуре, которую назовет "одной из кукол, пересекающих полночный купол".
Шей бездну мук,
cтарайся, перебарщивай в усердьи!
Но даже мысль о - как его! - бессмертьи
есть мысль об одиночестве, мой друг.
Вот эту фразу
хочу я прокричать и посмотреть
вперед - раз перспектива умереть
доступна глазу -
кто издали
откликнется? Последует ли эхо?
Иль ей и там не встретится помеха,
как на земли?
Ответа на эти вопросы не следует. Но если раньше, как мы уже говорили, автор заполняет молчание Бога собственным монологом, то теперь его слово отступает перед всеобъемлющей перспективой тишины, земного безмолвия, нарушаемого звуками, но не речью:
Ночная тишь...
Стучит башкой об стол, заснув, заочник.
Кирпичный будоражит позвоночник
печная мышь.
И за окном
толпа деревьев в деревянной раме,
как легкие на школьной диаграмме,
объята сном.
Главное в "Натюрморте" (1971) - "интонация маятника". Почему она выбрана сейчас? Мир, разъятый на два противоположных лагеря (люди и вещи), требует этой ритмической жесткости, осязаемой проволочной контурности всех фигур. Ужас смерти оттеняется безучастностью интонации, держащейся на отрывочности ритма. Короткие строки проговариваются человеком, неспособным на более округлую речь, потому что горло его сдавлено. А почему оно сдавлено? Только ли смерть тому виной?
Женщине, ставшей причиной смерти итальянского поэта, посвящено стихотворение, из которого Бродский берет свой эпиграф: "Придет смерть, и у нее будут твои глаза" . Так в противоборство жизни и смерти вмешивается третья сила - любовь. Ей и предстоит победа.
В тексте мертвы все. Люди - потому что им это предстоит. Вещи - потому что они по природе - мертвая натура, натюр-морт. Выход предлагается любовью, но ее одной Бродскому недостаточно. Тут-то на сцену и выводится Христос. Что, разумеется, более чем показательно. Все мертвы, Исчерпано все. Мир вынесен за скобки. Последним умирает герой, убиваемый любовью.
Вещь. Коричневый цвет
вещи. Чей контур стерт.
Сумерки. Больше нет
ничего. Натюрморт.
…Смерть придет и найдет
тело, чья гладь визит
смерти, точно приход
женщины отразит.
Это абсурд, вранье:
череп, скелет, коса.
"Смерть придет, у нее
будут твои глаза".
и вступает Тот, Кто открыл, что смерти нет:
Мать говорит Христу:
Ты мой сын или мой
Бог? Ты прибит к кресту.
Как я пойду домой?
Как ступлю на порог,
не узнав, не решив:
ты мой сын или Бог?
То есть мертв или жив?
Он говорит в ответ:
Мертвый или живой,
разницы, жено, нет.
Сын или Бог, я твой.
Вся будущая поэзия Бродского предсказана в этом финале. Здесь метафизика христианства опирается на метафизику любви, благодаря которой и совершается вылет из разъятого мира: "Сын или Бог, я твой". Любовь, даже с глазами смерти, отнимает у смерти значение, у мира - безнадежность, у бытия - конец.
"Бабочка" 1 972 год, тема абсурда. Символика тьмы и света как предвечных начал Бытия. тьма и свет суть две половины мироздания, непознаваемого и потому лишенного смысла.
В "Бабочке" меняется сама структура мироздания по Бродскому, именно - позиция Бога. Бог впервые утрачивает власть.
мир по-прежнему абсурден и Бог по-прежнему творец абсурда, но выхода из этой бесцельности нет. Герой впервые остается наедине с Ничто - новое метафизическое пространство, которое он будет осваивать до конца дней. пустота и Ничто однозначно связаны со смертью. Это образ небытия, категорически внеположный христианским представлениям.
Тема бесчеловечности. У бесчеловечности в мире Бродского двойная функция. С одной стороны, Бродский делает все, чтобы снять привычно-центральное положение человека в мироздании.
Бинарная оппозиция живого и мертвого, преодолеть которую когда-то удавалось только Богу, теперь становится треугольником, выход из которого определяется словом поэта в его смертной/бессмертной сущности. Двойная природа этого слова ставит его на грань бытия. Слово поэта, конечное в своей телесной принадлежности к рваному пульсу, костному хрусту и могильному заступу , - способно объять бесконечность живого, мертвого и бессмертного, человека, вселенной и Бога.
Христианская модель бытия окончательно подчиняется модели Бродского. Согласно которой поэт и язык есть последняя надежда мира, без них обреченного не только на отсутствие голоса, но на отсутствие знания бесконечного о себе самом. Так размыкается последняя оппозиция Бродского. позицию Бога занимает язык.
Письма Римскому другу
Поэт - это частное существование. Абсолютизация цифр (вычитания), пишет умирающий друг, может быть даже во время написания этого письма.
Трагизм существования , за которым декларируемая частность не исчерпывается.
Исчезает друг и пустота. И равнодушная природа не радует.
Не христианское мировоззрение; нет творца; нет благодарности. Экзистенциализм? Вещи, пыль, тлен, предмечен, конечен и всех ждет пустота.
28. Поэтическое творчество И. Бродского: основные мотивы.
Творчество иногда разделяют на два периода:
1) ранний этап, который завершается в середине 60-х г: стихи более простые по форме, мелодичные, светлые и просветляющие (“Пилигримы”, “Рождественский романс”, “Стансы”, “Песня”).
2) у позднего Бродского преобладают мотивы одиночества, пустоты, конца, абсурдности,усиливается философское и религиозное звучание, усложняется синтаксис. (“Сретение”, “Насмерть другу”, “Келомякки”, “Развивая Платона”, циклы “Части речи” и “Кентавры”).
Христианская ли поэзия? – мнения разные. при характеристике религиозных истоков поэзии Бродского - от признания его христианского начала до определения ее как внехристианской, языческой. Библейские и евангельские сюжеты часто звучат в его стихах. в поздний период, в конце 80-90, создал такие шедевры, как «Рождественская звезда», «Колыбельная», «Сретение».
Темы, проблемы: философские – добро и зло, жизнь и смерть, бессмертие, человек и государство.
Своеобразие его поэтики и стиля:
- «универсализм» и своего рода «протеизм», способность к усвоению самых разных поэтических стилей и традиций.
Цитатность, наличие аллюзий, ассоциаций, намеков на предшественников
Сложные синтаксические конструкции
Тропы из самых разных, ранее редко осваиваемых сфер, в том числе географии, геометрии, химии, физики, биологии и др.
Ритмика (силлабо-тоники, дольника, по его собственным словам, «интонационного стиха»),
Виртуозность его рифмы и особенно строфики
Интеллектуальность, «научность» языка.
Основные мотивы:
Одиночества, изгнания, неприкаянности, бесприютности («Полдень в комнате», «Воротишься на родину», «Вновь я посетил...», «Стансы» и др.). Отчаяние земного существования преодолевается самой поэзией, внутренней структурой поэтического слова, поэтическим чувствованием автора.
Я родился в большой стране,
в устье реки. Зимой
она всегда замерзала. Мне
не вернуться домой.
Библейские мотивы – Христос-младенец, рождение, звезда.
Человек и государство «Одиссей Телемаку» , мотив ответственности за исторические деяния отечества проявляется у Бродского как сугубо личное чувство стыда, позора. В стихотворении «Anno Domini» поэт прямо говорит, в чем вина каждого за дурной конец отечественной истории – в конформистском стремлении быть «как все». Коллективизм, по мнению Бродского, - это отказ от божественного предопределения («отошли от образа Творца») и от самой жизни:
Все будем одинаковы в гробу.
Так будем же при жизни разнолики!
Мотив забвения, потери памяти:
Не помню я, чем кончилась война,
и сколько лет тебе сейчас, не помню
Этот мотив неслучаен. Стихотворение было написано перед отъездом из СССР. Потеря памяти – это своеобразный щит, помогающий начать новую жизнь
Уже в раннем творчестве ощутимо тяготение Бродского к проблемам философского плана: бытие - пространство - время - человек. По словам самого поэта, его более всего интересует время и тот эффект, какой оно оказывает на человека, как оно его «меняет, как обтачивает...».
Однако в поэтическом мире Бродского причудливо уживаются и философские абстракции, метафизические образы и бытовая конкретика, мифологическое прошлое и совр. реальность:
«Как давно я топчу...»
«И по комнате, точно шаман кружа,
Я наматываю как клубок
На себя пустоту ее, чтоб душа
Знала что-то, что знает Бог»
Отсюда – мотивы тьмы, пустоты, тишины, смерти, тоски, безмолвия, обреченности, безнадежности:
«Разговор с небожителем», «Одиночество», «Сад» и др.
Прощай, мой сад!
Надолго ль?.. Навсегда.
Храни в себе молчание рассвета,
великий сад, роняющий года
на горькую идиллию поэта.
«Я всегда твердил, что судьба-игра...»
Я сижу у окна. Я помыл посуду.
Я был счастлив здесь, и уже не буду.
Я писал, что в лампочке - ужас пола.
Что любовь, как акт, лишена глагола.
тема творчества, слова, речи, иначе - поэзии, языка, развиваемая в его стихах и высказываниях 70-х-90-х годов. «Язык не средство поэзии; наоборот, поэт - средство или инструмент языка...». Вместо Бога - язык
Тема истории. История у Бродского не однонаправленный процесс, как она понимается в монотеистических религиях, у Гегеля или в марксизме, но и не вполне циклична, а скорее зеркальна: в будущем отражается прошлое. Об этом все стихотворение «Полдень в комнате» :
Мы не умрем, когда час придет!
Но посредством ногтя
с амальгамы нас соскребет
какое-нибудь дитя!
Какие особенности поэтики Иосифа Бродского
чаще всего используют его подражатели"У вас стихи написаны "под" Иосифа Бродского!" Частый упрек. Его адресуют и начинающим авторам, и опытным. В ответ можно услышать: "Ничего подобного! Где доказательства? Мы хорошие и разные".
В данной статье цитат будет немало. Цитата наглядна. Однако же модный недуг ("синдром Бродского") действительно следует диагностировать, не только опираясь на слух и вкус, но и на конкретные аргументы.
Я постарался зафиксировать несколько явных признаков поэтики Бродского, сумма которых, некий "джентльменский набор" приемов, очень часто используется его невольными и явными подражателями (условно назовем их "иосифлянами"). Подчеркну сразу два момента. Первый: не все отмечаемые здесь приемы "придуманы" Бродским, просто они чрезвычайно для него характерны, индивидуальны, составляют "фирменные" особенности его поэтики. Второй: количество приемов-пазлов, как правило, у подражателей значительно меньше, чем у самого нобелевского лауреата.
В начале 90-х мне приходилось читать много стихотворений студентов Литературного института. Собственно, тогда и возникла идея как-то упорядочить впечатления от слишком похожих в массе своей подражаний. Затем я обнаружил, что и маститые, известные авторы не свободны от влияния нобелевского лауреата. Но начну со студенческих текстов. Начинающим авторам, казалось бы, учиться и подражать, проникаться всяческими веяниями сам Бог велел. Заочница Ольга Голипад:
Мне явно послышался тут Бродский, а кому-то, возможно, нет. Лексика, по крайней мере, значительно беднее, и интонация тревоги явно не характерна для Бродского. Пока особо не настаиваю на сходстве. Вот текст еще одного литинститутского ваганта, Андрея Ширяева:
Обратим внимание на внешний, довольно внятный признак: на длинные дольники с постоянными переносами, и на некий "военно-римский" ритм. Для подкрепления впечатления - стихи Марины Ровнер:
Теперь к стихам питомцев Литинститута добавлю тексты педагога этого вуза Олеси Николаевой:
Еще пример из той же подборки О. Николаевой в "Знамени":
Без труда можно припомнить нечто похожее даже по теме:
Далее постараюсь конспективно дать характеристику наиболее "имитабельных" черт поэтики нобелевского лауреата. Чтобы потом, имея в виду сказанное, мы могли бы снова взглянуть на приводимые цитаты сквозь "бродские очки" и оценить степень подражания.
Не все стихи Бродского написаны дольником. Но те, кто попадает под "магнетизм" его стихотворений, нередко соблазняются этим размером и узнаются прежде всего по нему - длинному, 5-6-7-иктному "черепашьему" размеру, который действительно производит впечатление некоей упадочной римскости, что ли, "имперскости" слога. Это столь же характерный признак стиля Бродского, как, скажем, акцентный стих Маяковского, построенный "лесенкой". Отметим, что весьма похожий же длинный "имперский" дольник -- иногда встречался и ранее у таких разных поэтов, как Михаил Кузмин ("Александрийские песни", "Русская революция" Даниил Андреев, Велемир Хлебников ("Величаво пойдем к войне-великанше"), Константин Симонов и др.
То, что Бродский неравнодушен к культурному контексту Древнего Рима, общеизвестно. Показательны не только его "Письма римскому другу" и пьеса "Мрамор", но и названия работ о Бродском П. Вайля и А. Гениса "От мира к Риму" или А. Арьева "Из Рима в Рим"...
Возможно, что такой поэтический размер как-то соотносится с архетипом "Москва - Третий Рим", и с пониманием России (Советского Союза) как империи времен упадка.
Потом "античный дольник" нагружается (а зачастую и перегружается) длинными перечислительными рядами, когортами дополнений, атрибуций, перечислений - как правило, без соединительных союзов, через запятую. Из-за чего, вероятно, и назвал Эдуард Лимонов Бродского "поэтом-бухгалтером" и даже хлеще: "бюрократом в поэзии". Разумеется, длинными перечислительными рядами - гомеровскими "списками кораблей" - в литературе ХХ века широко пользовались и другие поэты: не только американец Уолт Уитмен, но и поэт Николай Ушаков, которого называли даже "каталогизатором Вселенной" - номинация, напоминающая нелестную оценку Лимонова: "поэт-бухгалтер". Этот размер, на наш взгляд, явный признак эпичности, "большой темы".
Среди определений, эпитетов у Бродского встретим немало причастий, оканчивающихся на "-щихся" и "-шееся" и т. п. Неблагозвучно, однако в русской поэзии еще до Бродского такие причастия стали осознанным приемом, как бы усложняющим и "интеллектуализирующим" поэтический текст: например, у Леонида Мартынова.
Еще явный и броский ("бродский") элемент поэтики Бродского - намеренное несовпадение поэтического размера и синтаксиса, строки и предложения: инверсии, переносы из строки в строку, из строфы в строфу, enjambement"ы... По сему поводу приведем мнение Николая Славянского, который в статье "Carmina vacut taetra" о Бродском замечает: "Строфа для него лишь заемный сосуд, в который он наливает то, чего прежде там не бывало. Да и наливает так, что все льется через край. Прием переноса незаконченного предложения из строфы в строфу был редок и знаменовал собой некую чрезвычайность. У Бродского эта чрезвычайность повсюду и никакой чрезвычайности уже не обозначает, кроме того, что и строфа у него прохудилась, и льет из нее, как из сита. Строфика Бродского чаще всего - лишь зрительная иллюзия и графическое ухищрение" (газета "Гуманитарный Фонд", № 5, 1993).
Воспринимая такую характеристику как "оскорбление", Дмитрий Кузьмин о тех же особенностях поэтики Бродского говорит, по сути, то же самое, хотя и с противоположной оценочной модальностью: "Вопрос о ритмике Бродского почти везде функционален... для того чтобы отрефлексировать, осознать огромную роль ритма, нужно быть профессионалом... контрапункт поэтического ритма и речевого..." - и, наконец, Кузьмин договаривает: "Бродский первым придал этой двухголосности столь тотальный характер" ("Гуманитарный Фонд", № 7-8, 1993).
Назовем мы прием "контрапунктом" или "дырявым ситом", суть изменится не очень. Но "тотальный характер" приема не только у нобелианта, но и у его последователей - тоже достаточно внятен. Не может остаться незамеченной еще одна общая деталь: ломая при переносе фразу, Иосиф Бродский (как и многие его последователи) сплошь и рядом любит выдвинуть на место рифмы предлог.
Не раз отмечалось, что нобелевский лауреат часто пишет не от первого лица, а от второго-третьего. Это придает интонации эпичность. Плюс - подчеркнуто дружеский тон, даже порой панибратство, обыденно-разговорные пассажи, обилие просторечий, арго, идиом... Герой Иосифа Бродского для некоего "снятия" своей интеллектуальности, излишнего пафоса, для уравновешивания причастий может употребить обсценную (ненормативную) лексику, канцелярит или сермяжный "советизм". Интересно, что схожие признаки - вводные "задушевные" слова, сочетания просторечий и канцеляризмов с поэтизмами - характерны для стиля советской эстрадной песни 30-40-х годов ("Ты зорька ясная, ты, в общем, самая огнеопасная").
При этом у Бродского есть свои связные слова ("шибболеты"), по которым он опознается в стихах, да и статьях: слишком часто употребляемое "вообще", а также характерные вставные слова "в сущности", "на манер", редкие и потому заметные в тексте союзы типа "что твой", "как тот", "что до" и т. п. Все это подражатели подхватывают и вводят в свои стихи, не пугаясь метки "Made by Brodsky".
Для слога Иосифа Бродского характерна некая общая сентенциозность, назидательность, дидактичность. Мысль у него почти всегда логически внятно движется сквозь усложненные придаточные предложения, сквозь затруднения синтаксиса и фонетики. То, что Владимир Набоков, характеризуя творчество поэтов русской эмиграции, отмечал как "мучительную обстоятельность слога", и что характерно скорее для научно-популярного либо публицистического "штиля", чем для лирики.
А. Ранчин в статье "Философская традиция Иосифа Бродского" ("Литературное обозрение", № 3-4, 1993) говорит о "поэтическом воссоздании Бродским... античных геометрем-философем". Если задуматься о философски-мировозренческих предпочтениях нобелевского лауреата, то нельзя не обратить внимание и на некий рационально-позитивистский, просвещенческий дух его поэтики, который в понимании читателя обычно противопоставляется романтически-возвышенному пафосу. (При всех унизительных метаморфозах, происшедших с лирическим героем в ХХ веке.)
У одних "рацио" Бродского ассоциируется с сальеризмом, других же - в том числе меня -побуждает задуматься о возможности существования поэта "в мире книг", в отрыве от речевого Соляриса, разговорной повседневной стихии. Тот же А. Ранчин вынужден подбивать своеобразный исследовательский дебет-кредит: "Бродский вписывает свои стихотворения в контекст достаточно жесткой системы". Характерны неединичные высказывания Бродского, дескать, поэт весь - в языке. Разумеется, язык - его главный инструмент (равно как и поэт - инструмент языка). Но любой инструмент требует модернизации, соотнесения с действительностью.
Тут возникает вопрос об "американизме" Бродского, достаточно любопытный. Отошлю интересующихся к статье Александра Вяльцева "Новый Орфей" в журнале "Богема", № 1 - 1993. Ее смысл: есть как бы разные Бродские. "Здешний" Иосиф Александрович, молодой веселый разгильдяй, соловей-свистун, немного "алконавт" и в итоге - лесоруб на "химии". А второй - заокеанский Jozef Brodsky, дядя Джо, которому пишут и шлют свои стихи, добиваясь поддержки, российские племяши. Jozef Brodsky даже личного секретаря нанял, чтобы поменьше донимали глупостями.
Еще раз подчеркну: каждая из черт поэтической физиогномии И. Бродского свойственна не одному ему. Но совокупность перечисленных приемов и качеств дает узнаваемую и, надо подчеркнуть, "имитабельную", без труда воспроизводимую внешне манеру Иосифа Бродского, "бродский акцент".
Теперь можно снова взглянуть на приведенные выше студенческие стихи. Возможно, станет яснее, откуда что берется? И дальше - несколько примеров из периодики. То есть из того, что выдержало редакторский отбор. В "Октябре", № 2 за 1992 г. помещены стихотворения Давида Паташинского - как мне кажется, зримая иллюстрация к нашей теме:
За примерами для этой статьи, кстати сказать, далеко ходить не пришлось. Предлагаю попробовать прочесать любые литературные журналы, альманахи, периодику за любой период до 1988 года. Вы не много найдете растянутых дольников с причудливыми строчными переносами, столько перечислений, причастий, так много предлогов на месте рифмы, столько логических и псевдогеометрических построений в стихе ("утверждая линию, непременно сверни")... Зато начиная с 1989 года - сколько угодно. Иногда даже в одном номере журнала попадаются два-три поэта, пишущих в сходной с нобелевским лауреатом манере. "Октябрь", № 2, 1992, Анатолий Найман:
А еще там же - подборка Николая Кононова. Она кстати, называется: "В тени". Но по длине дольника Кононов, пожалуй, превосходит того, в чьей тени медитирует:
Трогательная история не дружбы политуры и денатурата невольно отсылает к смыслу известной сентенции:
Процитирую еще одного поэта, родственного с Бродским. Юрий Батяйкин:
Такой поэт-чемодан. Но, с другой стороны, как иначе обрести мастерство заполучить навыки, укрепить тот самый "профессионализм", который упоминает Д. Кузьмин?
Нет, аргумент ненадежный. Даже для студийцев периферийного ЛИТО подражание - явно не лучший способ "повышения квалификации".
Сложнее понять, почему -- кроме упомянутых О. Николаевой, А. Наймана и др., под обаяние слога Броского попадают и уже сложившиеся в 80-х годах прошлого века авторы. Например, Юрий Арабов, известный поэт и сценарист.
Вот еще один известный поэт, Виктор Кривулин:
Тот самый "контрапункт" вполне узнается. Перечисления, вставное "совсем уже", союз-Робинзон "и" на рифе рифмы... Манера, снискавшая себе последователей действительно повсюду, в том числе в местах, перечисленных Кривулиным. Вот "из Киева" писал Вадим Гройсман:
Но если обычно к подражанию склонна молодежь, то неужели с модой на Бродского в сию "детскую болезнь" порой впадают и "взрослые", давно сформировавшиеся поэты? Несложно предположить, что Найман или Арабов были знакомы с творчество нобелевского лауреата еще до того, как он им стал и ранее, чем тексты Бродского стали широко печататься в России, вошли в моду.
Что здесь удивляет: поэты вроде бы давно осознают воздействие нобелевского лауреата на свое творчество (см. статью Нины Искренко "Мы дети скучных лет России", газета "Гуманитарный фонд", № 43, 1992 ). Но не считают это за некий недостаток или "недовыявленность" своего собственного стиля и интонации, а даже гордятся. Насчет влияния Бродского - действительного влияния не только через наскоро усвоенные пишущей публикой тексты, а через среду, литпроцесс - оно, как мне кажется, распространялось лишь в ленинградском андеграунде 70-80-х годов, вряд ли дальше. Повторяю: откройте и полистайте периодику до 1987-1988 года. Найдем только отдаленные отзвуки поэтики Бродского. При этом в "тамиздате" упомянутый "синдром подражания", вольного или невольного стал одолевать поэтов значительно ранее. Приведу кусок из поэмы Бахыта Кенжеева "Февраль 1984", увидевшей свет в не очень известном американском журнале:
Еще один интересный "тамиздатский" пример. Есть такой поэт Михаил Крепс, кроме того - он литературовед. Пишет о Бродском серьезные статьи - например, отмечает влияние американской поэзии на нобелевского лауреата. В принципе, большого открытия тут нет: внимание, например, к Уистану Хью Одену со стороны Бродского общеизвестно. Однако вот Крепс выступает как поэт, стихотворение "Бабочка и самолет":
Тоже Бродского напоминает, ну да здесь случай объяснимый: литературовед, эмигрант и проч. Но вот как другой знаток литературы Е. Эткинд характеризует того же М. Крепса: "Яркий, в высшей степени самобытный поэт, вносящий в современную русскую поэзию неизвестные ей элементы англосаксонской стиховой культуры". (там же) То, что на русскую речь эмигранта влияет его новая среда, - понятно. К примеру, тот же Набоков в "Даре" описывал забавные диалоги, когда, встречая "предательский ляпсус", продолжаешь надеяться, что наткнулся на "метафизический парадокс". Кенжеев тоже, пожив на Западе, сетовал: "Видно, и я не застрахован от англицизмов". Но отслеживаем мысль Эткинда о Крепсе дальше: "Русский язык М. Крепса - богатый, насыщенный идиоматикой, соединяющей в себе классическую ясность и правильность с современной фразеологией и интонацией". Какие же из перечисленных Эткиндом элементов не встречаются у Бродского? В чем М. Крепс не похож на других "иосифлян"?
Насчет "неизвестных элементов" надо подумать. Может быть, речь идет о культуртрегерстве? Крепс (вернее, сначала Бродский, а затем и Крепс) - современные Жуковские (он популяризировал немецкую поэзию, они - американскую)?
Но заимствование - вряд ли лучшая форма популяризации. И потом, давно ведь у нас интересуются англоязычной поэзией. Вышла отнюдь не вчера книга "Английская и Американская поэзия в русских переводах", составленная Станиславом Джимбиновым. Вознесенский пропагандировал "битников": Гинсберга, Керуака, Ферлингетти, Крили. Парщиков и Драгомошенко лет десять уже культивируют американскую "школу языка".
Конечно, можно посмотреть на проблему шире, и говорить вообще о признаках поэтического языка в русской поэзии конца ХХ-го века. Но я намеренно сузил тему "гравитационнам полем" одного поэта.
Обращусь-ка к Ларисе Васильевой, тоже педагогу Литинститута. В ее книге приводится диалог с американским поэтом Уильямом Джеем Смитом: "Л. Васильева : При всем различии наших литератур, мы обнаружили много общего во внутренних коллизиях литературного процесса (политес "общих мест" - но, похоже, и это для Эткинда - чуть ли не "открытие Америки". - И. К.) ...Что вы думаете о так называемых "сложных" поэтах Америки? У. Дж. Смит : Они называют себя новыми... Они однообразны. А ведь разнообразие в поэзии - все. Быть не похожим ни на кого. Иметь свой голос. Никому не подражать". (Л. Васильева, "Созвучья", М., "Советская Россия", 1984). Уильям Смит для многих малоизвестен, но потому показателен как пример честной самоидентификации: быть самим собой.
Проблема подражания, эпигонства, подверженности влияниям - похоже, одна из вечных. Трудно найти собственную интонацию, проще позаимствовать популярную. Подражают чаще тому, кто известен, кто на слуху: моден. Да, и в литпроцессе существует мода. Входили в моду поэты, на мой взгляд, прекрасные: Есенин, Ахматова, Арсений Тарковский. Бывали модными и другие, более спорные авторы: Степан Щипачев, Эдуард Асадов, Роберт Рождественский... Мода всегда загадочна, а в поэзии - тем более. Конечно, на популярность могли сработать и масс-медиа: "раскрутить" поэта, как какую-нибудь поп-звезду. Кстати, поэты-песенники, например Михаил Танич или Лариса Рубальская, и сейчас гораздо более на слуху, нежели поэты серьезные.
Бродский попал в эпицентр моды (выражу мнение пунктирно) по трем причинам. Во-первых, сыграла роль его былая "запрещенность", нонконформизм (в контексте, прежде всего, полуподпольного существования ленинградской литературы 70-х годов). Во-вторых, вспомним интерес Запада к "русской волне" в рок-музыке, к моде "а-ля рюс", к "русскому авангарду" (точнее, к различным разновидностям соц-арта), обусловленные международным интересом в 1986-89 годах к "перестройке". Плюс в третьих, конечно же, Нобелевская премия, гигантский катализатор внимания к автору.
Как относятся именитые писатели к подражателям? К подражающим кому-то другому - как правило, со скепсисом. К "своим" же - чаще всего благосклонно. Похожесть на самого себя "не читается", не схватывается. Потому что нет "читательского расстоянья", аберрации.
Быть может, по большому счету, эпигоны нужны литературе? Точнее, литпроцессу. Популяризуют поэтику признанного мэтра, адаптируют ее к широким вкусам... В 70-е годы уже была такая широкая волна подражаний Вознесенскому. Свой Вознесенский был в любом литобъединении, как, наверное, сейчас свой Бродский. Но мне представляется, тут можно умозаключить вот что:
