Нравственное значение трагедии борис годунов. Значение трагедии “Борис Годунов” в истории русской драматургии

«Борис Годунов », написанная в 1825 г. В этом произведении отразился решительный отход Пушкина от романтического направления. На место прежней задачи - выражать в поэзии в первую очередь свои личные чувства и переживания, свои надежды, «высокопарные мечтанья» («Отрывки из путешествия Онегина»), или наоборот, страдания и разочарования (причем все образы и картины реальной действительности использовались лишь как средство осуществления этой чисто лирической, субъективной задачи), перед Пушкиным встала новая задача - внимательного изучения реальной, объективной действительности, проникновения в ее сущность методами художественного познания - и поэтического воспроизведения ее.

Личное отношение поэта к изображаемым явлениям, его оценка, конечно, ясно выражается и здесь. Но, в отличие от романтизма, поэт стремится постигнуть и проследить логику самой жизни, чем и определяется в первую очередь отбор картин или ход событий в произведении. Этой независимой от поэта, но верно показанной им в произведении действительности он дает свою оценку, тем или иным способом обнаруживает свое отношение к ней.

Проблематика «Бориса Годунова », первой русской реалистической трагедии, была в высшей степени современной. Пушкин поднимал самый злободневный вопрос, волновавший в то время передовую дворянскую интеллигенцию («Борис Годунов » был окончен в ноябре 1825 г., незадолго до декабрьского восстания) - вопрос о самодержавии и крепостном праве и, главным образом, об участии самого народа в борьбе за свое освобождение.

Декабристы, как известно, в своих планах отводили народу пассивную роль, боялись его революционных выступлений. Свое отношение к этой проблеме Пушкин в «Борисе Годунове » обнаруживает не в форме авторских деклараций, высказываемых устами того или иного действующего лица, как это было в классических и в романтических драмах. Он нашел в истории момент, ситуацию, где этот вопрос разрешался самой жизнью, и показал со всей верностью действительности, как развиваются события и какие силы действуют при этом. Пушкин взял нужный ему материал в только что вышедших Х и XI томах «Истории Государства Российского» Карамзина. Там описывались события так называемого «смутного времени» (начало XVII в.) - широкое народное восстание против царя Бориса Годунова , утвердившего (как считал Карамзин, а вслед за ним и Пушкин) крепостное право в России, восстание, приведшее к свержению с престола царя Федора, сына Бориса Годунова (сам Борис умер незадолго до этого).

Время царствования Бориса Годунова , заключавшее в одном коротком историческом периоде и введение крепостного права, и народное возмездие за это, показалось Пушкину в высшей степени подходящей темой для политической трагедии с современной, проблематикой. «Это свежо (4), как газета вчерашнего дня!» - писал он в Х и XI томах Карамзина своему другу Н. Раевскому и Жуковскому (письмо от 17 августа 1825 г.).

Вывод, который делал Пушкин на основании изучения народных движений прошлого, был совершенно определенный: главную, решающую роль в них играет сам народ, его настроение, его активность, его способность к борьбе за свои права. Свержение династии Годуновых и победа Самозванца решена была не интригами бояр, ненавидевших Бориса , не участием польских отрядов, не успехами или неудачами тех или иных полководцев, а «мнением народным», настроением народа, стихийно поднявшегося на своего угнетателя - царя Бориса.

Эту главную идею трагедии Пушкин и стремился провести, показывая в двадцати трех ее сценах подлинные, верно угаданные добросовестным поэтом-историком картины событий того времени.

Свою задачу он видел не в том, чтобы использовать исторический материал для создания волнующей, интересной драматической ситуации (как часто писались и пишутся исторические пьесы), а в том, чтобы точно и верно воспроизвести подлинную историческую ситуацию, «облечь в драматические формы одну из самых драматических эпох новейшей история» (Наброски предисловия к трагедии «Борис Годунов »). Речи действующих лиц на сцене должны высказывать на мысли автора, не его мнения и оценки, а угаданные поэтом мысли и чувства изображаемых им людей прошлого.

В статье о трагедии М. Погодина «Марфа Посадница» Пушкин писал о «драматическом поэте»: «Не он, не его политический образ мнений, не его тайное или явное пристрастие должно было говорить в трагедии- но люди минувших дней, их умы, их предрассудки. Но его дело оправдывать и обвинять, подсказывать речи. Его дело воскресить минувший век во всей его истине».

Художественные особенности : Идейный и литературный замысел определили худ-е особ-ти пр-я: композицию, реализм образов, историзм в воспроизведении эпохи, разнообразие языка. Отлич-я особ-ть – решительный разрыв с правилами классицизма.

Пушкин смело нарушает три единства классицистов: время действия охватывает период в во­семь с лишним лет, место действия – не только дворец, но и площадь, и монастырская келья, и корчма, и поле сраженья; даже не только Русь, но и Польша; действие, не объединяется вокруг центрального героя и единой интриги, чем наруша ется единство действия.

Основное столкновение в трагедии - это борьба за престол Бориса и Самозванца, в которую втянуты раз­личные общественные силы. Любовь в трагедии лишь одно из средств характеристики героев, но не пружина, движущая события.

В трагедии широкий охват жизни изображаемой эпо­хи, результатом чего явилось необычайно большое количество действующих лиц (около 60), притом из самых различных социальных слоев: царь, бояре, дворяне, патриарх, монахи, русские, поляки.

Вместо смычного деления на действия (по правилам классицизма - пять) пушкинская трагедия разбита на сцены (23), все время меняющие место действия. Это чередование сцен дано в порядке последовательности или по кон­трасту.

Так, например, в первых трех сценах даны разговоры о Борисе: в первой - двух бояр во дворце, во второй - народа на Красной площади, в третьей - "всей Москвы" на Девичьем поле. Четвёртая же сцена - контраст и в то же время как бы итог предшествующим: избранный народом Борис обращается с торжественной речью к патриарху и боярам, и затем краткий разговор Шуйского с Воротын­ским снова возвращает нас к их беседе в первой сцене и вы­разительно характеризует их обоих и Бориса.

Новизной в построении, обусловленной идейным со­держанием, является введение в качестве основного дей­ствующего лица народа. Поэтому-то в противоположность трагедиям классицистов, у Пушкина трагедия начинается и заканчивается без Бориса и Самозванца, казалось бы главных действующих лиц.

Следует отметить, что Пушкин нарушил и еще одно правило классицизма – чистоту жанра: он соединил в своей трагедии и трагические, и бытовые, и комические сцены.

По принципам реализма построены и образы трагедии. Взамен одностороннего изображения характера, свойственного писателям классицизма, Пушкин даёт широкую и разностороннюю зарисовку внутреннего мира своих героев.

Значение "Бориса Годунова" в истории русской дра­матургии . Велико значение "Бориса Годунова" в истории русской драматургии.

Трагедия отличается историзмом, вниманием к общественно-политической жизни, глубиной в раскрытии обра­зов, художественной простотой. Эти основные положения, которые Пушкин считал обязательными при создании тра­гедии, стали руководящими в творчестве последующих пе­редовых русских писателей (драматургов и прозаиков).

После появления «Бориса Годунова» реализм прочно утверждается в русской драматургии.

"

Трагедия «Борис Годунов»

Воплощением новой системы взглядов в драматургии стал «Борис Годунов», написанный в 1824-1825 годах. С пристальным вниманием Пушкин изучает «Историю государства Российского» Н.М. Карамзина, высоко ценит этот труд. Своего «Бориса Годунова» «с благоговением и благодарностью» посвящает Карамзину, однако его философскую концепцию Пушкин отвергает. Объективное исследование убеждает его, что история государства не есть история его правителей, но - история «судьбы народной».

Стройная система идейно-художественных взглядов помогла Пушкину создать трагедию «Борис Годунов», которая по праву может считаться образцом народной драмы в духе Шекспира.

Взяв за основу фактологический материал из «Истории государства Российского», Пушкин переосмыслил его в соответствии со своей философской концепцией и вместо монархической концепции Карамзина, утверждавшего единство самодержца и народа, раскрыл непримиримый конфликт самодержавной власти и народа. Временные успехи и победы самодержцев обусловлены поддержкой народных масс. Крушение самодержцев происходит в результате потери доверия народа.

Отвергая каноны классицизма, Пушкин свободно переносит место действия из Москвы в Краков, из царских палат на Девичье поле, из Самборского замка Мнишека в корчму на литовской границе. Время действия в «Борисе Годунове» охватывает более шести лет. Классицистское единство действия, сосредоточенного вокруг главного героя драмы, Пушкин заменяет единством действия в более широком и глубоком смысле: 23 эпизода, из которых состоит трагедия, расположены в соответствии с задачей раскрытия судьбы народной, определяющей собой и судьбы отдельных героев.

Следуя Шекспиру «в вольном и свободном изображении характеров», Пушкин в «Борисе Годунове» создал множество образов. Каждый из них обрисован ярко, четко, сочно. Несколькими штрихами Пушкин создает острый характер и сообщает ему объемность и глубину.

В сюжетной линии «Бориса Годунова» явственно прочерчивается нравственная проблема: ответственность Бориса за убийство царевича Димитрия. В своем стремлении к узурпации царского престола Борис Годунов не останавливается перед убийством законного наследника. Но было бы ошибкой считать, что этическая проблема составляет идейный пафос трагедии. Нравственной стороне событий Пушкин придает социальный смысл.

«Димитрия воскреснувшего имя» становится знаменем движения широких народных масс против «царя-Ирода», отнявшего у крепостных крестьян Юрьев день - единственный в году день свободы. Нравственная вина Годунова лишь повод для обращения против него народной ярости. И хотя вера в «хорошего царя», свойственная крестьянской идеологии XVII-XVIII веков, выражена в трагедии в народном культе убиенного младенца Димитрия, она не затемняет социальный смысл борьбы народа с самодержавно-крепостническим гнетом. Народ, оплакивающий царевича-мученика, не хочет приветствовать нового царя.

Так беспристрастное исследование событий сообщает «Борису Годунову» значение социально-исторической трагедии. Социальная ее направленность акцентируется уже в первой сцене: Пушкин подчеркивает политическую цель Бориса в убийстве царевича Димитрия.

Интересно подготавливается раскрытие взаимоотношений Бориса с народом. Из диалога Шуйского и Воротынского мы узнаем, что «вслед за патриархом к монастырю пошел и весь народ». Значит, народ доверяет Борису Годунову, если просит его принять царский венец? Но уже следующая коротенькая сцена на Красной площади заставляет сомневаться в народном доверии. Не по зову сердца, а по велению думного дьячка стекается народ к Новодевичьему монастырю. А сцена на Девичьем поле и народный «плач», возникающий по указанию боярства, окончательно развенчивают хитросплетения правящих слоев общества, стремящихся придать самодержавию видимость всенародной власти.

Избрание Бориса царем - завязка конфликта. Введение в действие Самозванца обостряет конфликт между царем и народом. Сюжетная линия раскрывает борьбу Самозванца и Бориса, но внутренней пружиной всех событий остается конфликт самодержавной власти и угнетенных народных масс. В течение последующих тринадцати эпизодов народ не выходит на сцену, но его присутствие постоянно ощущается. Его симпатии к Димитрию-царевичу тревожат царя и боярство, питают удаль

Самозванца. С «мнением народным» сверяют свои поступки борющиеся стороны. Да и победу Самозванца Пушкин представляет как социально обусловленную. У него малочисленное войско - 15 тысяч против 50 тысяч царских, он плохой полководец, он легкомыслен (из-за Марины Мнишек на месяц задержал поход), но царские войска бегут при имени царевича Димитрия, города и крепости сдаются ему. И даже временная победа Бориса не может ничего изменить, пока на стороне Самозванца «мнение народное». Борис понимает это: Он побежден, какая польза в том? Мы тщетною победой увенчались. Он вновь собрал рассеянное войско и нам со стен Путивля угрожает.

Пушкин не обрывает драматическое повествование на сцен смерти царя Бориса, подчеркивая тем самым, что не царь, а народ является подлинным героем произведения. Не приемлет народ бессмысленной жестокости, которую несет самодержавие, а не только персонально Борис Годунов. Увидев, что и сторонники новоявленного государя начинают свою деятельность с преступления, народ отказывает в поддержке и Лжедимитрию.

Трагедия началась политическим убийством безвинного царевича Димитрия и закончилась бессмысленным убийством Марии и Федора Годуновых. Самодержавие и насилие идут рука об руку. «Народ безмолвствует» - таков его приговор общественной системе.

Пушкин создал в трагедии собирательный образ народа. Действующих лиц из народа Пушкин называет «Один», «Другой», «Третий»; к ним примыкает и баба с ребенком, и Юродивый. Их короткие реплики создают яркие индивидуальные образы. И каждый из них отмечает грань единого образа народа. Создавая этот обобщенный образ, Пушкин и здесь следует законам драмы Шекспировой.

Он показывает на протяжении трагедии эволюцию образа народа. Если в первой сцене это безразличная к борьбе за власть, лишь исподтишка иронизирующая толпа, то на площади перед собором в Москве в отрывочных фразах звучит настороженность народа, угнетаемого и притесняемого царской властью. И крик Юродивого: «Нет, нет! Нельзя молиться за царя-Ирода!» - звучит призывом к бунту. Народ мятежный, охваченный страстью разрушения, показывает нам Пушкин в сцене у Лобного места. Мудрым, справедливым и непреклонным судьей истории предстает народ в финале трагедии.

Мощью философского обобщения отличается многогранный, противоречивый, воистину шекспировский образ царя Бориса. Уже в первой сцене автор устами разных действующих лиц дает характеристику Годунову, как бы предупреждая нас о сложности его личности: «Зять палача и сам в душе палач», «А он сумел и страхом и любовью, и славою народ очаровать».

В первом монологе Бориса в кремлевских палатах, перед патриархом и боярами смиренная кротость и мудрая покорность обрываются интонацией приказа. И уж совсем русская удаль и размах в последних строках:

А там - сзывать весь наш народ на пир, Всех, от вельмож до нищего слепца; Всем вольный вход, все гости дорогие.

Глубокая, сильная душа Бориса раскрывается в монологе «Достиг я высшей власти…». Философом предстает Борис, размышляющий о превратностях судьбы; ему доступно понимание непреходящих ценностей жизни:

…ничто не может нас

Среди мирских печалей успокоить;

Ничто, ничто… едина, разве совесть.

Сила его характера проявляется и в беспощадности приговора самому себе:

Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.

Пушкин показывает Бориса и в кругу семьи; он нежный отец, мудрый наставник. Но он не погнушается и выслушать донос. Более того в Московском государстве целая сеть шпионов и осведомителей. В каждом боярском доме у Бориса есть «уши и глаза». И он не занимается выяснением справедливости доносов. Жестокостью веет от его приказа: «Гонца схватить…».

Как бы для того чтобы дать Борису достойного противника, Пушкин рисует образ хитрейшего из хитрецов князя Шуйского. Но и в хитрости Борис может помериться с любым хитрецом. Огромное самообладание проявляет он, внешне спокойно выслушивая долгий доклад Шуйского о событиях в Угличе. «Довольно, удались», - отпускает царь подданного. Но как только ушел Шуйский, вопль истерзанной совести вырывается из груди Бориса: «Ух, тяжело! Дай дух переведу…».

В сцене на Соборной площади у царя Бориса всего две фразы. Но и их довольно Пушкину, чтобы в неожиданном заступничестве Бориса за Юродивого отразить внутреннее понимание Годуновым своей ответственности за преступление, совершенное в борьбе за престол.

Создавая образ Бориса Годунова, Пушкин не задавался целью нарисовать злодея от рождения. Борис Годунов привлекает силой характера, ума, страсти. Но чтобы добиться власти самодержца и удержать ее за собой, надо быть злодеем. Самодержавие обеспечивается властолюбием, хитростью, жестокостью, угнетением народных масс. Это поэт делает очевидным всем содержанием трагедии.

Пушкин создает и обобщенный образ правящей верхушки - боярства. Это Шуйский, Воротынский, Афанасий Пушкин. Они сами в конфликте и с царем и с народом, но им нужен и конфликт царя с народом - на этом строится их благополучие.

Нарождающееся и обделенное дворянство рисует Пушкин в образе талантливого полководца, хитрого царедворца Басманова, которому неизвестны мучения совести. Представитель молодого в ту эпоху класса, он готов и на измену ради обеспечения личной выгоды.

«Милым авантюристом» назвал Пушкин своего Самозванца, которого отличает обаяние молодости, бесшабашная смелость (сцена в корчме), пылкость чувств (сцена у фонтана). Он смел и лукав, находив и льстив. И даже «хлестаковскими» чертами, присущими любому авантюристу, наделяет Пушкин Самозванца: в сцене с поэтом, преподносящим ему стихи; в сцене, где Лжедимитрий строит прожекты относительно своего будущего двора. Ничего нет в нем барского, величественного, даже ростом мал Самозванец. Героем его сделало «мнение народное», обращенное против «царя-Ирода».

Совесть народную представляют в трагедии Пимен и Юродивый. В неторопливой, мудрой речи Пимена слышится недовольств царской властью, властью царя-преступника. Пимен является выразителем гнева и мнения народа.

Как и Шекспир, Пушкин смешивает стихотворную и прозаическую речь. Внутри стихотворной речи рифмованный стих соседствует с белым стихом. Стихотворные размеры меняются со смелостью дозволенной только гению. И всякий раз язык героя (и размер стиха) именно тот, которым может говорить только этот персонаж. Русская народная речь, отражающая «лукавую насмешливость ума» присущую русскому народному складу, в трагедии представлена очень широко. Но русской речью в форме народной прибаутки может заговорить только Варлаам, а русская речь в форме народного плача может раскрыть душевную боль Ксении - «в невестах уж печальней вдовицы».

Размеренным белым стихом разговаривают в палатах царя Бориса и в боярских домах. Рифмованная, более легкая речь - в Кракове и Самборе. Величавая чеканка речи царя Бориса выдержана от первого его слова до последнего («Я готов»).

Действующие лица в «польских» сценах изъясняются особенно изысканно. Изменяется в зависимости от окружения и речь Самозванца: в сценах, где он становится царевичем Димитрием, она более легкая, изысканная, чем была у Гришки Отрепьева. А в монологе патера Черниковского («Всепомоществуй тебе снятый Игнатий…») слышны интонации польской речи.

Народ изъясняется почти всегда прозой. Даже стихотворная форма первых народных сцен краткостью и разорванностью реплик, частотой восклицаний создает впечатление разговорной речи.

«Борис Годунов» - первая народная трагедия России. Трагедия, обнажающая сущность самодержавия, его антинародный характер. Естественно, что царь долго отказывался разрешить ее опубликование, издана она была только в 1831 году, но была запрещена для сцены. Даже отрывки из нее цензура не разрешала исполнять в театре. Впервые трагедия Пушкина была поставлена лишь в 1870 году на сцене Александрийского театра.

Значение трагедии “Борис Годунов” в истории русской драматургии
Велико значение “Бориса Годунова” в истории русской драматургии. Трагедия отличается историзмом, вниманием к общественно-политической жизни, глубиной в раскрытии образов, художественной простотой, Эти основные положения, которые Пушкин считал обязательными при создании трагедии, стали руководящими в творчестве последующих передовых русских писателей (драматургов и прозаиков).
После появления “Бориса Годунова” реализм прочно утверждается в русской

Драматургии.
От Пушкина, в частности от его “Бориса Годунова”, ведет свое начало характерная для русской драматургии широта охвата жизни, внимание к общественно-политическим вопросам, стремление отразить в самом построении пьесы характер изображаемой жизни. Например, ослабление роли сюжетной интриги, пренебрежение сценическими эффектами 1 (характерные черты пушкинской трагедии) типичны для пьес Островского, Тургенева, Чехова.
“Борис I’одунов” Пушкина, по справедливому утверждению Белинского,- первая подлинно русская трагедия. Вот в этом-то и величие “Бориса Годунова”. Своим творчеством, в частности своей реалистической, народной трагедией, Пушкин, как сказал А. Н. Островский, “дал смелость русскому писателю быть русским”.

(Пока оценок нет)

Сочинение по литературе на тему: Значение трагедии “Борис Годунов” в истории русской драматургии

Другие сочинения:

1. Идейный и литературный замысел и идейное содержание трагедии “Борис Годунов” определили ее художественные особенности: композицию, реализм образов, историзм в воспроизведении эпохи, разнообразие языка. Отличительной чертой композиции “Бориса Годунова” является решительный разрыв с правилами классицизма. Пушкин смело нарушает три единства, типичные Read More ......
2. Основная тема трагедии – царь и парод – определила то важное место, которое отвел Пушкин в своей пьесе Борису Годунову. Образ Бориса Годунова раскрыт широко и разносторонне. Борис показан и как царь, и как семьянин; отмечаются его различные душевные качества. Read More ......
3. В литературе о “Борисе Годунове” не раз высказывались соображения о том, что параллельно с “Историей Государства Российского” Карамзина и русскими летописями – основными историческими источниками пушкинской трагедии – Пушкин в какой-то мере опирался и на “Анналы” Тацита. Интерес Пушкина к Read More ......
4. Автор начинает свою трагедию с главной темы, он заявляет ее сразу. В экспозиции перед нами предстает толпа народа (сцена у Новодевичьего монастыря), плачущая и кричащая. Но многие из этой толпы даже не знают, что происходит, зачем они сюда пришли. Люди Read More ......
5. О страшное, невиданное горе! Прогневали мы бога, согрешили: Владыкою себе цареубийцу Мы нарекли. А. С. Пушкин, “Борис Годунов” Пушкин задумал “Бориса Годунова” как историко-политическую трагедию. Драма “Борис Годунов” противостояла романтической традиции. Как политическая трагедия она обращена была к современным вопросам: Read More ......
6. Замечательно композиционное построение трагедии Пушкина. Этого не поняло большинство современных поэту критиков, некоторые из них даже отказывались признавать ее произведением драматического искусства. “Борис Годунов” – “не драма отнюдь, а кусок истории, разбитый на мелкие куски в разговорах”,- писал один из Read More ......
7. Верностью исторической эпохе и правдивостью в изображении характеров отличаются и второстепенные действующие лица. Белинский отметил, что уже в первой сцене трагедии “и исторически и поэтически верно обрисован характер Шуйского”. Это глава боярской группы, потомок удельных князей “Рюриковной крови”. Он сам Read More ......
8. Пушкин был свидетелем крупнейших исторических событий. До самого восстания 14 декабря 1825 г. он жил почти в непрерывном ожидании “великих перемен”. Все это не могло не способствовать возникновению и усилению историзма в творчестве Пушкина. Стремление поэта “в просвещении стать с Read More ......

Значение трагедии “Борис Годунов” в истории русской драматургии Нельзя сказать, что трагедия А.С. Пушкина «Борис Годунов» обделена вниманием исследователей, но неисчерпаемость заключенных в ней смыслов снова и снова заставляет обратиться к ней.

Говоря о философии власти в пушкинской трагедии, нельзя не вспомнить прекрасные слова митрополита Анастасия: «“Борис Годунов” с его Пименом – это не что иное, как яркое отображение древней святой Руси; от нее, от ее древних летописцев, от их мудрой простоты, от их усердия, можно сказать, набожности к власти царя, данной от Бога, Пушкин сам почерпнул эту инстинктивную любовь к русской монархии и русским государям» .

Несомненно, власть в трагедии «Борис Годунов» имеет харизматическое измерение и осознается как связь с Божественным Промыслом, с Божественной волей, с Божественным благословением или Божественным гневом. И не случайно Борис, «приемля власть», обращается к покойному царю Феодору Иоанновичу:

Священное на власть благословенье.

Итак, власть осмысляется как дело великое, страшное и священное, как жребий, который может быть слишком тяжким: «Ох, тяжела ты, шапка Мономаха». (Парадоксальным образом тяжелая шапка Мономаха ассоциируется – рифмуется – с «железным колпаком» юродивого.) Этот священный жребий может быть роковым для его недостойного носителя. С другой стороны, Божественный Промысл может не только щадить и сохранять, но и возвеличивать явно незаконного претендента, бессовестного Самозванца, если этот человек исполняет его волю. Вот что говорит о Самозванце Гаврила Пушкин:

Хранит его, конечно, Провиденье;
И мы, друзья, не станем унывать.

В финале трагедии посланный самозванцем Пушкин обращается к москвичам:

Не гневайте ж царя и бойтесь Бога.

Выстраиваются сложные диалогические и диалектические отношения между царем, народом и Богом. Как неправда царя, так и грех народа способны вызвать Божественный гнев и бедствия:

О страшное невиданное горе!
Владыкою себе цареубийцу
Мы нарекли, –

уверен отшельник Пимен. К его словам мы еще вернемся.

Власть, царство, судьбы царей для народа не являются чем-то внешним, но становятся важным элементом духовной жизни, принимаются внутрь народной души, внутрь молитвы:

Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей великих поминают
За их труды, за славу, за добро –
А за грехи, за темные деянья
Спасителя смиренно умоляют.

У современного человека может возникнуть вопрос: почему следует смиренно умолять Спасителя за темные деянья прежних царей, к которым потомки как будто не имеют отношения и в которых они невиновны? С православной точки зрения, этот вопрос лишний: судьбы царя и народа неразрывно связаны, за беззакония правителей отвечает народ, и, наоборот, властители несут ответ за беззакония народа. И если их подвиги и добро становятся залогом благополучия державы, то их грехи могут привести к бедствиям для страны. И следовательно, молясь за «великих царей», потомки молятся о самих себе, в том числе и за свои грехи и «темные деянья». Это всеобщая связь царя и народа, прошлого, настоящего и будущего.

Эта всеобщая связь обусловлена в трагедии ощущением священной, богоданной истории, как позднее скажет Пушкин в ответе П.Я. Чаадаеву: «История, которую нам Бог дал». Ибо чувство ответственности государя и народа перед Богом и взаимоответственности народа и царя невозможно без ощущения сакральности жизни, ее освящения, всеобщего предстояния Создателю. Примечательно перечисление того, что заповедует описывать Пимен Отрепьеву:

Описывай, не мудрствуя лукаво,
Все то, чему свидетель в жизни будешь:
Войну и мир, управу государей,
Угодников святые чудеса,
Пророчества и знаменья небесны.

Священный характер царства во многом определяется благочестием царей, их связью с монашеством и способностью ради Небесного Царства покинуть земное:

Подумай, сын, ты о царях великих.
Кто выше их? Единый Бог. Кто смеет
Противу их? Никто. А что же? Часто
Златый венец тяжел им становился:
Они его меняли на клобук.

Ниже мы постараемся показать, что отношение к иночеству, к монашескому подвигу является одним из определяющих критериев для характеристики царей в трагедии.

В «Борисе Годунове» можно выделить несколько типов властителей, каждый из которых имеет свое отношение к Промыслу, свое участие в его судьбах. Их пять: «разумный самодержец» (Иоанн III), «кающийся грешник, кающийся мучитель» (Иоанн Грозный), «царь-молитвенник» (Феодор), «легитимный макиавеллист» (Борис Годунов) и «нелегитимный макиавеллист, революционер» (Самозванец).

Тип «разумного самодержца» – это те цари, о которых Пимен говорит:

Своих царей великих поминают,
За их труды, за славу, за добро.

Иоанн III – один из них. Борис Годунов дает ему краткую, но исчерпывающую характеристику:

Сдержать народ. Так думал Иоанн,
Смиритель бурь, разумный самодержец.

В этом определении емко оценивается блестящее правление Иоанна III (1462–1505), в которое были присоединены к Москве Новгород, Тверь, Северские земли, свергнуто ордынское иго. Особенно подчеркивается разумность, то есть государственная трезвость, разумная осторожность, умеренность его политики. Иоанн III становится символом разумной строгости и жесткости, а также и государственной стабильности – того могущества, на котором почиет небесное благословение.

Гораздо более противоречивым является образ Иоанна Грозного. С одной стороны, он также вписан в эту череду великих царей. Но именно к нему относятся слова: «А за грехи, за темные деянья / Спасителя смиренно умоляют». В трагедии вспоминаются и славные дела Иоаннова царствия: взятие Казани, успешные войны с Литвой. Отрепьев говорит Пимену:

Как весело провел свою ты младость!
Ты воевал под башнями Казани,
Ты рать Литвы при Шуйском отражал,
Ты видел двор и роскошь Иоанна!

Но при этом Грозный назван «свирепым внуком разумного самодержца». И в трагедии присутствует страшная память об опричном терроре, кровавый пар которого не рассеялся и через 20 лет после смерти Грозного. Боярин Пушкин сравнивает правление Бориса с временами свирепого царя:

…Он правит нами,
Как царь Иван (не к ночи будь помянут).
Что пользы в том, что явных казней нет,
Что на колу кровавом всенародно
Мы не поем канонов Иисусу,
Что нас не жгут на площади, а царь
Своим жезлом не подгребает углей?

Пушкиным здесь использованы сообщение А. Курбского из «Истории Ивана Грозного» о смерти князя Дмитрия Шевырева, посаженного на кол и певшего канон Иисусу , и рассказ о пытке Михаила Воротынского, когда царь лично участвовал в дознании и подгребал угли под пытаемого . Кстати сказать, Михаил Воротынский был знаменит тем, что в 1552 году первым ворвался в Казань и водрузил крест на башне, а в 1572 году спас Москву от татарского нашествия, разгромив Девлет-Гирея при Молодях. Всего через десять месяцев после этого он был взят по ложному обвинению в чародействе, пытан и умер на пути в ссылку. В трагедии «Борис Годунов» имя Воротынского становится символом чести, честности и прямоты, родового благородства, мужества и доверчивости. Именно такими чертами и наделен собеседник Шуйского Воротынский, которого в 1598 году уже не было в Москве.

В монологе Афанасия Пушкина Грозный предстает прямо-таки неким царем – гонителем христиан, даже богоборцем. Картина: мученик на колу славит Христа, а царь смотрит на это – вполне подходит для житий какого-нибудь святого времен Диоклетиана. Более того, в образ Грозного вносится нечто инфернальное, бесовское – «не к ночи будь помянут». Это как бы царь-демон, ночной упырь (нечто вроде образа Юстиниана в «Тайной истории» Прокопия). Как показывает А.С. Пушкин, эпоха Грозного оставила глубокий след в умах и душах деятелей Борисова времени, да и сам Борис – «продукт» опричнины: «Вчерашний раб, татарин, зять Малюты, зять палача и сам в душе палач». Ряд эпитетов «татарин, зять Малюты, палач» имеет ассоциативный подтекст: в каком-то смысле времена Грозного воспринимаются как новое татарское иго. И не случайно их соседство в вопросах Отрепьева:

Я угадать хотел, о чем он пишет?
О темном ли владычестве татар?
О казнях ли свирепых Иоанна?

Но Пушкин сделал еще более глубокое наблюдение: Смутное время – следствие эпохи Грозного и возмездие за него . Вот слова Самозванца:

Тень Грозного меня усыновила,
Димитрием из гроба нарекла,
Вокруг меня народы возмутила
И в жертву мне Бориса обрекла.

Отметим в этой сентенции библейскую параллель – «вокруг меня народы возмутила». Это реминисценция из псалма 2: «Зачем мятутся народы» – «Вскую шаташася языци» (Пс. 2: 1). Псалом 2 имеет эсхатологическое значение: он говорит о восстании народов против помазанника Божия. Известно, кто возмущает народы – дух тьмы; и если мы вспомним предположение Афанасия Пушкина, что в Литве появился «некий дух во образе царевича», то, казалось, образ Грозного окончательно инфернализируется, если он усыновляет демонский призрак, которому приносятся человеческие жертвы («И в жертву мне Бориса обрекла»). Но подобное заключение было бы неверным. Вспомним монолог Пимена:

Царь Иоанн искал успокоенья
В подобии монашеских трудов.
Его дворец, любимцев гордых полный,
Монастыря вид новый принимал…
…здесь (то есть в Чудовом монастыре. – д. В.В. ) видел я царя,
Усталого от гневных дум и казней…
Он говорил игумену и братье:
«Отцы мои, желанный день придет…
Прииду к вам, преступник окаянный,
И схиму здесь честную восприму,
К стопам твоим, святый отец, припадши».
Так говорил державный государь,
И сладко речь из уст его лилася,
И плакал он. А мы в слезах молились,
Да ниспошлет Господь любовь и мир
Его душе страдающей и бурной .

Это кажущийся парадокс: монахи молятся о мучителе и его страдающей душе. Но, по православному учению, грешник страдает не меньше, чем обижаемый им, и если не в этой жизни, то в будущей. Иоанн Грозный страдал и мучился своими грехами и преступлениями и стремился к покаянию и очищению. Его стремление к монашеству показывает в нем жажду обновления, совлечения прежнего ветхого, гневного и злобного человека. Трагедия Грозного – трагедия недостойного носителя священной власти (что-то вроде недостойного священника), который грешит не из любви ко греху и не ради наслаждения и пользы, но потому, что из-за страстности, страдательности своей души не может не грешить, и потому он грешит и кается, встает и снова падает. И его некое оправдание – в том, что он не восхищает власть, а принимает ее по послушанию, он – как бы игумен земли святорусской: «А грозный царь явился игуменом смиренным». Грозный представляется кающимся грешником, который, тем не менее, не теряет харизмы власти и помнит о Царствии Небесном (что показывает его стремление к монашеству) и верен его идеалу, хотя и погрешает практически.

Царь Феодор – тип святого, или, лучше сказать, блаженного, на престоле:

А сын его Феодор? на престоле
Он воздыхал о мирном житие
Молчальника. Он царские чертоги
Преобразил в молитвенную келью…
Бог возлюбил смирение царя,
И Русь при нем во славе безмятежной
утешилась.

Это парадоксально, но лучшим царем, лучшим начальником, руководителем народной жизни оказывается тот царь, который ни во что не мешается, только молится и предстательствует перед Богом за народ. Напротив, человеческие, слишком человеческие, я бы сказал – гуманистические, усилия Бориса Годунова, не имеющие благодатной поддержки, неминуемо терпят крах и ведут к провалу и его, и народ.

А.С. Пушкин в уста Пимена вкладывает характеристику царствования Феодора, резко расходящуюся с оценкой, данной Н.М. Карамзиным, для которого «жизнь Федора была подобна дремоте, ибо так можно назвать смиренную праздность сего жалкого венценосца» . Главная черта характера Феодора – смирение, и оно оказывается «страшной силой» (по словам Ф.М. Достоевского). Внешне невидная, неброская жизнь Феодора завершается великой славой, дивным и страшным видением:

К его одру, царю едину зримый,
Явился муж необычайно светел,
И начал с ним беседовать Феодор
И называть великим патриархом.
И все вокруг объяты были страхом,
Уразумев небесное виденье…
Исполнились святым благоуханьем,
И лик его как солнце просиял.

Рассказа об этом видении нет у Карамзина: очевидно Пушкин, для которого карамзинская «История государства Российского» была главным источником при работе над трагедией, почерпнул его из «Жития царя Феодора Иоанновича» , написанного патриархом Иовом – рукопись его могла храниться в Святогорском монастыре.

Пушкин в основном сохранил канву повествования святителя Иова, однако для нас важны те детали, на которые поэт обратил особое внимание. Упоминание о «необычайно светлом муже» и сравнение лица Феодора с сияющим солнцем особенно знаменательны после слов о «бурной душе» его отца Иоанна Грозного, а также о «кромешниках»: на смену мраку и буре приходит «тихий свет» любви, милость и прощение.

Достаточно важна деталь, отсутствующая в повествовании патриарха Иова, – благоухание в царских палатах:

Когда же он преставился, палаты
Исполнились святым благоуханьем.

Эта традиционная для агиографических повествований деталь понадобилась Пушкину для того, чтобы обозначить торжество святости над смертью: покои, где должен быть запах тления и смерти, исполнились райского благоухания, свидетельствующего о жизни и воскресении. Благоухание говорит о нетлении: мы увидим далее, что тема нетления и святости мощей будет развита Пушкиным в рассказе о царевиче Димитрии.

Итак, житие Феодора, вкратце представленное в трагедии, показано как осуществление идеала праведности на престоле, столь дорогого и для Руси, и для Византии; это – омолитвливание, охристовление всей жизни, в том числе и власти .

Какой же тип правителя представляет Борис Годунов? Данная нам ему характеристика «легитимный макиавеллист», безусловно, не исчерпывает всех граней его образа. Борис Годунов трагедии многосторонен. Первая грань его характера – стремление подчеркнуть законность правопреемства от прежних государей, стремление продолжать государственную традицию:

Наследую могущим Иоаннам –
Наследую и ангелу-царю!
О праведник! о мой отец державный!
Воззри с небес на слезы верных слуг
И ниспошли тому, кого любил ты…
Священное на власть благословенье:
Да правлю я во славе свой народ,
Да буду благ и праведен, как ты!

Эти проникновенные строки навеяны словами Н.М. Карамзина, относящимися, однако, к периоду междуцарствия: «Борис клялся, что никогда не дерзнет взять скипетра, освященного рукой усопшего царя-ангела, его отца и благотворителя» . Но если у Карамзина этими словами Борис отказывается от власти, то у Пушкина – принимает. Для поэта было важно подчеркнуть стремление Бориса внушить мысль о законности и благости его царствия, а также стяжать небесное благословение, почивавшее на молитвенном и благостном Феодоре.

Значимым является также призыв Годунова:

Теперь пойдем, поклонимся гробам
Почиющих властителей России.

Поклонение гробницам царей входило в церемониал царского венчания, но значимо само введение темы почитания «гробов». Отсюда протягивается нить к позднейшему стихотворению «Два чувства дивно близки нам» (1830):

Два чувства дивно близки нам –
В них сердце обретает пищу –
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
На них основаны от века
По воле Бога Самого
Самостоянье человека,
Залог величия его.

Тема почитания гробниц, кладбищ в пушкинском творчестве достаточно исследована , тем не менее, следует подчеркнуть, что поклонение гробам в драме носит не только церемониальный характер и не только служит легитимизации власти Бориса, но и вносит светлую черту в его характер – благоговейное отношение к усопшим .

О Годунове восторженно отзывается Басманов: «Высокий дух державный». И действительно, в речах Бориса заметны не только опытность, но и глубокий государственный ум, в котором органично сочетаются традиционализм, широта взгляда и способность к введению новшеств. Вот его предсмертные наставления сыну:

Не изменяй теченья дел. Привычка –
Душа держав…
Со строгостью храни устав церковный.

С другой стороны, в разговоре с Басмановым он высказывает желание уничтожить местничество:

Пускай их спесь о местничестве тужит;
Пора презреть мне ропот знатной черни
И гибельный обычай уничтожить.

Сыну он заповедует быть открытым к иностранцам :

Будь милостив, доступен к иноземцам,
Доверчиво их службу принимай.

Борис прекрасно понимает пользу учения и просвещения:

Как хорошо! вот сладкий плод ученья!
Как с облаков ты сможешь обозреть
Все царство вдруг: границы, грады, реки!
Учись, мой сын: наука сокращает
Нам опыты быстротекущей жизни…
Учись, мой сын, и легче и яснее
Державный труд ты будешь постигать .

Эта сентенция – не только верное историческое наблюдение; для Пушкина она имеет программный характер: от этих слов протягивается нить к более поздним «Стансам» (1826), где о Петре I говорится:

Самодержавною рукой
Он смело сеял просвещенье.

Борис исполнен глубокого царственного достоинства:

Какой разительный контраст с суетливой болтовней Самозванца, с его манерой раздавать несбыточные обещания и льстить всем!

Чувство государственного достоинства ощущается и в политике, проводимой Борисом. Он отказывается от помощи шведского короля в подавлении мятежа и отражении польского вторжения:

Но не нужна нам чуждая подмога;
Cвоих людей у нас довольно ратных,
Чтоб отразить изменника и ляха.
Я отказал.

Хотя на поверку иноземные войска оказываются единственно надежными, Борис не принимает шведскую помощь, зная, как дорого придется за нее заплатить. Опять-таки, какой контраст с Самозванцем, указывающим «врагу в Москву заветную дорогу».

Итак, Борис предстает человеком, исполненным великого государственного ума и огромных способностей – но способностей безблагодатных!

Примечателен отзыв Воротынского:

А он умел и страхом, и любовью,
И славою народ очаровать.

Здесь ключевым является слово «очаровать». Для нас оно уже мало что значит, но Пушкин и современники прекрасно помнили его первоначальное значение – «чаровать, околдовывать».

Весьма показателен контраст между сценами «Келья в Чудовом монастыре» и «Царские палаты», разделенными лишь сценой «Палаты патриарха». Пимен с восторгом говорит о благочестии и любви к монашеству прежних царей, а о Борисе говорится, что

…его любимая беседа:
Кудесники, гадатели, колдуньи –
Все ворожит, что красная невеста.

Обращение Годунова к ворожеям и колдунам – факт исторический, который Пушкин, безусловно, знал, благодаря Карамзину . Однако для нас важно, что Пушкин выбрал именно эту черту в его характере, очевидно для того, чтобы показать безблагодатность Бориса, его связь с инфернальными силами. Парадоксальным образом христианский государь облекается в одежды Фауста. Это не случайно, потому что у них общая философская и психологическая установка – стремление к счастью. Обратим внимание на монолог Бориса:

Шестой уж год я царствую спокойно.
Но счастья нет моей душе. Не так ли
Мы смолоду влюбляемся и алчем
Утех любви, но только утолим
Сердечный глад мгновенным обладаньем,
Уж, охладев, скучаем и томимся?

Эти слова живо напоминают раннее юношеское стихотворенье Пушкина «К***» («Не спрашивай, зачем унылой думой…»; 1817):

Кто счастье знал, тот не узнает счастья,
На краткий миг блаженство нам дано:
От юности, от нег и сладострастья
Останется уныние одно.

Подобную установку можно охарактеризовать как гедонистическую и языческую. Трагедия Бориса в том, что для него предмет сладострастного вожделения – власть, которая для христианина является священным долгом, но никак не предметом вожделения. И то, что власть – это, прежде всего, долг, прекрасно понимает сам Годунов. Вот как он обращается к боярам:

Вы видели, что я приемлю власть
Великую со страхом и смиреньем.
Сколь тяжела обязанность моя!

Происходит словно бы раздвоение личности: Борис разный на людях и наедине с самим собой, он – блюститель церковного устава и вопрошатель колдунов; царь, понимающий власть как великую священную обязанность и властолюбец, вожделеющий ее ради наслаждения и счастья. Из его монолога становится ясно, что даже добро он делает своекорыстно:

Я думал свой народ
В довольствии, во славе успокоить,
Щедротами любовь его снискать –
Но отложил пустое попеченье:
Живая власть для черни ненавистна,
Они любить умеют только мертвых.

Становится ясно, что Борис делал добро не ради Бога, не ради Христовых заповедей и даже не ради людей, не для самого народа, а чтобы возбудить народную любовь к себе. Пушкин показывает эгоистический, самостный характер «благотворительности» Бориса:

Я отворил им житницы, я злато
Рассыпал им, я им сыскал работы…

Это тройное «я» лучше, чем что-либо, характеризует эгоизм и прагматизм Бориса.

Весьма характерны также слова: «Вот черни суд: ищи ж ее любви!». Сам пессимизм, выраженный в этих словах Бориса, а также его конечный выбор между страхом и любовью в пользу страха, напоминают суждения Николо Макиавелли: «Если уж выбирать между страхом и любовью, то надежнее выбирать страх. Ибо о людях можно сказать, что они неблагодарны и непостоянны, их отпугивает опасность и влечет нажива: пока ты делаешь им добро, они твои всей душой, но когда у тебя явится в них нужда, то они тотчас от тебя отвернутся» .

Важно и другое: Борис на самом деле не любит народа, а ищет его любви: он выступает как популист, как макиавеллист, как прагматик, как политический технолог, подобный технологам XX века. И это отлично чувствует народ. Уже в самой сцене избрания на царство чувства, которые испытывает народ (по крайней мере, его часть) – это холодность и отстраненность, показанные Пушкиным не без некоторой доли иронии в сцене «Девичье поле»: «Один (тихо): О чем так плачут? / Другой : А как нам знать? То ведают бояре. / Не нам чета».

Иными словами, так называемое «избрание» для народа – чужое дело, боярские игры. Еще больше иронии чувствуется в словах: «Один : Все плачут. / Заплачем, брат, и мы.
Другой : Я силюсь, брат, / да не могу. Первый : Я также. Нет ли луку?»

Народ отчетливо осознает безблагодатность власти Бориса: «Вот ужо им будет, безбожникам». И бедствия, обрушивающиеся на Русь, воспринимаются как наказание за избрание безблагодатного, преступного царя:

О страшное, невиданное горе!
Прогневали мы Бога, согрешили:
Владыкою себе цареубийцу
Мы нарекли.

В этом – высший суд носителя народной праведности отшельника Пимена. Помимо прямого смысла – избрание убийцы невинного ребенка, здесь есть и другой план – смена государственной и нравственной парадигмы. Во-первых, царь уже не даруется от Бога, не восходит «по природе», а избирается, нарекается народом, он – «само-деланный» царь. Во-вторых, Борис становится «цареубийцей» еще и потому, что, восходя через убийство на престол, он попирает законность, самые основы царской власти, убивает «царственность», если так можно сказать, и в каком-то смысле является революционером. Характерна параллель к этим словам Пимена в стихотворении «Андрей Шенье» (1825):

О горе! о безумный сон!
Где вольность и закон? Над нами
Единый властвует топор.
Мы свергнули царей. Убийцу с палачами
Избрали мы в цари. О ужас! о позор!

Вершина народной оценки Бориса – слова юродивого: «Нельзя молиться за царя Ирода, Богородица не велит». Ирод не только детоубийца, он еще и гонитель Христа.

Это отношение к себе чувствует Борис и отвечает на него злобой.

Возможно, желание Годунова в начале своего единоличного правления продолжать традиции Феодорова царствования искренне, но, тем не менее, в нем живы и иные воспоминания; не случайно Шуйский говорит о нем: «Зять Малюты, зять палача и сам в душе палач».

Боярин Афанасий Пушкин так определяет правление Годунова: «Он правит нами / Как царь Иван (не к ночи будь помянут)», хотя и оговаривается, что «явных казней нет». Эта характеристика имеет несколько мотиваций. Первая – недовольство родовитого боярина, чьи сословные интересы ущемляет верховная власть: «Вот, Юрьев день задумал уничтожить». Второй слой – отвращение порядочного человека к наушничеству и доносительству:

Мы дома, как Литвой,
Осаждены неверными рабами;
Все языки, готовые продать,
Правительством подкупленные воры.

И, возможно, на самом глубинном уровне – отвращение к детоубийце.

Сам Борис Годунов обращается к наследию Грозного. Не случайно он грозит Шуйскому:

Клянусь, тебя постигнет злая казнь –
Такая казнь, что царь Иван Васильич
От ужаса во гробе содрогнется.

После вторжения Самозванца от угроз царь переходит к делу:

Кому язык отрежут, а кому
И голову – такая, право, притча!
Что день, то казнь. Тюрьмы битком набиты.
На площади, где человека три
Сойдутся – глядь – лазутчик уж и вьется,
А государь досужною порой
Доносчиков допрашивает сам.

Эта картина напоминает худшие времена Грозного – те, которые вспоминал боярин Афанасий Пушкин.

В конце концов Борис Годунов прямо ссылается на пример Иоанна Грозного:

Лишь строгостью мы можем неусыпной
Сдержать народ. Так думал Иоанн…
Так думал и его свирепый внук.
Нет, милости не чувствует народ:
Твори добро – не скажет он спасибо.
Грабь и казни – тебе не будет хуже.

Таким образом, царь, начавший с обета «щадить жизнь и кровь и самих преступников» , стремившийся быть «благим и праведным, как Феодор Иоаннович», кончает террором в духе Иоанна Грозного. Но если на стороне Иоанна было народное доверие и желание народа терпеть все от законного «природного царя», то Борис был лишен всего этого: «мнение народное» было не за него.

Тем не менее, перечисленные черты не исчерпывают характера Годунова, иначе не состоялся бы драматический конфликт: вся суть трагедии состояла бы лишь в заслуженной погибели закоренелого злодея. Но суть проблемы состоит в том, что Борис вовсе не представляет собой злодея типа Яго, Макбета или Ричарда III – людей, сознательно возненавидевших добро и готовых идти до последних пределов зла. Борис Годунов в трагедии является не только как умный человек и великий правитель, но и любящий отец: он всей душой сострадает дочери, потерявшей жениха, а сын «ему дороже душевного спасенья». В общении с детьми пробуждаются лучшие его стороны: в завещании сыну он заповедает ему творить милосердие, соблюдать достоинство, «хранить святую чистоту», «со строгостью блюсти устав церковный». Борис всеми силами стремиться скрыть от сына свое преступление, и не только потому, что боится потерять его уважение, но и для того, чтобы сохранить его от греха. Характерно одно место из его предсмертного разговора с сыном:

Но я достиг верховной власти… чем?
Не спрашивай. Довольно: ты невинен,
Ты царствовать теперь по праву станешь.
Я, я за все один отвечу Богу.

В сопереживании беде дочери у Бориса просыпается совесть и чувство вины:

Я, может быть, прогневал небеса,
Я счастие твое не мог устроить,
Безвинная, зачем же ты страдаешь?

Путем многих страданий Борис Годунов понимает значение совести как голоса Божия, ее смысл в жизни человека как основы его самостоянья и покоя:

Ах! чувствую: ничто не может нас
Среди мирских печалей успокоить;
Ничто, ничто… Едина разве совесть.
Так, здравая, она восторжествует
Над злобою, над темной клеветою.

Эти слова напоминают изречение Иоанна Златоуста из «Толкования на 2-е послание к коринфянам»: «Ибо похвала наша – свидетельство совести нашей, то есть совесть, не могущая нас осудить; и даже если мы претерпеваем тысячи бедствий, то достаточно для утешения нашего, а скорее – не только для утешения, но и для увенчания, чистой совести, свидетельствующей нам, что мы претерпеваем сие не из-за чего-то дурного, но угодного Богу» .

Однако посреди бедствий, посещающих Бориса, ему не дано утешения в своей совести. Трагедия Годунова как раз и состоит в мучениях нечистой, больной совести:

Но если в ней единое пятно
Единое, случайно завелося,
Тогда – беда! как язвой моровой
Душа сгорит, нальется сердце ядом,
Как молотком стучит в ушах упрек,
И все тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах…
И рад бежать, да некуда… ужасно!
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.

В этом фрагменте заметно влияние церковной письменности и церковной фразеологии. Выражение «душа сгорит» имеет параллель как в словах апостола Павла о «сожженных совестью» (1 Тим. 4: 2), так и в изречении Иоанна Златоуста: «Мы греха не боимся, который воистину ужасен и огнем поедает совесть» .

Выражение «яд в сердце» также типично для церковной литературы; оно встречается, в частности, в «Пастыре» Ерма (см.: Видения. 3.9.7) и в других местах.

Наконец, знаменитые слова «и мальчики кровавые в глазах». На первый взгляд, с ними все просто: существует диалектное псковское выражение «до кровавых мальчиков», которым обозначается высшая степень напряжения, связанная с приливом крови. Однако вдумаемся, что оно означает в устах Бориса, по повелению которого был зарезан царевич. Коррелирующим выражением к нему служат следующие слова:

Так вот зачем тринадцать лет мне сряду
Все снилося убитое дитя!

Обратим внимание на слова «как молотком стучит в ушах упрек» – некий голос вопрошает, «допрашивает преступного царя». Таким образом, в монологе Бориса речь идет отнюдь не о приливе крови к голове, а о конкретном видении убитого царевича, неотступно преследующем его: «И рад бежать, да некуда» . И тогда возникает вопрос об источнике подобного образа – навязчивого видения убитого отрока, неотступно преследующего убийцу. В связи с этим стоит привлечь еще один агиографический источник – «Синайский патерик», который иначе именуется еще «Луг духовный», завершенный святым Иоанном Мосхом к 622 году. В X веке этот текст был переведен на церковнославянский язык и с XI века бытовал на Руси . Весьма вероятно, что Пушкин знал этот памятник. В нем содержатся очень интересные и нетрадиционные рассказы. Один из них, 166-й рассказ, говорит о разбойнике, который пришел к авве Зосиме со словами: «Сотвори любовь, поелику я виновник многих убийств; сотвори меня монахом, да прочее умолкну от грехов моих». И старец, наставив, облек его в схиму, затем отослал к знаменитому авве Дорофею, где бывший разбойник восемь лет провел в непрестанной молитве и послушании. Через восемь лет он снова пришел к авве Зосиме и попросил: «Сотвори любовь, дай мне мои мирские одежды и возьми монашеские». Опечалился старец и спросил: «Почему, чадо?» И тогда монах сказал: «Вот уже девять лет как, ты знаешь, отче, я пребываю в киновии, постился, и воздерживался, и со всяким молчанием и страхом Божиим жил в послушании, и знаю, что благостью Своею отпустил Бог мне многие злобы мои; только вижу каждый час отрока (или дитя – παιυδιον), говорящего мне: “За что ты меня убил?” Его я вижу во сне, и в церкви, и в трапезной, говорящего мне это. И ни единого часа не дает мне покоя. Посему же, отец, желаю уйти, чтобы умереть за отрока. В безумии я его убил». Взяв одежды и надев, вышел он из лавры и отошел в Диосполь и на следующий день был схвачен и обезглавлен .

Безусловно, параллель не полна: Борис отнюдь не приходит к монашеству; напротив, даже на смертном одре он чуть ли не отмахивается от него, боится его, он всячески оттягивает момент пострига – для него монашество связано со смертью:

А! схима… так! святое постриженье…
Ударил час, в монахи царь идет –
И темный гроб моею будет кельей…
Повремени, владыко патриарх,
Я царь еще…

И конечно, Борис не идет на смерть за убитого царевича, он изо всех сил, до последнего цепляется за власть и жизнь. Однако мы видим сходство в главном – в навязчивом видении, постоянном кошмаре, который не покидает царя Бориса ни на минуту ни во сне ни наяву, как не оставляет разбойника убитый им мальчик, вопрошающий: «За что ты меня убил?». И в том, и в другом случае можно говорить об определенной «объективности» видений; можно с определенной долей осторожности предположить, что видения Бориса показаны не как галлюцинации, плод расстроенного воображения, а некая действительность, которая подтверждается событиями. С другой стороны, разбойник не становится жертвой прелести, иначе его старец просто бы не отпустил идти на смерть. И в том, и в другом случае совесть становится реакцией души на действительное присутствие сверхъестественного начала. Трагическая ирония судьбы состояла в том, что если по линии отца Иоанн Грозный происходил от Дмитрия Донского, то по линии матери, Елены Глинской, от Мамая, и победитель царств татарских устроил в своем отечестве жизнь не лучше татарского ига: «Сверх ига монголов Россия должна была испытать и грозу самодержца-мучителя… И если иго Батыево унизило дух россиян, то, без сомнения, не возвысило его и царствование Иоанново» (Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 9. С. 177–178).

К этому выводу пришли многие русские историки, в том числе и современные, в частности Р.Г. Скрынников: «Террор Грозного был одним из важных факторов, подготовивших почву для Смуты» (Скрынников Р.Г . Царство террора. СПб., 1992. С. 528).

Свое желание уйти с престола и принять монашеский постриг Грозный выражал неоднократно, в частности в послании к Кирилло-Белозерским старцам. В этом же послании присутствуют и покаянные мотивы: «Подобает вам, нашим государям (то есть белозерским отцам. – д. В.В. ), и нас, заблудших, просвещати. А мне, псу смердящему, кому учити и чему наказати? Сам бо всегда в пиянстве, в блуде, в скверне, в убийстве, в граблении, в хищении, в ненависти, во всяком злодействе». (Послания Иоанна Грозного. М., 1951. С. 162.). Как считает Р.Г. Скрынников, именно этот пассаж дал повод Пушкину к поэтизации образа Грозного «с его душой страдающей и бурной» (см.: Скрынников Р.Г. Царство террора. С. 503).

Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 10. C. 232.

«В лето 7106, генваря 6-го, начал благочестивый царь зело изнемогати и повеле призвати к себе отца своего и богомолца Иева патриарха со освещенным собором. Прежде же пришествия патриархова видит некакова пришедша к нему мужа светла во святителских одеждах, и глаголет благочестивый царь внезапу предстоящим боляром своим, повелевает отступити от одра его, да устроят меcто некоему, патриархом нарицая его и честь достойную ему воздати повелевая. Они же глаголаше ему: “Благочестивый царь и великий князь Феодор Иванович всея Руси, кого, государь, зриши и с кем глаголеши? Аще бо отцу твоему Иеву не пришедши, и кому повелеваеши место устроити?” Он же, отвещав, рече им: “Зрите ли? Одра моего предстоит муж светел во одежде святительстей, и ти ми глаголя с собой повелевает”. Они же чудишася на много. И в девятый час тояже нщи благоверный царь Феодор Иоаннович всея Руси отыде, тогда убо просветишеся лице его, яко солнце» (Полное собрание русских летописей. Т. 14. Ч. 1. СПб., 1910. С. 16–17).

Между царем Феодором и юродивым Николкой Железным колпаком много общего: внешнее безумие и внутренняя мудрость, внешнее бессилие и зависимость и внутренняя сила. В трагедии выстраивается своеобразный треугольник: простец царь Феодор, патриарх Иов – «в делах мирских немудрый судия», юродивый Николка.

Наименование Феодора царем-ангелом является анахронизмом, возможно связанным с тем, что так называли Александра I.

Исторически последние слова имеют весьма отдаленное соответствие словам Бориса во время венчания, обращенным к патриарху: «Отче Иов! Бог свидетель, в моем царстве не будет нищих и бедных». Затем, взявшись за воротник рубашки, Борис прибавил: «И эту последнюю разделю со всеми» (Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 11. C. 330). Значимо, что Пушкин не использовал эту фразу, несмотря на ее эффектность; для него гораздо важнее другое. Обращение к Феодору Иоанновичу с призывом ниспослать «священное на власть благословенье» соответствует чину венчания на царство – молитве перед возложением венца, в которой к Богу Отцу обращено моление «Низпосли от престола Славы Твоея благословение» (см.: Барсов Е. Древнерусские памятники венчания на царство // Чтения в Императорском обществе истории. 1883; Попов К. Чин священного коронования // Богословский вестник. 1896. Апрель-май).

Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 11. С. 287

См. хотя бы статью А.А. Ахматовой «Пушкин и невское взморье».

Пушкинист С.А. Фомичев считает, что, напротив, эта сентенция является проявлением цинизма Бориса, поскольку при слове «гроб» должен вспоминаться убиенный царевич Димитрий (Фомичев С.А. Драматургия Пушкина // Русская драматургия XVII–XIX вв. М., 1982. С. 273). С уважением относясь к работам исследователя, тем не менее, считаем необходимым указать, что, во-первых, поклонение гробам входило в чин венчания на царство, а, во-вторых, гроб Димитрия находился далеко в Угличе и в видении слепого старца называется «могилкой» в противоположность величественным царским гробам.

Черта историческая: «Умом естественным поняв великую истину, что народное образование есть сила государственная, и видя несомнительное в оном превосходство других европейцев, он звал к себе из Англии, Голландии, Германии не только лекарей, художников, ремесленников, но и людей чиновных в службу» (Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 11. С. 355).

«В усердной любви к гражданскому образованию Борис превзошел всех древнейших венценосцев России, имев намерение завести школы и даже университеты, чтобы учить россиян языкам европейским и наукам» (Там же). Карта России, начертанная сыном царя Феодором Борисовичем, о которой упоминается в трагедии, была издана в 1614 г. Герардом.

«Имея ум редкий, Борис верил, однако же, искусству гадателей, призвал некоторых из них в тихий час ночи и спрашивал, что ожидает его в будущем» (Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 10. С. 273).

Макиавелли Н. Государь. СПб., 1993. С. 289.

В черновой редакции трагедии есть еще более ироничный вариант: «Первый: Дай ущипну тебя иль вырву клок из бороды. Второй: Молчи. Не вовремя ты шутишь. Первый . Нет ли луку?» Вновь мы наблюдаем некоторый отход от взгляда Карамзина: «И в то же самое мгновение по данному знаку все бесчисленное множество людей – в кельях, в ограде, вне монастыря – упало на колена с воплем неслыханным: все требовали царя, отца, Бориса! Матери кинули на землю своих грудных младенцев и не слушали их крика. Искренность побеждала притворство; вдохновение действовало и на равнодушных, и на самых лицемеров!» (Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 10. С. 290–291). Конечно, Пушкин воспользовался этим сюжетом, но в комических целях.

Конечно, и в трагедии «Борис Годунов», и в стихотворении «Андрей Шенье» есть еще один скрытый план – инвективы в адрес Александра I, которого общественное мнение не совсем справедливо обвиняло в участии в цареубийстве.

Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 11. C. 331.

Толкование на 2-е послание к коринфянам. 3: 1 // PG. 61. 441. Толкования Иоанна Златоуста на апостольские послания были переведены на церковнославянский язык, и Пушкин мог их знать, в том числе и это конкретное место.

Слово о статуях // PG. 49. 64C.

Возможно, это аллюзия Пс. 138: 7: «Куда пойду от Духа Твоего, и от лица Твоего куда убегу?» Однако есть еще один возможный источник – трагедия В. Шекспира «Ричард III». Ср. слова из монолога Ричарда в акте 5: «Бежать? Но от чего же? От себя?»

См.: Голышенко С., Дубровина В.И. Синайский патерик. М., 1967.

PG. 87. 3033 AC; Синайский патерик. С. 200.

Эмоциональность, “истина страстей”, вдохновенный огонь являются отличительными чертами русского таланта. Но раскрываются качества только при верном понимании роли. Основой вдохновенного творчества Пушкин считает высокую профессиональность. “Талант - это предрасположение к труду”,- говорил он. И его суждения о молодой Колосовой, которая могла вырасти в “истинно хорошую актрису - не только прелестную собой, но и прекрасную умом, искусством и неоспоримым дарованием”1, но не стала ею, так как была невзыскательна к себе, подтверждает это правило. Пушкин требует от актера профессиональной вооруженности, умения глубоко разбираться в своих ролях.

В статьях Пушкина можно найти характе­ристику многих русских актеров: А.С.Яковлева, Я.Г.Брянского, М.И. Вальберховой, балерины А. И. Истоминой и других. Вот, что Пушкин пишет в своей статье “Мои замечания об русском театре”: “Долго Семенова являлась перед нами с диким, но пламенным Яковлевым, который, когда не был пьян, напоминал нам пьяного Тальма. В то время имели мы двух трагических актеров! Яковлев умер; Брянский заступил его место, но не заменил его. Брянский, может быть, благопристойнее, вообще имеет более благородства на, сцене, более уважения к публике, тверже знает свои роли, не останавливает представлений внезапными своими болезнями; но зато какая холодность! какой однообразный, тяжелый напев!

Яковлев имел часто восхитительные порывы гения, иногда порывы лубочного Тальма. Брянский всегда, везде одинаков. Вечно улыбающийся Фингал, Тезей, Орозман, Язон, Димитрий - равно бездушны, надуты, принужденны, томительны. Напрасно говорите вы ему: расшевелись, батюшка! развернись, рассердись, ну! ну! Неловкий, размеренный, сжатый во всех движениях, он не умеет владеть ни своим голосом, ни своей фигурою. Брянский в трагедии никогда никого не тронул, а в комедии не рассмешил. Несмотря на это, как комический актер он имеет преимущество и даже истинное достоинство.

Оставляю на жертву бенуару Щеникова, Глухарева, Каменогорского, Толченова и проч. Все они, принятые сначала с восторгом, а после падшие в презрение самого райка, погибли без шума. Но из числа сих отверженных исключим Борецкого. Любовь, иные думают, несчастная, к своему искусству увлекла его на трагическую сцену. Он не имеет величественной осанки Яковлева, ни даже довольно приятной фигуры Брянского, его напев еще однообразнее и томительнее, вообще играет он хуже его.

Certes! c"est beaucoup dire - со всем тем я Борецкого предпочитаю Брянскому. Борецкий имеет чувство; мы слыхали порывы души его в роли Эдипа и старого Горация. Надежда в нем не пропала. Искоренение всех привычек, совершенная перемена методы, новый образ выражаться могут сделать из Борецкого, одаренного средствами душевными и физическими, актера с великим достоинством”.

Многожанровым представлял себе поэт русское театральное искусство. Он не обходил вниманием оперу, балет. Первый заме­тил своеобразие русской школы танца - “душой исполненный полет”.

Особое внимание проявлял Пушкин к творчеству реформато­ра русской сцены М. С. Щепкина. Искусство Щепкина представля­лось ему столь значительным, что он настаивал на передаче опыта великого артиста грядущим поколениям. Пушкин своей рукой напи­сал первую фразу “Записок” Щепкина.

Огромной заслугой Пушкина перед отечественным театром является создание русской народной драмы. Он не только теоре­тически обосновал эстетику реализма, но и создал драматурги­ческие произведения по принципам этой эстетики.

2.Трагедия “Борис Годунов”

Воплощением новой системы взглядов в драматургии стал “Борис Годунов”, написанный в 1824-1825 годах. С пристальным вниманием Пушкин изучает “Историю государст­ва Российского” Н. М. Карамзина, высоко ценит этот труд. Своего “Бориса Годунова” “с благоговением и благодарностью” посвящает Карамзину, однако его философскую концепцию Пушкин отвергает. Объективное исследование убеждает его, что история государства не есть история его правителей, но - история “судьбы народной”.

Стройная система идейно-художественных взглядов помогла Пушкину создать трагедию “Борис Годунов”, которая по праву может считаться образцом народной драмы в духе Шекспира.

Взяв за основу фактологический материал из “Истории государ­ства Российского”, Пушкин переосмыслил его в соответствии со своей философской концепцией и вместо монархической концеп­ции Карамзина, утверждавшего единство самодержца и народа, раскрыл непримиримый конфликт самодержавной власти и народа. Временные успехи и победы самодержцев обусловлены поддерж­кой народных масс. Крушение самодержцев происходит в результа­те потери доверия народа.

Отвергая каноны классицизма, Пушкин свободно переносит место действия из Москвы в Краков, из царских палат на Девичье поле, из Самборского замка Мнишека в корчму на литовской гра­нице. Время действия в “Борисе Годунове” охватывает более шести лет. Классицистское единство действия, сосредоточенного вокруг главного героя драмы, Пушкин заменяет единством действия в более широком и глубоком смысле: 23 эпизода, из которых состоит трагедия, расположены в соответствии с задачей раскрытия судьбы народной, определяющей собой и судьбы отдельных героев.

Следуя Шекспиру “в вольном и свободном изображении ха­рактеров”, Пушкин в “Борисе Годунове” создал множество образов. Каждый из них обрисован ярко, четко, сочно. Несколькими штри­хами Пушкин создает острый характер и сообщает ему объемность и глубину.

В сюжетной линии “Бориса Годунова” явственно прочерчивается нравственная проблема: ответственность Бориса за убийство царевича Димитрия. В своем стремлении к узурпации царского престола Борис Годунов не останавливается перед убийством законного наследника. Но было бы ошибкой считать, что этическая проблема составляет идейный пафос трагедии. Нравственной сторо­не событий Пушкин придает социальный смысл.

“Димитрия воскреснувшего имя” становится знаменем движе­ния широких народных масс против “царя-Ирода”, отнявшего у кре­постных крестьян Юрьев день - единственный в году день свободы. Нравственная вина Годунова лишь повод для обращения против него народной ярости. И хотя вера в “хорошего царя”, свойственная крестьянской идеологии XVII-XVIII веков, выражена в трагедии в народном культе убиенного младенца Димитрия, она не затемняет социальный смысл борьбы народа с самодержавно-крепостни­ческим гнетом. Народ, оплакивающий царевича-мученика, не хочет приветствовать нового царя.

Так беспристрастное исследование событий сообщает “Борису Годунову” значение социально-исторической трагедии. Социальная ее направленность акцентируется уже в первой сцене: Пушкин подчеркивает политическую цель Бориса в убийстве царевича Димитрия.

Интересно подготавливается раскрытие взаимоотношений Бори­са с народом. Из диалога Шуйского и Воротынского мы узнаем, что “вслед за патриархом к монастырю пошел и весь народ”. Значит, народ доверяет Борису Годунову, если просит его принять царский венец? Но уже следующая коротенькая сцена на Красной площади заставляет сомневаться в народном доверии. Не по зову сердца, а по велению думного дьячка стекается народ к Ново­девичьему монастырю. А сцена на Девичьем поле и народный “плач”, возникающий по указанию боярства, окончательно развен­чивают хитросплетения правящих слоев общества, стремящихся при­дать самодержавию видимость всенародной власти.