наталия азарова: семантика хлебниковской единицы. Основные черты творчества

Отдавая дань игривости воображения, мне все же представляется, что, будь благосклонней матрица истории, я узнал бы при встрече этого человека. И едва ли не с первого взгляда. Наверное, по отражению «вселенной» в больших серых глазах, чистых, словно у святых на иконах. Ощутил бы сердцем непостижимость его трепетно-печального облика, как на мистических портретах Ван Гога...
Речь, конечно, о Велимире Хлебникове. Очарованном страннике в мирах звездных и поэтических, научных и лингвистических. «Русском Нострадамусе», с той лишь разницей, что масштаб его интересов и предпочтений проявился, на мой взгляд, полновеснее, размашистее, нежели у французского сочинителя пророческих катрен. Хлебникова никогда не покидало убеждение, что именно он наконец-то определил истинную классификацию наук, связал Время с Пространством, создал уникальную геометрию чисел. Нашел славяний и открыл принципы предсказания будущности еще не появившегося на свет ребенка…

Улус для «небожителя»
В жизни Велимира многие события, да и все его творчество, будто в орнаменте легенд. Кажется, они несут отсвет необъяснимого для простых грешных тайного завета. А началось все буквально с рождения в ноябре 1885 года в урочище Ханская Ставка (Калмыкия). Природное раздолье края, его весенние красоты и утомительная тоска зимнего однообразия, полуоседлый ритм аборигенов и будоражащее, как их гортанное пение, разноцветье кочевых традиций… Все вокруг было соткано из резких контрастов. Обостряло память зрения и чувств, способствовало вызреванию особого «духовного пейзажа» будущего поэта и мыслителя.
Хлебников с радостью и пронизывающей печалью пронес сквозь годы картины той поры: и ламаистский хурул – монастырь с меловыми стенами, и молитвенные барабаны, и пестрые, как первые отблески восходящего солнца, клочки материи на торжественных шестах. Обилие впечатлений детства уже во взрослой жизни, чудесно сочетаясь с буквами и звуками, расплескивалось экспрессивными строчками:
Меня окружала степь, цветы,
ревучие верблюды…
Огнем крыла пестрящие простор
удоды, –
Пустыни неба…
А в Малодербетовском улусе отец именитого «будетлянина» - Владимир Алексеевич - служил попечителем. Известный русский ученый-орнитолог, лесовод происходил из просвещенного старинного рода и буквально выпестовывал свое многочисленное потомство (три сына и две дочери!) в атмосфере заботливого участия и любви. Примечательно, что дядя Виктора (Велимир – литературный псевдоним Хлебникова, которым в петербургские лета, в «интеллектуальной башенке» Вячеслава Иванова нарекут его), Петр Алексеевич, являлся профессором московской Военно-медицинской академии. Издал произведение под тенденциозным названием «Физика земного шара», которое, смею предположить, вполне могло всколыхнуть «волны космического мышления» у впечатлительного племянника.
И все же надо согласиться с мнением Софии Старкиной, автором глубокой, познавательной книги («Хлебников», М.: «Молодая гвардия», 2007 г.) об определяющей роли матери в образовании детей. Выпускница Смольного института обладала обширными знаниями, тонким художественным вкусом. Елена Николаевна приложила немало усилий, стремясь пробудить у родных чад желание учиться, приобщаться к прекрасному. Особым теплом и вниманием был окружен Витенька. Достаточно сказать, что уже к четырем годам он свободно читал по-русски, знал французский язык.
Невольно возникает соблазн провести (без всяких экивоков на «некорректность»!) биографическую параллель. Александр Пушкин сызмальства «изъяснялся совершенно по-французски». А на заре туманной юности уже мог часами читать наизусть классиков этой страны. Может быть, силы небесные покровительственно даруют изысканным отпрыскам страстную энергию памяти, дабы ускорить вызревание гениальных способностей. И главное здесь для человека – не разминуться с призванием, не растерять «чувство пути». Строго говоря, на перекрестке Судьбы Велимир Хлебников предельно точно определил свой выбор. Несмотря на «чемоданную лихорадку»: семья без конца меняла адреса проживания. Из Калмыкии отец получил назначение на Волынь, вскоре – в Симбирскую губернию. Затем была Казань, позже – Астраханский регион… Мечталось, что В. Хлебников-младший продолжит его профессиональные изыскания. Не случайно его увлекли планами научной экспедиции на Северный Кавказ.
Однако юношу больше манили литература, философия, математика. Благо семейная библиотека позволяла с ранних лет ознакомиться с произведениями Платона, Канта, Спинозы, Спенсера… Он успешно сдает экзамены на физико-математический факультет Казанского университета. Это не было, как может показаться, заблуждением будущего поэтического светила. Он словно предчувствовал, сколь необходимы будут эти знания во взрослой жизни. Для «расширения пределов русского языка», составления научных прогнозов и расшифровки загадочных перспектив цивилизации. А тем более – при составлении знаменитых «Досок судьбы». Всего того, с чем Велимир Хлебников навсегда вошел в российское и мировое культурологическое пространство.
Чтобы фраза не сбивала дыхание, или Сладкая каторга творчества
На Руси талантливые поэты испокон веков считались магическими толкователями слов и времени. Вослед «соловью древности» Бояну вещему – галерея ослепительно звездных имен: Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Фет… Хлебников не случайно называл себя «будетлянином» (от слова «будет»). Этот странный, по его собственному признанию, одинокий лицедей, вечный узник созвучия и звонкий вестник добра, явно творил с «тоской по мировой культуре». Стремился разгадать кромешную тайну грядущего. И не случайно уже в одном из ранних стихотворений задается сакраментальным вопросом: «О чем поешь ты, птичка, в клетке?», вкладывая в него, безусловно, метафизический смысл.
Впрочем, едва ли не во всех произведениях, будь это «Бобэоби…» или «Скифское», «Зверь+число» или «Таинство дальних», – осязаемая попытка расшифровать «трещины столетий», в новых красках и ритмах передать многомерную противоречивость жизни. Один из восторженных литературных критиков написал о свежем дыхании довременного слова, которое пахнуло в лицо. И что «весь Даль с его бесчисленными речениями крошечным островком всплыл среди бушующей стихии Хлебникова».
Надо отметить, что родители без особого упоения воспринимали вести о жизни, творчестве сына в Москве и Петербурге. О вхождении в круг литературной богемы, где правили бал Иннокентий Анненский, Николай Гумилев и Макс Волошин. А в Москве – братья Бурлюки, Николай Асеев, Борис Пастернак… О первых, принесших известность книгах. По понятным причинам более всех об участи «блудного отпрыска» тревожился отец. Нервозная суета вокруг классиков, которых ретивая молодежь на революционной волне готова была «сбросить с парохода современности», беспрестанные «пощечины общественному вкусу» вызывали у него лишь острые приступы мигрени. К тому же прыткие газетчики не скупились на сарказм в рассказах о «законодателях универсальных категорий художественного мироощущения». Вот типичная зарисовка с натуры. «Занавес раскрывается. На сцене сидят три «пророка». В середине – Маяковский в желтой кофте, черном галстуке, с цветком в петлице. По одну сторону – Бурлюк – в грязно-сером сюртуке, щеки и лоб его расписаны синей и красной краской. По другую – Каменский, в черном плаще с блестящими звездами и аэропланом на лбу».
Велимир воспринимал реакцию родных как горький укор судьбы. Сестре Вере он оправдательно пишет, что сам определил путь в жизни и тем самым «вызвал семейную дрожь за потрясения основ». В стихотворении «Гонимый - кем, почем я знаю?» легко угадываются отголоски подобных настроений: «И в этот миг к пределам горшим/ Летел я, сумрачный, как коршун». Но жизнь продолжалась, и хлебниковский творческий мир удивлял читателей свежестью мысли и чувств. Едва ли не в каждой его строке слово, как высшая субстанция, мудрит, искрится и ищет выхода. В отличие от обэриутов, эго-кубистов и прочая, поэтика Велимира волновала, как свидетельствовал Юрий Тынянов, новым строем вещей, новым зрением.
Следует особо отметить, что Хлебников часто обращался к родным истокам, к русским и славянским корням. Не случайно тех же футуристов в пику итальянским «теоретикам» называл «будетлянами». Его большой талант притягивал и очаровывал многих. Вскоре к «предвестникам будущего» примкнули Владимир Маяковский и Алексей Крученых. Правда, люди разных поэтических измерений. И если о талантах Владимира Владимировича известно многим, то Алексей Крученых запомнился разве что такой заумью: «Та са мае/ха ра бау/Саем сию дуб/радуб мола/аль». Стоит ли обижаться, что матушка-история строго раздает каждому свое...
Блаженство рода человеческого столь много от слов зависит. Так сказал Михаил Ломоносов еще в тех, неимоверно дремучих по исчислению раздольях, – в 1748 году. А ведь мысль оказалась воистину пророческой! Достаточно приоткрыть золотой ларец исканий Хлебникова, чтобы ощутить таинство рождения стиха, неповторимость его ритмики. «Облакини плыли и рыдали/ Над высокими далями далей…» Разумеется, неологизмы здесь представлены как «оригинальные элементы поэтического словаря». И вправду, «облакиня – от основы – облак – и суффикса ин(я) по аналогии со словами «богиня», «княгиня»…
В произведениях Хлебникова много самобытного. И художественный образ как некая тайна, «говорящая истина». Но извечная охота за ускользающей мыслью, подчас неуловимым словом – эта «сладкая каторга» творчества востребовала жесткую дань. Велимир работал до изнурения, нередко забывая о еде и не очень радея об одежде. Многим он напоминал путника, который брел «сквозь валы потрясений и перемен» с дорогим скарбом – бумагами с беглыми наметками, завершенными стихами и поэмами. Так сложилось, что в одно время с ним пытались громко заявить о себе братья Давид и Николай Бурлюки, Елена Гуро, Бенедикт Лившиц и многие другие, коих «повенчал» манифест русских футуристов. Но эти бесспорно способные люди, по-моему, в основном тоже остались в воспоминаниях как бывшие «рядом с Велимиром».
Нет нужды отнимать хлеб у просвещенного люда, для которого задача задач – постижение секретов гения. Лишь добавлю, сам Хлебников полагал, что словотворчество – враг книжного окаменения языка. И летчик впервые у него засверкало в стихах. И самолет применительно к авиации (просьба не путать с аналогичным стародавним термином в области использования плавсредств). Слава Господу, появилось немало интересных исследований на подобную тему. Трижды правы те, кто сегодня призывает литературную поросль не бояться неожиданных слов. Непривычных, но зато безупречно свежих, заменяющих длиннейшие разъяснительно-описательные абзацы.
И еще важная деталь. В бытность петербургского ученичества Хлебников был изумлен суждениями Иннокентия Анненского о поэтических формах современной чувствительности. Примечательно, что Велимир внял советам мэтра. Творить собственную «азбуку ума» принялся, лишь овладев богатейшей палитрой классического стихосложения. Достаточно привести хотя бы краткий отрывок из произведения «Поэт».
Как осень изменяет сад,
Дает багрец, цвет синей меди,
И самоцветный водопад
Снегов предшествует победе,
И жаром самой яркой грезы
Стволы украшены березы,
И с летней зеленью проститься
Летит зимы глашатай -
птица,
Где тонкой шалью золотой
Одет откос холмов крутой,
И только призрачны и наги
Равнины белые овраги,
Да голубая тишина
Просила слова вещуна…
Здесь, согласитесь, и бисерная вязь времен года, и таинство далей, и приотворенные двери в Вечность… Как не вспомнить постулат знаменитого художника: сначала сумей постичь уровень великих мастеров, а потом можешь экспериментировать на холсте как душе угодно.
Время странствий и откровения
Звезды твои, если твоя голова, руки и сердце твои созданы для звезд. Представляется, что эти метафоричные слова наиболее точны для характеристики Хлебникова. Одно перечисление его прогнозов и научных предсказаний заняло бы не одну страницу текста. За что Велимир ни брался, на всем печать таланта. Даже в орнитологических заметках был ярок, оригинален: «Зеленая лесная Троица 1905 года на белоснежных вершинах Урала, где в окладе снежной парчи, вещие и тихие, смотрят глаза на весь мир, темные глаза облаков, и полный ужаса воздух несся оттуда, а глаза богов сияли сверху в лучах серебряных ресниц серебряный видением». Не зря известный автор «Трех толстяков» Юрий Олеша твердил о необходимости учиться прозе у стихотворца Хлебникова.
Справедливости ради надо отметить, что были и другие оценки. Болезненно, например, воспринимал восхождение Велимира на поэтический пьедестал Иван Бунин. Любивший разбрасываться желчными ярлыками, говорил, что Хлебников «увлечен игрой в помешанного». Не скупился на ироничные, подчас едкие истории о «будетлянине» Анатолий Мариенгоф, проведывавший его в Харькове вместе с Сергеем Есениным в 1920 году. Как из рога изобилия сыпались обвинения и за «праславяно-«азийскую» тематику произведений…
Хлебников старался публично не реагировать на подобные выпады. Он завершает поэмы «Три сестры», «Каменная баба», «Ночь в окопе», множество стихов. И как прежде, в них пиршество необычных образных решений. Конечно, это не рафинированные притчи с претензией на авторитет библейских старцев. Но, может быть, в том и состоит тайна художественного почерка Хлебникова: строки пульсируют, словно обнаженный нерв. А толчки мысли удивительным образом увлекают читателя за устоявшиеся пределы.
К сожалению, раскрыться в полную мощь дарований Хлебникову помешали катаклизмы, потрясшие Россию в начале минувшего века. И Первая мировая война, когда Велимира буквально упекли в «чесоточную» команду запасного пехотного полка, где, судя по письмам, прошел «весь ад перевоплощения поэта в лишенное разума животное». И лихие ветры революции, годы кровопролитного противостояния «белых» и «красных»… Эти события вынуждали Хлебникова бесприютно кочевать по истерзанной стране. Спасаться от призыва в Добровольческую армию в харьковской «психушке». Быть вольнонаемным лектором в политпросвете Волжско-Каспийской флотилии. В составе Персидской красной армии бывать в столице Гилянской республики. А под занавес этих странствий – прозябать в должности ночного сторожа в ТерРОСТА…
С 1917 и по 1921 год Хлебников проводит в опасных скитаниях. На память невольно приходит выверенная фраза из Арсения Тарковского о том далеком сумасбродном времени, «когда судьба по следу шла за нами, как сумасшедший с бритвою в руке». Драматическое одиночество и беззащитность Велимира потрясают. У него было немало знакомых. Но друзей без фальши модного милосердия, умеющих ценить своеволие, поэтический, пророческий дар, увы, – единицы. А холодное бесчувствие разрушало и без того ранимую натуру.
В подобных ситуациях человек нередко ищет спасительные островки в любви. Удивительно, но Хлебников – признанный в поэзии «мастер нежности, шепота и влажных звуков» – так и не смог определиться со своей, как тогда выражались, дамой сердца. В его столь утонченных душевных измерениях видится что-то общее с мучительными «поисками счастья» Александром Блоком и Андреем Белым. Хлебников обожал Марию Рябчевскую, посвящал ей стихи. Но вскоре разошлись. Увлекся будущей актрисой Лелей Скалон. Ревновал, даже собирался вызвать соперника на дуэль. Снова чувство обоюдной привязанности не удалось сберечь. А с Надеждой Николаевой его навсегда развела война...
Разочарованный, подавленный Велимир однажды напишет злобное эссе о том, что искусство – суровый бич. Что «оно разрушает семьи, ломает жизни... И коршуны славы клюют когда-то живого человека». Вероятно, он не лукавил, ибо единственное место утешения, рай для сердца, находил в творчестве. Эту «сладкую каторгу» человек, по мнению современников, с удивительными чертами провидца, полуребенка, страдальца и почти святого оплачивал слишком дорогой ценой. «Я стих, я только лишь душа», – написал известный поэт. Похоже, что так можно сказать и о Хлебникове.
Его творческий ритм во времена странствий, горестных ошибок и заблуждений напоминает «рваный пульс» изболевшегося сердца. Были всплески – написаны поэмы «Ладомир», «Азы из узы», «Разин», другие вещи с богатым и сложным духовным наполнением. В ростовском театре поставили «Ошибку смерти». Потом нежданно возникало ощущение тупика: «В чернильнице у писателя сухо, и муха не захлебнется от восторга, пустившись вплавь по этой чернильнице». И еще: «...совершенно исчезли чувства к значению слов. Только числа».
Так уж сложилось, что Хлебников, неповторимый реформатор русского стиха, едва ли не половину своей трагической и быстротечной жизни посвятил именно «расшифровке» ЧИСЕЛ…
«Доски судьбы». Завещание «будетлянам»
Давно подмечено, что бесконечность пространств России символически отражается на устроении русской души. Чутко улавливая мистические токи, она способна дойти до упоения восторгом и гибелью. Не думаю, что подобное можно в полной мере отнести к Хлебникову. Но очевидно главное: в его творчестве, в частности в отрывках «Ени Воейкова», в феерических сверхповестях «Дети Выдры», «Зангези», есть и высокая энергия открытия тайн стихосложения, и предчувствие космического хаоса, общепланетарных потрясений. Почти живая легенда о «мыслительном процессе, связующем прошлое и будущее человечества».
Гениальному человеку всегда тесно в предлагаемых обстоятельствах. И возникает мысль «сбросить бремя оков». Вспомним Льва Толстого, который, отодвинув в сторону незавершенные романы, стал проповедником религиозных постулатов «непротивления злу насилием». Новое «евангелие» породило массовое движение «толстовцев» в стране. А сам автор, «зеркало русской революции», был предан анафеме и отлучен от церкви. Пушкин пробовал заняться, как сказали бы сегодня, издательским бизнесом. А творец «Периодической системы» Дмитрий Менделеев не только мастерил чемоданы, но даже изловчился для энциклопедического словаря написать статью… о варениках.
У Хлебникова широта интересов тоже не поддается обычной логике. С годами серьезно увлекся геометрией. Восторгался сочинениями Лобачевского, «опрокинувшего» незыблемость алгоритмов Евклида. Пытался привнести толику собственного миропонимания, обозначив «главенствующий контур» в развитии биологии, физической химии, математики. В «думающую сферу природы» – экологию, кристаллографию. Еще на заре XX века предсказывал будущий расцвет атомной энергетики. Был убежден в пульсации нашего светила – «живом дыхании Солнца»…
Многие годы жизни он посвятил составлению знаменитых «Досок судьбы». Как свидетельствуют исследования, все началось с русско-японской войны. В 1915-м Хлебников заявил: «Мы бросились в будущее с 1905-го. Законы времени, обещание найти которые было написано мною на бересте при известии о Цусиме, собирались 10 лет».
Одушевление выплескивалось через край, когда поэт занимался поисками «счастливых уравнений». Тех числовых закономерностей в чередовании исторических событий, которые бы уже будущим поколениям («будетлянам») позволили объяснять пружины возникновения масштабных бедствий. Тем самым обезопасить себя от грядущих потрясений. «Сцепление эпох», «часы человечества», «колебательные волны заветной цифры 317»… Подобные сочетания часто встречаются в произведениях того периода.
В известном манифесте футуристов «Пощечина общественному вкусу» в 1912 году Хлебников опубликовал системный взгляд на даты возникновения и гибели великих империй. Там же возвестил о надвигающейся катастрофе в стране. Через считанные месяцы в сборнике «Союз молодежи» уже предельно точно назвал год падения государства Российского – 1917-й.
Известно, что во времена «бурь и натиска» множатся шеренги «жрецов, прорицателей, медиумов» и т.д. Канун Октябрьской революции не стал исключением. Невольно обращаешь внимание на такой факт. В архивах есть фото 1909 года, где Велимир держит у плеча человеческий череп. Дань моде на мистические символы? Трудно судить, тем паче что в руках поэта, скорее всего, муляж. Но пафос исканий Хлебникова, конечно же, в другом. В их основе не чародейство, не театральный «улет в астральные туманности», а попытка с помощью научных формул выявить взаимосвязи судеб народов с конкретными числами. По его мысли, они, эти заветные числа, «даруют единство между змееобразным движением хребта Вселенной». Хлебников анализирует летопись цивилизации эпохи фараонов, исторические хроники Древней Руси, Индии, Китая, Японии, Черного континента. Изучает энциклопедии, труды Ньютона, Пуанкаре, Эйнштейна, Бехтерева… В некотором роде опережая события, заявляет, что, скорректировав законы классической механики, сможет построить мир, где «не будет ни света, ни тяготения».
В таинственных «Досках судьбы» отдаленным эхом вновь напомнила о себе жизнь в калмыцком улусе, где местные, а также астрологи из Тибета использовали что-то подобное при гаданиях, исчислении «скоротечных явлений». Хлебников поставил перед собою сверхзадачу: сотворить новый литературный язык как инструмент отражения народной души. А с помощью научного анализа выявить первопричину противоречивой участи России. В итоге создавался некий фантастический синтез математики, лингвистики, истории и... поэзии.
Велимиру казалось, что наконец-то приоткрылось окошко к тайнам мироздания. Что предвидеть события столь же необременительно, как считать до трех. «Мой основной закон, – пишет Хлебников, – состоит в том, что во времени происходит отрицательный сдвиг через 3 (в степени n) дней и положительный через 2 (в степени n) дней; события, дух времени становится обратным через 3 (в степени n) и усиливает свои числа через 2 (в степени n)…»
В замечательной книге Софии Старкиной, о которой уже упоминалось в этих заметках, глубоко и продуктивно освещен внушительный массив исследовательских работ, первоисточников поэта. Что позволяет проследить за полетом крылатой мысли Хлебникова. Отметим лишь некоторые фрагменты.
I. Мир делится на два начала «2 и 3», начало дела, души и начало труда и тела.
II. Времена – это логарифмы воли событий с основанием 2 для рядов жизни и основанием 3 для рядов смерти.
III. Солнечный мир имеет одинаковый с человеческим обществом свод законов во времени.
IV. Предвидение будущего есть уже не греза, а труд.
V. В уравнениях пространства показатель степени не может быть больше 3, в уравнениях времени подстепенное количество не может быть больше 3 (мир чудес первых трех чисел).
VI. Каждый человек имеет свое личное число…
Велимир считал, что «благодаря этим выкладкам будущее становится прозрачным, кажется, что стоишь неподвижно на палубе предвидения... Чувство времени исчезает, и оно походит на поле впереди и поле сзади. Становится своего рода пространством».
Начала книги «Доски судьбы» увидели свет еще при жизни поэта, но прочитать он успел только «первый лист». Неустанное вычисление «живых величин времени», напряженный труд, изматывающее блуждание по городам и весям в надежде на «тихое счастье» – все это оставляло множество рубцов на сердце. И окончательно подорвало силы поэта. В 1922 году близкий друг, художник Петр Митурич, уговорил съездить на отдых в Новгородскую губернию. Судя по всему, Велимир чувствовал, что находится у последней черты.
Отправляясь из Москвы в село Санталово, захватил свои «несметные богатства» – традиционный вещмешок с упакованными рукописями. Оказалось, это было последнее земное странствие великого человека, который 37 лет жизни «плыл против течения». Впрочем, смерть как таковую он всегда осмысливал философски, «как временное купание в волнах небытия». Или совсем по упрощенной формуле, когда «во всех членах уравнения бытия знак «да» заменился знаком «нет». В 1960 году прах Хлебникова был перезахоронен в Москве, на Новодевичьем кладбище, рядом с останками матери и сестры.
Маяковский справедливо назвал Велимира Хлебникова «одним из наших поэтических учителей и великолепнейшим и честнейшим рыцарем в нашей поэтической борьбе». Ведь своим творчеством он ниспослал, образно говоря, звездную дорожку для взлета к вершинам признания Борису Пастернаку, Марине Цветаевой, Николаю Заболоцкому, Осипу Мандельштаму и многим другим талантам. Тем не менее новые власти России равнодушно относились к творчеству человека, на долгие годы определившего горизонты ритмических и пророческих возможностей стиха. Считали представителем буржуазного упаднического искусства.
Восторженная популярность к поэту «мудрого зрения и благородных чувств» пришла, как, увы, зачастую случается в нашем Отечестве, лишь через полстолетия. В Астрахани стали проводиться Хлебниковские чтения. Открыли музей. В Москве состоялась международная конференция «Велимир Хлебников и мировая культура». Массовыми тиражами издаются книги. Радуга дарований «одинокого лицедея», считавшего, что «Родина сильнее смерти», вызывает у молодой поросли страны душевное побуждение к созидательным поступкам.
Читая его удивительные стихи, прозу, благодарно думаешь о «небесной пылинке», которую волею Всевышнего занесло в наши российские пространства. Может быть, по этим причинам столь пронзительно звучит лаконичная надпись на одном из памятников: «Не размениваясь на детали, скульптор создал выразительный облик одного из самых загадочных русских гениев – поэта Велимира Хлебникова».

В Собрание сочинений входят все основные художественные произведения Хлебникова, а также публицистические, научно-философские работы, автобиографические материалы и письма.

В второй книге шестого тома представлены: "Доски судьбы", мысли и заметки из тетрадей и записных книжек разных лет, письма и другие автобиографические материалы В. Хлебникова 1897-1922 годов.

Доски судьбы* 1

Мысли и заметки* 11

Письма и другие автобиографические материалы 15

Приложение 33

Комментарии 39

Перечень иллюстраций 55

Выходные данные 55

Примечания 55

Велимир Хлебников
Полное собрание сочинений
Том 6/2. Доски судьбы. Заметки. Письма

Приносим глубокую благодарность А. И. Алиевой, В. П. Григорьеву, А. Б. Куделину, Ф. Ф. Кузнецову, А. А. Мамаеву, М. П. Митуричу-Хлебникову, С. В. Старинной, В. С. Телингатеру, А. М. Ушакову, Е. Ю. Чичковой, И. В. Чудасову, Н. С. Шефтелевич, а также всем сотрудникам рукописных и книжных фондов ГАМ, ГММ, ИМЛИ, ИРАН, РГАЛИ, РГБ, РНБ, оказавшим помощь в работе ценными материалами и благожелательным содействием.

С. М. Городецкий. Велимир, 1922

Доски судьбы

А. А. Борисов. Обложка к трем выпускам "Досок Судьбы". 1923

Слово о числе и наоборот

Чистые законы времени мною найдены <около 17.XII> 20 года, когда я жил в Баку, в стране огня, в высоком здании морского общежития, вместе с Доброковским.

Громадная надпись "Доброкузня" была косо нацарапана на стене; около ведер с краской лежали кисти, а в ушах неотступно стояло, что если бы к нам явилась Нина, то из города Баку вышло бы имя Бакунина. Его громадная лохматая тень висела над нами. Художник, начавший лепить Колумба, неожиданно вылепил меня из зеленого куска воска. Это было хорошей приметой, доброй надеждой для плывшего к материку времени, в неведомую страну. Я хотел найти ключ к часам человечества, быть его часовщиком и наметить основы предвидения будущего. Это было на родине первого знакомства людей с огнем и приручения его в домашнее животное. В стране огней – Азербейджане – огонь меняет свой исконный лик. Он не падает с неба диким божищем, наводящим страх божеством, а кротким цветком выходит из земли, как бы прося и навязываясь приручить и сорвать его.

В первый день весны <1921> года я был на поклоне вечным огням и, застигнутый ночью быстро наступившими сумерками, спал в степи, на голой земле, среди пучков травы и паучьих нор. Ужас ночи стоял кругом.

Уравнение внутреннего пояса светил солнечного мира найдено мной 25.IX.20 г. на съезде Пролеткульта в Армавире, на задних скамьях помещения собрания, когда во время зажигательно деловых речей вычислял на записной книжке времена этих звезд.

Это уравнение впервые сковало звездные величины и сделало их гражданами одного общего закона, наряду с людской общиной.

Первое решение искать законы времени явилось на другой день после Цусимы, когда известие о Цусимском бое дошло в Ярославский край, где я жил тогда в селе Бурмакине <у Кузнецова>.

Я хотел найти оправдание смертям.

Я помню весну севера и звон удил и стремян, их катали на лошадях в особой бочке по полю, чтобы дать ржавому железу серебристый блеск сбруи. Покорные клячи севера тянули за собой бочки с своими цепями.

В этой работе мне был надежным и верным помощником случай, подсовывавший среди книжного голода именно ту книгу, какая нужна.

Так, тов. Бровко сам дал мне летопись <событий> 1917-20 гг. Она позволила приступить к счету дней, что было очередным шагом.

Дыхание этого спутника я всегда слышал.

Я полон решимости, если законы <времени> не привьются среди людей, обучать им порабощенное племя коней. Эту мою решимость я уже высказывал в письме к Ермилову.

Первые истины о пространстве искали общественной правды в очертаниях полей, определяя налоги для круглого поля и треугольного, или уравнивая земельные площади наследников.

Первые истины о времени ищут опорных точек для правильного размежевания поколений и переносят волю к равенству и правде в новое протяжение времени. Но и для них толкачом была та же старая воля к равенству, делению времени на равные времявладения.

Человечество, как явление протекающее во времени, сознавало власть его чистых законов, но закрепляло чувство подданства посредством повторных враждующих вероучений, стараясь изобразить дух времени краской слова.

Учение о добре и зле, Аримане и Ормузде, грядущем возмездии, – это было желание говорить о времени, не имея меры, некоторого аршина.

Итак, лицо времени писалось словами на старых холстах Корана, Вед, Доброй Вести и других учений.

Здесь, в чистых законах времени, то же великое лицо набрасывается кистью числа и таким образом применен другой подход к делу предшественников. На полотно ложится не слово, а точное число, в качестве художественного мазка живописующего лицо времени.

Таким образом в древнем занятии времямаза произошел некоторый сдвиг.

Откинув огулы слов, времямаз держит в руках точный аршин.

Те, кто захотели бы пренебречь чистыми законами времени и в то же время правильно судить, походили бы на древних самодержцев, бичующих море за то, что оно разбило их суда.

Более уместно было бы изучить законы плавания.

Впервые я нашел черту обратности событий через 3 дней, 243 дня. Тогда я продолжил степени, и росты найденных времен стал примерять к прошлому человечества.

Это прошлое вдруг стало прозрачным, и простой закон времени вдруг осенил все.

Я понял, что время построено на степенях двух и трех, наименьших четных и нечетных чисел.

Я понял, что повторное умножение само на себя двоек и троек есть истинная природа времени.

И когда я вспомнил древнеславянскую веру в "чет и нечет", я решил, что мудрость есть дерево, растущее из зерна суеверия (в кавычках).

Открыв значение "чета" и "нечета" во времени, я ощутил такое чувство, что в руках у меня мышеловка, в которой испуганным зверком дрожит древний рок. Похожие на дерево уравнения времени, простые, как ствол в основании, и гибкие и живущие сложной жизнью ветвями своих степеней, где сосредоточен мозг и живая душа уравнений, казались перевернутыми уравнениями пространства, где громадное число основания увенчано единицей, двойкой или тройкой, но не далее.

Это два обратных движения в одном протяжении счета, решил я.

Я видел их зрительно: горы, громадные глыбы основания, на которых присела, отдыхая, хищная птица степени, птица сознания для пространства. И точно тонкие стволы деревьев, ветки с цветами и живыми птицами, порхающими по ним, казалось время.

У пространства каменный показатель степени, он не может быть больше трех, а основание живет без предела; наоборот, у времени основание делается "твердыми" двойкой и тройкой, а показатель степени живет сложной жизнью, свободной игрой величин.

Там, где раньше были глухие степи времени, вдруг выросли стройные многочлены, построенные на тройке и двойке, и мое сознание походило на сознание путника, перед которым вдруг выступили зубчатые башни и стены никому не известного города.

Если в известном сказании Китеж-град потонул в глухом лесном озере, то здесь из каждого пятна времени, из каждого озера времени выступал стройный многочлен троек с башнями и колокольнями, какой-то Читеж-град.

Такие ряды, как 1053 = 3 + 3 + 3 , где число членов равно основанию, показатель старшей степени дважды взятая тройка, а другие показатели убывают на единицу, или всем знакомое число 365 = 3 + 3 + 3 + 3 + 3 + 3 + 1, с одной стороны, вскрывали древнее отношение года к суткам, с другой стороны, древнему сказанию о Китеж-граде давали новый смысл.

Город троек со своими башнями и колокольнями явно шумел из глубины времени. Стройный город числовых башен заменил прежние пятна времени.

Я не выдумывал эти законы; я просто брал живые величины времени, стараясь раздеться донага от существующих учений, и смотрел, по какому закону эти величины переходят одна в другую, и строил уравнения, опираясь на опыт. И числовые скрепы величин времени выступали одна за другой в странном родстве с скрепами пространства, и в то же время двигаясь по обратному течению.

Число есть чаша, в которую может быть налита жидкость любой величины, а уравнение есть прибор, делающий вереницу величин, где твердые числа являются неподвижными гайками уравнения, его станком, а величины m, n – подвижными членами снаряда, колесами, рычагами, маховиками уравнения.

Ранние годы (1885-1898)

Виктор Владимирович Хлебников родился (28 октября по ) в главной ставке Малодербетовского (ныне с. Малые Дербеты, ). Отец - Владимир Алексеевич Хлебников - был попечителем улуса, учёным- , мать - Екатерина Николаевна Хлебникова (урождённая Вербицкая), историк по образованию, двоюродная сестра . Виктор был третьим ребёнком в семье (впоследствии у его родителей родилось ещё двое детей, среди которых - художница ).

Семье Хлебниковых по службе Владимира Алексеевича приходилось часто переезжать с места на место: в отец семейства был переведён в , в - в . Здесь же, в , Виктор начинает свою учёбу в гимназии.

В сентябре 1908 Хлебников был зачислен на третий курс естественного отделения физико-математического факультета и переехал в . Главной причиной переезда было желание серьёзно заниматься литературой.

Хлебников в кругу символистов (1908-1909)

В Петербурге Хлебников сблизился с кругом молодых поэтов и начал, по его собственным словам, вести жизнь. В этот период Хлебников знакомится с и , посещает поэтические вечера. Увлечение и народным русским языком способствовало особенному сближению с Ремизовым. Квартира Ремизова стала первым литературным домом, где стал появляться Хлебников. Славянская тема же нашла отражение во многих произведениях Хлебникова того периода. В частности, в пьесе «Снежимочка» в числе действующих лиц оказывается целый пантеон выдуманных Хлебниковым языческих божеств, таких как снезини, смехини, Березомир, Древолюд и другие. Это было прямым продолжением начатой символистами тенденции возобновления интереса к мифам: в те же годы выходят в свет стихи на тему России, книги Ремизова «Лимонарь» и «Посолонь», а также поэтические сборники Городецкого «Ярь» и «Перун» - все эти произведения были так или иначе связаны со . Вячеслав Иванов в те годы писал: «Оживление интереса к мифу - одна из отличительных черт новейшей нашей поэзии».

К этому времени относится кратковременное увлечение Хлебникова идеей воинственного . 1908 в петербургской газете «Вечер» было напечатано анонимное «Воззвание учащихся славян», написанное Хлебниковым. «Воззвание…» призывало к вооружённой борьбе за свободу славянских народов . Появление его было связано с « »; тем не менее, уже в конце ноября того же года Хлебников отошёл от принципов, заявленных в «Воззвании» .

В сентябре 1908 года Хлебников познакомился с , заместителем главного редактора журнала «Весна», и уже в следующем месяце состоялся дебют Хлебникова в печати: в октябрьском номере «Весны» появилось наполненное стихотворение в прозе «Искушение грешника» :

…И были многие и многия: и были враны с голосом: «смерть!» и крыльями ночей, и правдоцветиковый папоротник, и врема-тая избушка, и лицо старушонки в кичке вечности, и злой пёс на цепи дней, с языком мысли, и тропа, по которой бегают сутки и на которой отпечатлелись следы дня, вечера и утра… и стояла ограда из времового тёсу, и скорбеветвенный страдняк ник над водой, и было озеро, где вместо камня было время, а вместо камышей шумели времыши.

В апреле 1909 года начала работу «Академия стиха» на «башне» Вячеслава Иванова. «Башней» называлась квартира Иванова, находившаяся на последнем этаже дома 25 по , с круглой угловой комнатой. Её посещал и Хлебников в конце мая 1909 и после возвращения из Святошина.

Вообще в этот период Хлебников пишет немного, однако именно к лету 1909 относится посвящённая Вячеславу Иванову поэма или рассказ (исследователи творчества Хлебникова затрудняются определить, чем является это произведение) «Зверинец»:

О, Сад, Сад!
Где железо подобно отцу, напоминающему братьям, что они братья, и останавливающему кровопролитную схватку.
Где немцы ходят пить пиво.
А красотки продавать тело.
Где орлы сидят подобны вечности, означенной сегодняшним, ещё лишённым вечера, днём.
Где верблюд, чей высокий горб лишён всадника, знает разгадку буддизма и затаил ужимку Китая.
Где олень лишь испуг, цветущий широким камнем.
Где наряды людей баскующие.
Где люди ходят насупившись и сумные.
А немцы цветут здоровьем.
Где чёрный взор лебедя, который весь подобен зиме, а черно-жёлтый клюв - осенней рощице, - немного осторожен и недоверчив для него самого…

В сентябре Хлебников подал прошение о переведении его на по разряду словесности, но, передумав, изменил свой выбор на историко-филологический факультет славяно-русского отделения.

Осенью поэт послал министру А. А. Нарышкину письмо, озаглавленное «Очерк значения чисел и о способах предвидения будущего».

Издание первых книг (1912)

Значительную часть сборника (почти половину) составляли стихи Хлебникова, в том числе знаменитое стихотворение «Кузнечик» :

Крылышкуя золотописьмом
Тончайших жил,
Кузнечик в кузов пуза уложил
Прибрежных много трав и вер.
«Пинь, пинь, пинь!» - тарарахнул зинзивер.
О, лебедиво!
О, озари!

Критика встретила сборник в штыки (один из отзывов: «Вымученный бред претенциозно бездарных людей» ), но книга была раскуплена довольно быстро. Уже через два месяца, в феврале , футуристы издали листовку с тем же названием («Пощёчина общественному вкусу»), где Хлебников был назван гением и великим поэтом современности. Затем сразу же появляется второй «Садок судей», большую часть которого опять занимают произведения Хлебникова, в том чисел поэма «Шаман и Венера»; в марте - совместный сборник футуристов и группы художников «Союз молодёжи»; в этой книге появилась поэма Хлебникова «Война - смерть».

Обложка сборника Хлебникова «Ряв», 1913

В первой половине 1913 года Хлебников на постоянной основе сотрудничал с газетой «Славянин», просуществовавшей до июля и работал над (изобретённый им жанр) «Дети Выдры», а после этого опять уехал в Астрахань, где в тот момент жили его родители. Там поэт пробыл до сентября, и состоявшийся летом съезд футуристов, на котором был принят ещё один манифест, прошёл без его участия.

Осенью продолжились скандалы с участием футуристов и в том числе Хлебникова: Давид Бурлюк выступил с циклом лекций «Пушкин и Хлебников», где называл Пушкина «мозолью русской литературы»; Хлебникова вызвал на дуэль после ссоры в «Бродячей собаке» (дуэль не состоялась); наконец, в октябре появился ещё один манифест, написанный Кручёных и Хлебниковым без участия остальных футуристов. Он прилагался к сборнику «Слово как таковое». В манифесте было сформулировано понятие :

Живописцы будетляне любят пользоваться частями тел, разрезами, а будетляне речетворцы разрубленными словами, полусловами и их причудливыми хитрыми сочетаниями (заумный язык).

За манифестом последовали скандальные постановки театра кубофутуристов «Будетлянин», в том числе и « », пролог к которой написал Хлебников; в начале состоялся визит в Россию родоначальника итальянского футуризма , на лекциях которого Хлебников, отрицавший преемственность русского футуризма от европейского, демонстративно отсутствовал, из-за чего поссорился со многими своими друзьями. Более того, во время одного из чествований Маринетти в Петербурге раздавалась составленная Хлебниковым и листовка, осуждавшая преклонение перед Маринетти и утверждавшая приоритет русского футуризма: «Сегодня иные туземцы и итальянский посёлок на Неве из личных соображений припадают к ногам Маринетти, предавая первый шаг русского искусства по пути свободы и чести, и склоняют благородную выю Азии под ярмо Европы…»

Первые авторские сборники (1913-1914)

Новые поиски «Законов времени» (1914-1916)

Несмотря на свои исторические исследования, Хлебников продолжал писать стихи, на которых тоже отразилась эта тема:

Усадьба ночью, чингисхань!
Шумите, синие берёзы.
Заря ночная, заратустрь!
А небо синее, моцарть!
И, сумрак облака, будь Гойя!
Ты ночью, облако, роопсь!..

На этих же изысканиях основан и рассказ «Ка», написанный в том же году.

Хлебников в армии (1916-1917)

Психиатрические комиссии продолжались до конца года. Хлебников попеременно жил то в больнице, то в казарме в Астрахани и Царицыне. В декабре его перевели в , где поэт снова стал рядовым, а в начале весны Хлебникову был предоставлен пятимесячный отпуск. Он сразу же уехал в , и после этого в армию уже не возвращался.

Хлебников во время революций (1917-1918)

Сетуй, утёс!
Утро чорту!
Мы, низари, летели Разиным.
Течёт и нежен, нежен и течёт,
Волгу див несёт, тесен вид углов…

К тому времени уже была закончена «Зангези», которая, как и «Доски судьбы», стала одним из важнейших произведений Хлебникова. Тематически она связана с «Досками судьбы»: главный герой произведения - Зангези - новый пророк. В сверхповести он излагает сформулированные в «Досках судьбы» «законы времени», учение о «звёздном языке». Произведение было опубликовано только после смерти Хлебникова.

Весной поэт начал страдать от приступов лихорадки. Он хотел снова отправиться в Астрахань, но пока что это было невозможно, и новый друг и поклонник таланта Хлебникова художник (будущий муж сестры Хлебникова ) предложил в мае две - три недели побыть в , где жила жена Митурича и двое его детей. Вскоре после приезда туда Хлебников заболел параличом. Удалённость от крупных городов делала невозможной квалифицированную медицинскую помощь, а врач в посёлке сказал, что смертельной опасности нет, и торопиться с поездкой в Петроград не сто́ит. Уже через две недели было очевидно, что это не так - окончательно отнялись ноги, развилась , и Хлебникова выписали из больницы в Крестцах уже как безнадёжного больного. Митурич перевёз почти полностью парализованного поэта в Санталово. 1922 года в 9 часов утра Хлебников скончался.

После смерти

Посмертные публикации

Первым серьёзным изданием считается 5-томное «Собрание произведений» под ред. Н. Л. Степанова ( - гг.), а также дополняющий это собрание том «Неизданных произведений» под ред. Н. Харджиева ( г.) С по книги Хлебникова в не издавались. Исключение составил лишь томик из Малой серии «Библиотеки поэта», увидевший свет в 1960-м во время т. н. « ». Однако тексты Хлебникова и о Хлебникове продолжали появляться в научной и литературной периодике, в альманахах, а также - в . Количество публикаций неуклонно росло и к 100-летию поэта увенчалось выходом в свет тома «Творений» под редакцией В. П. Григорьева и А. Е. Парниса (). В - годах было осуществлено новое 6-томное издание «Собрания сочинений» (в 7-ми кн.) Хлебникова (под ред. Е. Р. Арензона и Р. В. Дуганова).

Основные черты творчества

Среди особенностей, характеризующих творчество Хлебникова, в первую очередь можно выделить стилевое своеобразие. Оно выражается в необычной лексике (на раннем этапе творчества - изобретением большого количества неологизмов), намеренном нарушении норм, активном использовании таких , как , и прозопопе́я.

Что касается словотворчества поэта, то существует несколько точек зрения на него. писал, что «слово в поэзии Хлебникова утрачивает предметность, далее внутреннюю, наконец, даже внешнюю форму. В истории поэзии всех времён и народов мы неоднократно наблюдаем, что поэту, по выражению , важен „токмо звон“». Иного мнения придерживались такие исследователи, как и , которые, напротив, считали, что Хлебников в своих произведениях с помощью отдельных неологизмов создавал целостные системы образов. писал, что «Хлебников создал целую „периодическую систему слова“. Беря слово с неразвитыми, неведомыми формами, сопоставляя его со словом развитым, он доказывал необходимость и неизбежность появления новых слов» . В словотворчестве Хлебникова выделяются два гипотетических языка: общеславянский (на основе русского) и «звёздный», приближающийся к зауми . Они характерны для разных периодов творчества Хлебникова: общеславянский - для 1907-1913, а «звёздный» - для 1919-1922 годов. «Славянский» период словотворчества характеризуется полным отказом от корней не-славянского происхождения (за исключением имён), углублением в , экспериментами с составлением разнообразных слов на основе русских корней (как в стихотворении « »; Маяковский упоминает случай, когда в провинциальной типографии не смогли напечатать произведение Хлебникова, состоящее из шести страниц производных от корня «-люб-» из-за того, что «не хватило букв „л“» ). Свою задачу как поэта Хлебников формулировал так:

Породе русской вернуть язык
Такой,
Чтоб соловьиный свист и мык
Текли там полною рекой.

Звёздный язык строится в основном на словообразах и, несмотря на сходство с заумью, в полной мере ей не является; его принцип предполагает создание полного мирового языка на основе универсального звучания согласных .

Учёные расходятся в мнении о том, как называть авторские словообразования Хлебникова - неологизмами или . Сторонники первого термина утверждают, что в данном случае употребление слова «окказионализм» некорректно, поскольку словотворчество Хлебникова было не стихийным, а целенаправленным.

Значительную часть в творчестве Хлебникова занимали космологические мотивы . Поэт выдвигал идею о том, что всё во вселенной подчиняется единым законам, а также пытался при помощи поэзии связать время и пространство: будучи студентом первого курса, Хлебников писал о себе: «Пусть на могильной плите прочтут… он связал время с пространством». , опубликованную в 1915-1916 годах, Хлебников назвал «верой четырёх измерений», где четвёртое измерение - время . Для Хлебникова время было в одно и то же время волной (циклическим повторением событий) и неким динамизированным пространством.

Сильны в творчестве Хлебникова мотивы. Они проявляются как в прямых отсылках к мифологии (в основном, на раннем этапе, когда поэт создавал произведения с участием мифологических персонажей, в том числе и придуманных им самим), так и в мировоззрении , и, по мнению некоторых исследователей, в упоминавшейся выше идее циклического повторения событий во времени. Влияние, которое оказали на поэта национальные культуры разных народов (как европейских, так и азиатских), позволяет говорить о традиционализме в авангардистском творчестве Хлебникова.

Влияние на культуру и оценки

В манифесте «Труба марсиан» () Хлебников призвал к созданию Государства времени, которое должно прийти на смену государствам, воюющим за клочок пространства - одна из первых сверх-утопичных идей, которые в дальнейшем не раз возникали в русской литературе. Завоёвывать, вернее, отвоёвывать у вселенной время призваны Творяне , которые пришли на смену дворянам, и «изобретатели», которые пришли на смену «приобретателям». «Скрижалями» новой веры государства времён стал трактат «Доски судьбы», где Хлебников сообщает открытые им законы повторяемости в истории одних и тех же событий и воплощений одних и тех же личностей. Например, себя он считал фараоном , введшим в Египте; ; усомнившимся в очевидности аксиомы , который создал неэвклидову, «Воображаемую геометрию» (См. «Ка»). И, разумеется, Хлебниковым, который сменил в поэзии пушкинское «доломерие Эвклида» на хлебниковское «доломерие Лобачевского».

Из нововведений Хлебникова сто́ит отметить изобретённый им жанр . Однако ни один из неологизмов поэта не не укрепился в языке. Вопреки распространённой легенде, слово « » было придумано не Хлебниковым .

Хлебников - один из признанных лидеров начала , так как он осознанно занимался выстраиванием нового искусства . Многие футуристы, в том числе, и Маяковский, называли его своим учителем ; высказываются предположения о влиянии поэтического языка Хлебникова на творчество , . В то же время Хлебников часто оставался в тени, так как организаторской деятельностью в основном занимались Давид Бурлюк и Маяковский.

Хлебников оказал воздействие на русский и европейский авангард, в том числе в области живописи и музыки. Некоторые исследователи вообще считают, что без него восприятие эстетики и поэтики авангарда неадекватно.

Посвящения Хлебникову

Взводень звонов, кузов звуков, -
Звать, звучать, звенеть, звонить!
Кто он, звоном зааукав,
Хочет ночью заморочить,
В зелень звуков заманить?..

Ногу за ногу заложив
Велимир сидит. Он жив.

…Ты старел и лицо уподобилось карте
Исцарапанной сетью путей,
Где не мчаться уже необузданной нарте,
И свободному чувству где негде лететь!..
А эти прозрачные очи глазницы
Все глубже входили, и реже огня
Пробегали порывы, очнувшейся птицы,
Вдруг вспоминавшей ласку весеннего дня…

В защиту угророссов – см. СС, 6:68.

Материк… вручает жезл людям морских окраин – ср. декларацию 1918 г. «Индо-русский союз» (СС, 6:271).

Был назван великим гением современности – см. листовку «Пощечина общественному вкусу» (СС, 4:36); см. примем, к письму 63.

Автобиографическая заметка*

Впервые: СП, V (с неверной датировкой). Печатается по автографу (ИРЛИ).

Цель заметки (ее адресат) – не выяснены. Указаны публикации в коллективных и авторских сборниках без хронологической последовательности и жанровых различий, с неточностями в названиях собственных текстов и публикационных источников.

Воззвание к славянам – см. выше.

«Славянин» – см. СС, 6:73.

«Природа и Охота» – см. СС, 6:302.

«Весна» – см. СС, 5:36.

«Футуристы» – Первый журнал русских футуристов, см. СС, 5:54.

«Временник» – четыре выпуска (1916–1918 гг.).

Газета «Заем свободы» – разовый выпуск: «Во имя свободы» (см. примеч. СС, 2:499).

Газета «Красный воин» – см. СС, 6:152.

Статья о кукушке – см. СС, 6:11.

<Ответы на анкету ВСП>*

Впервые: Творения, 1986 (по черновому автографу РГАЛИ; вопросы отсутствуют).

ВСП – Всероссийский союз поэтов (председатель – В. Я. Брюсов); известно и другое название: СОПО – Союз поэтов, располагался в Доме Герцена (Тверской бульвар, 25).

6. 1909 – по-видимому, вопрос о начале поэтической деятельности.

10. «Зангези» – о текущей поэтической работе.

16. Передовому отряду будетлян – о творческом или мировоззренческом направлении (в широком смысле).

17. Гилея – о групповой принадлежности (в узком смысле).

Перечень иллюстраций

С. М. Городецкий. Велимир. 1922

A. А. Борисов. Обложка к трем выпускам «Досок Судьбы». 1923.

«Чистые законы времени». Из рукописей «Досок Судьбы». 1922.

«Мировая страница». Из рукописей «Досок Судьбы». 1922

Из рукописей «Досок Судьбы» («Deus afflavit»)

К. М. Зданевич. Эскиз обложки «Вестник

Велемира Хлебникова». 1922

«Вестник Велимира Хлебникова» № 2

«Взор на 1923 год»

Из черновиков к «Доскам Судьбы»

П. Н. Крылов. Велимир Хлебников. 1922

Харьков. Чернышевского, 16. Фотография

B. В. Хлебников. Фотография. 1915

Б. Д. Григорьев. Виктор Хлебников. 1910

«Мировые противоположности» (РГАЛИ). 1920

Из ежедневных записей. Баку. 1921

Страница бакинской тетради. 1921

Вера Пестель. Велимир. 1923 (?)

Хлебниковы (родители и дети) в Казани. Фотография. Около 1903 г

Гимназист Виктор Хлебников. Фотография. 1900

В. В. Хлебников. Рисунок. 1900

А. И. Савинов. Купание лошадей в Волге. Живопись (фрагмент). 1908

Таврическая, 25 (дом с «башней», где жил В. И. Иванов). Фотография

A. М.Ремизов. Фотография. 1910

Студенческое дело В. Хлебникова

Бытовые расходы студента В. Хлебникова (автограф)

Б. Д. Григорьев. В. Хлебников у ворот Волкова кладбища. 1910.

М. В. Матюшин. Фотография. 1912

Е. Г. Гуро. Фотография. 1912

Почтовая открытка. 1912 (автограф)

Почтовая карточка для Н. В. Николаевой

П. Н. Филонов, Н. В. Матюшин, А. Е. Крученых. Фотография. 1914

Афиша лекции Н. И. Кульбина. 1913

Афиша лекции футуристов «Чугунные крылья». 1916

Н. Н. Асеев. Фотография. 1916

Николай Асеев с женой Оксаной. Фотография. 1920-е гг.

«Лев». Рисунок по шелку, купленный в Саратове

Письмо И. С. Рукавишникову. 1919

Харьков. Сабурова дача. Фотография

С. Б. Телингатер. Хлебников в Баку. Рисунок по памяти. 1958.

B. В. Хлебников. Портрет Петра Митурича. 1922

Письмо В. В. Хлебникова матери. 1922 (автограф)

Неизданный Хлебников. Выпуск XI. 1929

B. В. Маяковский. Хлебников. 1915

A. В. Хлебников. Фотография. 1916

Вера Хлебникова. Автопортрет. 1916

Эпиграмма С. Городецкого (автограф)

Ф. Ф. Платов. Велимир. 1922

C. К. Ботиев. Памятник Велимиру Хлебникову. Калмыкия. Малые Дербеты. 1992

B. В. Хлебников. Рисунок в орнитологических записях

М. М. Синякова-Уречина. Велимир Хлебников. 1940

Выходные данные

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

ИНСТИТУТ МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ им. А. М. ГОРЬКОГО

ОБЩЕСТВО ВЕЛИМИРА ХЛЕБНИКОВА

ВЕЛИМИР ХЛЕБНИКОВ

СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ В ШЕСТИ ТОМАХ

под общей редакцией Р. В. Дуганова

ТОМ ШЕСТОЙ КНИГА ВТОРАЯ

ДОСКИ СУДЬБЫ. МЫСЛИ И ЗАМЕТКИ. ПИСЬМА И ДРУГИЕ АВТОБИОГРАФИЧЕСКИЕ МАТЕРИАЛЫ 1897-1922

Составление, подготовка текста и примечания Е. Р. Арензона и Р. В. Дуганова

Компьютерная верстка А. З. Бернштейн

Художник Д. Е. Долгов

Корректор Е. Н. Сченснович

Подписано в печать 7.12.2006 г.

Формат 84x108/32. Бумага офсетная Гарнитура Академическая. Печать офсетная.

Печ. л. 24,0. Тираж 1300 экз. Заказ № 5057

ИМЛИ им. А. М. Горького РАН.

121069, Москва, ул. Поварская, дом 25-а.

Отпечатано в полном соответствии с качеством предоставленных диапозитивов в ППП «Типография „Наука“»

121099, Москва, Шубинский пер., 6 Примечания

Примечания

См. автобиографические материалы данного тома (письма, дневниковые записи, анкеты), а также примечания к разным текстам всего Собрания сочинений.

См. книгу: Старкина С. В. Велимир Хлебников. Король времени. Биография. СПб.: Vita nova, 2005.

Много позже в футуристическом сборнике «Рыкающий Парнас» его авторский раздел озаглавлен «Владимир Хлебников», хотя уже был в ходу псевдоним «Велимир». Можно было бы посчитать это просто типографской ошибкой, но у нас есть воспоминания современников, которые называют Хлебникова именно «Владимиром». См. записки поляка Владислава Земацкого, который общался с Хлебниковым в начале 1917 г. в полковом лазарете (Вестник ОВХ. 3.2002. С. 134); медицинский документ, относящийся к осени 1919 г., когда Хлебников был пациентом профессора В. Я. Анфимова (см. дальше).

Именно такой формой псевдонима неизменно пользовался сам Хлебников. Во многих прижизненных публикациях встречается форма «Велемир», ошибочно (составителями, редакторами) этимологизирующая реальное славянское имя. Манифесты и авторские публикации в колл, сборниках обычно подписаны Виктором Хлебниковым. Уже указывалось исключение в «Рыкающем Парнасе», но в главной вещи этого сборника персонаж Сын Выдры именуется «Велимир Хлебников».

Слова Д. Бурлюка.

Соловьев В. С. Сочинения в двух томах. М., 1990. Т. 2. С. 633.

По определению Н. Гумилева, «несколько наивный шовинизм дал много ценного поэзии Хлебникова. Он ощущает Россию как азиатскую страну <…> утверждает ее самобытность и борется с европейскими веяниями» (Аполлон. 1914. № 1–2. С. 125).

Этот эволюционный шаг Хлебникова особенно нагляден в стихотворении 1921 г. «Бурлюк»: «Россия – расширенный материк / И голос Запада громадно увеличила» (СС, 2: 331).

Н. П. Степанов в биографическом очерке о В. Хлебникове приводит в пересказе Веры Хлебниковой воспоминания брата: «„Меня в Москве пригласили быть редактором одного журнала. Я согласился, получив аванс на расходы – кошелек, туго набитый деньгами; вышел на улицу, прошел немного и раздумал. Вернулся обратно и отдал кошелек, отказавшись от должности редактора. Это слишком меня связывало“, – добавил он задумчиво» (В. Хлебников. Избранные стихотворения. М., 1936. С. 52).

Но существенна протокольная запись выступления Маяковского на съезде работников искусств 4 октября 1921 г., в котором он упрекает Главполитпросвет в «невнимании к нуждам художников, ссылаясь на т. Хлебникова, который голодает и не может приехать в Москву» (ПСС, т. 13, с. 287).

Велемир Хлебников. Стихи. М., 1923. С. 44.

Холова – река в Новгородской обл., приток Меты.

Из позднейшего объяснения Якобсона: «Это была идиотская история, которая, конечно, взорвала Маяковского и очень обозлила его. Он не помнил, что случилось с рукописями, ничего об этом не знал. На самом деле он был совершенно ни при чем» (Р. О. Якобсон. Из воспоминаний // Мир Велимира Хлебникова. Статьи, исследования 1911–1998. Составители: В. В. Иванов, З. С. Паперный, А. Е. Парнис. М., 2000. С. 88.

(поэты-пифагорейцы)

Конец 30-х годов. Литфак МГПИ и Литинститут — два оазиса, где формировалась поэтическая поросль знаменитого поколения сороковых, роковых». Поэты Луконин, Наровчатов, Кульчицкий, Самойлов, Слуцкий, Глазков и многие другие. И среди них — Юлиан Долгий, в те годы — неукротимый новатор в поэзии. Именно это объединило и подружило его с наиболее яркой фигурой этой плеяды поэтов — Николаем Глазковым. Вместе они создали новое литературное направление — небывализм».

Недавно вышла книга воспоминаний о Н.Глазкове. Есть в этой книге и воспоминания самого Ю.И.Долгина. И если начало творческого пути Долгина было несколько эпатажным, то — его воспоминания, написанные зрелой рукой, рисуют нам уже иного человека — талантливого публициста, с удивительно выразительным языком, мастера афоризма.

Между тем, молодым Долгиным и сегодняшним, знакомым нам по статьям в журналах, эссе, притчам, выступлениям на семинарах — где мы видим уже не просто поэта, а ученого, мыслителя, последователя Пифагора, Блаватской, Рерихов — некая терра инкогнито».

Мы — его сегодняшние сподвижники, ученики — очень рады каждой работе Юлиана Иосифовича Долгина, публикуемой в «Дельфисе». В этом номере нашего журнала мы представляем читателю две его статьи и надеемся, что они доставят вам радость познания.

I. Велимир Хлебников

«Хлебникова опусы

Хлеб никого.

Всего космоса»

В.Хлебников. Набросок к портрету В.Маяковского, 1920/21 г.

«Председатель Земного Шара ».

И, вместе с тем, в стихотворении «Отказ», говоря о правителе, подписывающим смертный приговор, отчаянный выкрик:

«Вот почему я никогда,

Нет, никогда не буду правителем!»

И — чистейшей воды символист, романтик архаической старины («Вила и леший», «Шаман и Венера» и др.)

Отшельник. «Русский дервиш».

«Человек не от мира сего», скиталец-бессребреник.

И, согласно такому же реформатору стихописьма, — Маяковскому, «Колумб новых поэтических материков, ныне заселенных и возделываемых нами».

Поэт-пифагореец, утверждавший власть Числа над миром:

«Я всматриваюсь в вас, о числа…

…Вы даруете единство между змеино-образным движением Хребта Вселенной и пляской коромысла...» («Числа»).

И — «На самом деле я антипод Пифагора» (Воспоминания А.Н.Андриевского. «Мои ночные беседы с Хлебниковым»).

Это весьма неожиданное заявление Велимира можно понять только в контексте с позицией отторжения футуристов от наследия всего прошлого, не взирая на истину, заключающуюся в неизбежном наличии Великих Предшественников, нисколько не компрометирующих оригинальность (поскольку оная есть) современных новаторов.

Хлебников восторженно приветствовал Революцию:

Свобода приходит нагая,

Бросая на сердце цветы.

И мы с нею вместе шагая

Беседуем с небом на Ты.

Столь далекое от суровой дествительности представление о послереволюционной яви — не идеальная утопия поэта-мечтателя, но чаяния демократично настроенных интеллигентов, воодушевленных многообещающими коммунистическими лозунгами тех лет.

Свобода творчества параллельно с террором в жизни зловеще-причудливо сочетались в начале 20-х годов.

Произошел невиданный и на первых порах административно непресекаемый взрыв разнообразных направлений, объединений, групп и группок в искусстве, плодотворных и эфемерных, как-то: имажинисты, конструктивисты, кубисты, супрематисты, абстракционисты, кое-каки, ничевоки и др. Мыльные пузыри лопались, а воздушные шары поднимались вверх, пока подъем был разрешен.

Хлебников не дожил до конца свободы. Он умер от голода в 1922 году в 37-летнем возрасте, в смертельно-роковом возрасте для гениальных поэтов: Бержерака, Бернса, Байрона, Пушкина, Рембо, Маяковского... Умирали по-разному и от разного. Но что-то, вероятно, их гибельно объединяло. Банальная, однако, правдоподобная гипотеза: чем значительнее индивидуальность поэта, тем труднее поэт адаптируется к земному существованию. Прозаики, в среднем, живут дольше.

В Хлебникове было больше от ребенка и святого, чем требуется для удержания «на плаву». Лиля Брик рассказала мне: зимой она с друзьями поэта купила совсем обносившемуся Хлебникову шубу. В тот же день он отдал ее первому попавшемуся нищему...

Естественно, никакой собственности Велимир не оставил.

Художник Митурич, на руках которого скончался поэт, сохранял, как реликвии, чернильницу Хлебникова и палочку-тросточку его, ранее принадлежавшую отцу поэта. С Митуричем я познакомился в середине 40-х годов. Он свято почитал Велимира и, найдя во мне единомышленника, продолжателя принципов поэтики Хлебникова, подарил тросточку, занимающую ныне почетное место в моей квартире.

В те же годы, футурист Крученых, давно не публикуемый, но пишущий, вручил мне редкий экземпляр «Досок судьбы» Велимира, книжицу изданную на чуть ли не оберточной бумаге в 1922 году, за минувшие полвека распавшуюся на отдельные пожелтевшие от времени страницы...

«Доски судьбы» — стихи, проза, числа, формулы, таблицы исторических событий. В «Досках судьбы» — неизвестный (или малоизвестный) Хлебников-пифагореец, выступает как Творитель математически прогнозируемой биографии человечества на принципах исторических подъемов народов и катастрофических падений.

«Чистые законы времени мною найдены 20 года, когда я жил в Баку, в стране огня — 17.XI. Я понял, что время построено на ступенях двух и трех, наименьших четных и нечетных чисел. Я понял, что повторное умножение само на себя двоек и троек есть истинная природа времени, и когда я вспомнил древнеславянскую веру в «чет и нечет», я решил, что мудрость есть дерево, растущее из зерна. Суеверия в кавычках.

Велимир Хлебников, 1913 г.

Переломные события

«Куликово поле 26.VIII.1380 остановило движение народов востока на запад... Но оно наступило через 3" + 3" после взятия Аларихом Рима 24.VIII.410 г.

Рост трубы событий

218 в жизни народов 718 лет без 106 дней.

862 г. Начало русского государства.

1581 г. Завоевание Сибири. Поход Ермака; порог русской мировой державы (26.Х.1581 г. Битва при Искере)».

Ограничимся данными эпизодами истории. Добавим только, что Хлебникову удалось — задолго до открытия им законов времени предсказать, что Революция в России произойдет в 1917 году! (Маяковский независимо в дореволюционной поэме «Облако в штанах» пытался предсказать Революцию, но на один год ошибся:

В терновом венце Революций

грядет шестнадцатый год.

Вот как, опираясь исключительно на фонетику, точнее — на связь звучаний и значений — Велимир объясняет принципиальное преимущество Двух в степени эн над Тремя в степени эн:

Трата и труд и трение,

Теките из озера три!

Дело и дар — из озера два!

Трава мешает ходить ногам,

Отрава гасит душу и стынет кровь,

Тупому ножу трудно резать.

Тупик — это путь с отрицательным множителем.

Любо идти по дороге веселому.

Трудно и тяжко тропою тащиться.

Туша, лишенная духа.

Труп неподвижный, лишенный движения.

Все вы течете из тройки,

А дело, добро из озера два.

Дева и дух крылами шумите оттуда же.

Два — движет, трется три.

Литкритика много лет замалчивала своеобразную реабилитацию поэтом-математиком Хлебниковым качественной теории чисел Пифагора.

Принципиальная разница в подходе к Числу традиционной математики и математики Пифагора-Хлебникова заключается в том, что каждое число не просто количество (математика общепринятая), а определенное качество с «лица не общим выраженьем...» И качество это соотносится не только со специфическим разделом математики, но взаимодействует со всей Природой, и более того, определяющим образом влияет на формообразование, структуру и динамику Вселенной...

Следовательно фонетическое истолкование Хлебниковым значения чисел «2 n » и «З n » — не экстравагантная выдумка поэта, а открытая им (не столько логикой, сколько интуицией!) Закономерность с Большой буквы.

Попытаемся, исходя из теории чисел Пифагора, доказать это.

Египетские жрецы — математики, у которых Пифагор получил Посвящение в эзотерическое знание, пользовались не десятичной, а девятичной (эннеадной) периодизацией чисел. Последним числом в их периодизации была девятка, естественно, распадающаяся на три тройки. В неограниченной последовательности чисел, число три представляет наименьший законченный цикл:

1) Один — Начало; 2) Два — Середина; 3) Три — Конец.

Второй мини-цикл воспроизводит этот же эталон:

1) Четыре — Начало; 2) Пять — Середина; 3) Шесть — Конец.

И так далее. Из однозначных чисел самое «концевое» — число Девять, т.е. З2, завершение третьего цикла. Случайно ли соответствие между Девяткой и кульминационным ритмом природной стихии? Моряки издавна заметили, что при буре наиболее губителен «девятый вал», завершающий и всепоглощающий!

Вот эмпирическая иллюстрация катастрофичности Трех в степени эн, о чем писал Хлебников. Понятно, что «3 n » — не только «9», но «27», «81», «243» и т.д. Однако по мерке цифрового корня все степени, начиная со второй, дают Девятку:

27 → 2 + 7 = 9; 81→ 8+1=9; 243→ 2 + 4 + 3 = 9; 729 → 7 + 2 + 9=18 → 1+8 = 9 и т.д.

Таким образом, грозные исторические события Велимир имел основания увязывать с Тройкой в степени эн («Нечет»); с другой стороны, убедительны обоснования благотворности Двух в степени эн:

1) 2 2 = 4; Четыре — Тетрада, число, особо почитаемое пифагорейцами. Известно, что пифагорейцы клялись Тетрадой — Декадой, ибо 1+2 + 3 + 4=10. Четыре — второе Начало после Единицы, а Десять — четвертое Начало (1, 4, 7, 10).

2) 2 3 = 8; Восемь священное число буддистов, ибо заветный Путь совершенствования Будды состоит из Восьми ступеней. («Восьмеричный Путь»).

Восемь — число Золотой Середины (2, 5, 8...) — мирный и мудрый ориентир, символизируемый жезлом Гермеса-Меркурия. (Стержень с фигурой, напоминающий Восьмерку).

Два в степени эн дает числа Начал и Середин, но ни в одном случае не производит число Конца. Поэтому — в согласии с Хлебниковым — это формула — в идеале — успеха и процветания («Чет»).

«Доски судьбы» Велимира не только не потопляемы: они обладают крепостью адаманта и заслуживают серьезнейшего изучения. Это предмет науки XXI века.

Не прав был Маяковский, когда воздавая должное Хлебникову, устранился от оценки его математических Открытий-Откровений:

«Я намеренно не останавливаюсь на огромнейших фантастико-исторических работах Хлебникова, так как в основе своей это поэзия».

А разве теория относительности Эйнштейна не поэзия?! Конечно, поэзия совместно с физикой, астрономией, и математикой .

Поэма Хлебникова «Ладомир» — это симфония синтеза Востока и Запада, Земли и Космоса, Лирики и Науки... Кроме того, в названии поэмы провидческое предсказание о Мире Лады («Лады Мир»), просветленной героини, сочетающей эзотеризм великого реформатора буддизма в Тибете Дзонкавы, со славянской целомудренной духовностью:

И изречения Дзонкавы

Смешает с чистою росою,

Срывая лепестки купавы,

Может быть Двухтысячный год (2000 имеет цифровой корень «2 1 »!) отворит Врата чудесного «Ладомира»?

II. Владимир Маяковский

Восходя на ступени,

Будь бодр. Не спи.

Только на горло собственной песни, —

Во имя чего-угодно! — не наступи...

В.Маяковский. Портрет В.Хлебникова, 1913 г.

Серебряный век русского искусства конца XIX — начала XX века сопоставим с итальянским Ренессансом XIV —XVI веков. И то, и другое время поразительно не только замечательными новаторскими произведениями поэзии, живописи и скульптуры, но и небывалыми творцами-титанами, помимо великого таланта выделяющимися от предшественников и последователей могучим духом, богатырской силой и редкой красотой.

И та, и другая эпоха исключительны кульминационным взрывом людского генофонда. Как ни в какое другое время в среде творчески одаренных людей появились натуральные Геркулесы, и если не классические Аполлоны, то красавцы на свой лад — с необычно выразительными и впечатляющими лицами... (Естественно, этому феномену соответствовало изобилие блистательных красавиц, причастных искусству)

Вот три самых славных имени итальянского Ренессанса: прекрасный как ангел, Рафаэль; титанически мощный Микель-Анджело; воплощенная гармония души и тела — Леонардо да Винчи.

Русский Серебряный век: наделенные изысканной одухотворенной красотой Владимир Соловьев и Александр Блок; красавцы-богатыри Федор Шаляпин и Владимир Маяковский. (Называю крупнейшие имена — всех не перечислить.)

Маяковский был на полголовы выше рослых людей. Но, как рассказывала Лиля Брик, когда сидел за столом, выяснялось, что поэт выше на голову других. За счет могучего торса. Навряд ли он преувеличивал, когда писал о себе:

Тушу вперед стремя,

я с удовольствием справлюсь с двоими,

а разозлюсь — с тремя.

Маяковскому удавалось справляться с аудиториями из сотен обывателей-мещан, приходивших развлечься и поглумится над опрокидывавшими привычные каноны эстетики самозваными реформаторами поэзии.

Последний живой футурист, Алексей Крученых, поведал мне в конце 40-х годов как это происходило.

Для «затравки» начинал задиристый и крикливый — весь из одних нервов — изобретатель неподдающейся никакому логическому истолкованию зауми в стихах — мой рассказчик. Ему надлежало, как пикадору в дебюте корриды, уколами копья разозлить и разъярить быка, т.е. присутствующих глупцов. Крученых, не столько защищаясь, сколько нападая, отчаянно переругивался с ними до полного психического истощения. «Я чувствовал, — говорил он мне, — еще одно слово и я сорвусь, со мной начнется истерика...» Выйти за сцену уже не было сил. И тогда, чуть ли не с пеной на губах, он тихо сползал вниз — за трибуну; зал выл и свистел от негодования. Но тут, спокойно и решительно, как матадор, вступал в бой Маяковский. И громогласным басом принуждал разбушевавшуюся публику слушать себя!

Матадор виртуозно владел красным плащом, дразнил и укрощал быка, чтобы одержав над ним победу, использовать плащ как красное знамя. Это была не ошибка Маяковского, а последовательное продолжение позиции, занятой им в поэме «Облако в штанах» 1915 года.

В подзаголовке поэмы значилось: «тетраптих» (четырехстворчатый складень).

Первоначальное название поэмы «13-й апостол» было изъято цензурой. Между тем, оно (неведомо для автора и неявно для читателей) скрывало пифагорейскую схему поэмы, ибо цифровой корень 13-ти (1+3) равен тетраде. Можно признать, что в числе «13» виднее «чертова дюжина» чем четверка, но построение поэмы в виде тетраптиха, как подчеркивает сам Маяковский, органично содержанию произведения:

«Долой вашу любовь», «долой ваше искусство», «долой ваш строй», «долой вашу религию» — четыре крика четырех частей». (Из предисловия 1918 года ко второму изданию поэмы.)

Наш небольшой экскурс в математику, может быть приведет читателей в недоумение: Маяковский кроме «Облака в штанах» больше тетраптихов не писал. Но сокровенная приверженность поэта к тетраде не ограничивается планом лучшей поэмы гениального новатора.

Читаем в Прологе тетраптиха:

иду — красивый, двадцатидвухлетний.

«Двадцатидвухлетний» — десятая строка Пролога. Цифровой корень 22-х — 4. Четыре и Десять — Тетрада и Декада, числа, составляющие Клятву пифагорейцев.

Совпадение или мистический знак?

Воспроизведем начальную строфу первой части поэмы:

Вы думаете это бредит малярия?

Это было,

было в Одессе.

«Приду в четыре», — сказала Мария.

Первое указанное число — «4», последнее «10», причем о четырех говорится в четвертой строчке!

Это уж точно не «малярийный», а мистический «бред»... Сосчитаем все числа данной строфы: 4 + 8 + 9+10 = 31. Цифровой корень числа «31» → 3+1=4, значит в стихах снова скрыта тетрада?!

Возьмем следующий автопортрет поэта из второй части поэмы:

Слушайте!

Проповедует,

мечась и стеня,

сегодняшнего дня крикогубый Заратустра!

Владимир Маяковский, 1922 г.

Надо знать, что пророк Заратустра (Зороастр) был глашатаем культа Огня, а стихия Огня символизировалась в древности числом «4», т.е. пифагорейской тетрадой.

Вполне допустимо, что подсознательная приверженность Маяковского к тетраде помогла ему приблизительно угадать точно год Революции в России. (Как мы писали, вместо 1917-го года он указал 1916-й). Значит, пророческая интуиция в некоторой мере подвела поэта? Не уверен, ибо число «1916» эзотерически таило в себе истинный срок, о чем автор не подозревал: 1+9+1+6=17(!).

Конечно, в первую очередь сие — числовой курьез. Но во вторую очередь — ирония чисел, которая серьезней курьеза...

1916-й год не мог быть годом разрушительного Переворота, ибо кратен четырем (2 2). Годом Революции стал 1917-й, кратный девяти (3 2) — в соответствии с принципами, открытыми Хлебниковым и зафиксированными впоследствии в «Досках судьбы» .

Число «1917» в сумме цифр = 18. В ХХ-м веке всего 9 годов, сумма цифр которых = 18 (Начиная с 1908 по 1980 годы). Но «1917» — уникальный год среди прочих «трехшестерочных» годов (18 = 6 + 6 + 6). Уникальность этого года в том, что сумма его цифр плюс произведение их = 81 = 3 4 ; а сумма простых делителей (1 + 3 + 3 + 3 + 71) также = 81 = 3 4 .

Чтобы разглядеть апокалиптичную катастрофичность года-уникума нужно было быть таким умником, как Велимир Хлебников!

Последний рисунок В.Маяковского, 1930 г.

Владимир Маяковский, специально математикой не занимавшийся, не только в поэме-тетраптихе обнаруживает удивительное чутье числа, выбирая, когда ему требовалось, как правило, эзотерически значимые величины.

Перед нами последовательность чисел из поэмы «Человек» (1917 г.)

Начало главы «Возвращение Маяковского»: «1, 2, 4, 8, 16, тысячи, миллионы...» («катятся вечности моря»). Здесь перечисление точно указанных чисел (без неопределенных «тысяч» и «миллионов»), представляющих ряд «2 n » (2 0 , 2 1 , 2 2 , 2 3 , 2 4), завершается числом «2 4 » или «4 2 ». Этот ряд последовательных значений «2 n » не имеет ничего общего с произвольно составленным рядом чисел рассмотренного прежде фрагмента «Облака в штанах», но в общей сумме, как ни странно, совпадает с последним: 4 + 8 + 9+10=1+2 + 4 + 8+16 = 31→ 3+1=4.

Вспомним, что Маяковский написал свой программный тетраптих в 1915 году (цифр сумма 1+9+1+5 = 4 2), и в тогдашнем возрасте его (22 года), и в названии поэмы («13-й апостол») фигурирует полузамаскированная пифагорейская тетрада...

Огненное число Четыре и пламенный темперамент поэта привели его к метафорическому побратанию с Солнцем в стихотворении «Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче».

В первых же двух строках содержатся (как в обычно, не раскрытые проницательной литературной критикой) пифагорейские числовые зависимости:

В сто сорок солнц закат пылал,

в июль катилось лето...

Значит, в этом зажигательном стихотворении поэт отдает должное священному в эзотерике Числу Семь?

Но ведь Семерка не Четверка, почитаемая пифагорейцами?

Дважды Четверка:

1) 4-е нечетное число(1, 3, 5, 7);

2) 4-е простое число (2, 3, 5, 7)

Солнечный Бог Аполлон — предводитель 9-ти муз — Первый или Десятый. (Это одно и тоже: 10→ 1+0=1). Поэтому Клятва пифагорейцев: «Тетрада суть Декада» (1+2 + 3 + 4=10) имеет более глубокий смысл: «Тетрада суть Монада» (Единица).

Сильнейшая после «Облака в штанах» — поэма Маяковского «Про это» (1923 г.)

И снова «4» и «10»!!

Меня из-за угла ножом можно.

Дантесам в мой не целить лоб.

Четырежды состарюсь —

четырежды омоложенный,

до гроба добраться чтоб.

………………

В детстве, может,

на самом дне

Десять найду сносных дней.

Тетрада и тут же декада. Разделяют их несколько строк-ступенек. Нет, не «игра в цифирь», не «эквилибристика числами» с моей стороны, а истинная магия чисел в поэзии Маяковского. Пускай эти числа возникают в творчестве поэта непроизвольно, не от головы, а от сердца. Тем более присущи они недюжинной индивидуальности реформатора русского стиха. Он не «просто футуристичен», не «просто реалистичен». И, вообще, при всей его устремленности к предельной простоте, он чрезвычайно не прост. Мажорен и трагичен. Маяковский целен, — напрашивающийся каламбур, — по целенаправленности в будущее, и расколот, как гений и гражданин, в настоящем, уходящем в прошлое.

Принадлежа к футуристам, Хлебников предпочитал называть себя по-русски «Будетлянином».

Манифест — коллективное произведение футуристов — «Пощечина общественному вкусу», во многом оправданный, шокировал перехлестами, как-то: «Сбросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с Парохода современности...»

Истинное (во всяком случае — весьма приветственное!) отношение Хлебникова к классикам русской литературы выражено в его стихах с характерными для поэта неологизмами:

О, Пушкиноты млеющего полдня!
О, Достоевскиймо бегущие тучи!
Ночь смотрится как Тютчев...

Хлебников, в присущей ему манере игры букв в словах, делил людей на две категории: «Творителей» и «вторителей».

О связи звучаний и значений у Хлебникова я написал в 1943 году:

Потому не может быть
Дыма без огня;
Потому не держит путь
Дума без коня;
И поэт не будет петь
Дома без окна,Что во всем своя есть связь
Звучаний и значений.
Эту связь открыл, смеясь,
Хлебникова гений.

Общая теория относительности, с этой точки зрения, осуществленный призыв Маяковского: «чтоб всей Вселенной шла любовь!» (Поэма «Про это»). Метафорически представляю такую картину:

Теория относительности

За холодным блеском формул,
За туманом уравнений,
Рифмы! Рифмы видит взор мой
О Любви стихотворений.
Рифмы! Рифмы о влюбленных,
Обнимающихся в трансе
В продолженьи лет мильонных —
О Материи-Пространстве.
Рифмы! Рифмы о Движеньи...
Как оно стремится (бремя
сбросив гнета притяженья)
Заключить в объятья Время.
………………………………………
Вещество от страсти тает,
Обожая свет лучистый,
А Энергия мечтает
Стать Материей мясистой.
Держит Мир в руках Система
Мирового Звездочета.
То — Любовная Поэма
Небывалого полета!

«Ладомир» — поэма 1920 года, именно того года, когда «Лада» (как называл Николай Константинович Рерих Елену Ивановну), вступила в непосредственный Контакт с Учителем.

Символическое совпадение!

В Учении, полученном Рерихами Свыше, говорится: «...есть на Земле деятели Добра, подвижники, не знающие, что они служители Света». Полагаю — лучшие примеры таких служителей — Хлебников и Маяковский. Последний, по-своему, догадывался о его миссии:

Светить всегда, светить везде...
Вот лозунг мой и Солнца!

Памятны мне вторая половина 1920-х и первая половина 1930-х годов. Это закат эры Умных, Красивых и Культурных... Они вымирали в противоестественных для них условиях монополии административного псевдоискусства, либо уничтожались, как инакомыслящие с клеймом «врагов народа»...

Чудом уцелевшие из породы Красивых Творителей — Максимилиан Волошин, Андрей Белый, Анна Ахматова, Сергей Городецкий — вытесненные из литературы Некрасивыми, Неумными и Невежественными, вели полупризрачную жизнь.

В нелегком, но менее трагичном положении оказались отечественные Творители за рубежом. Среди них выделялись Ведомые Свыше Рерихи. Нельзя не отметить, что Елена Ивановна Рерих, названная Махатмами «Матерью Агни Йоги», была женщиной великой Красоты и великой Мудрости.

Мне повезло и не повезло. Повезло потому, что я еще застал «последних могикан» Серебряного века; не повезло потому, что я познакомился с некоторыми из них не в пору их расцвета... Упомяну добрым словом Лилю Ефимовну Попову — подругу и чуткого, тонкого, оригинального режиссера спектаклей несравненного Артиста-Чтеца, Владимира Яхонтова, автора «Театра Одного Актера». (Маяковский о нем сказал: «Голос Яхонтова — Бог».) Л.Е.Попова поражала точеными чертами лица античной камеи. Совершенная внешность гармонировала у нее с возвышенной и проницательной душою сивиллы. Она прозревала Надземный мир и получала посмертные поэтические послания Маяковского, посвященные Лиле Брик...

Наивно рассматривать Октябрьскую Революцию в России, как некую аномалию мировой истории. Гигантская революционная волна прокатилась по всему земному шару в первой четверти XX века: восстания в Мексике (1910 г. и далее); революции в Финляндии, в Германии, в Австрии (1918 г.); в Венгрии (1919 г.); восстания в Аргентине (1921 г.), в Бразилии (1924-27 гг.); революция в Китае (1925-27 гг.).

События как бы подсказывали возможность Мировой Революции. Однако прокламируемый многие годы лозунг «пролетарии всех стран соединяйтесь!» был фальшив не только формально (вместо двусмысленного призыва к «соединению» надлежало призвать к «объединению»), но и по узкому классово-кастовому ориентиру своему. Несостоявшееся «соединение» обернулось кровавой межой разъединения: две мировых войны в течении полувека развеяли иллюзию интернациональной пролетарской солидарности. И все же Интернационализм с большой буквы — всех людей на Земле — понятие прогрессивное и перспективное.

На повестке дня стоит вопрос всеобъемлющего космического масштаба: о сближении и объединении Вселенского Человечества —

«Миры всех иерархических Сфер, объединяйтесь!»