Феномен любви в различных языках и культурах. Презентация на тему "феномен любви"

ФЕНОМЕНОЛОГИЯ ЛЮБВИ

Тот, кто возлюбил много, мог

надеяться, что ему отпустится много,

после того, как он принес искреннее раскаяние

перед лицом гроба.

Митрополит Анастасий

О Пушкине сказано много. Говорить о нем сегодня - значит осознать его поэзию и прозу как со-бытие с истиной, которая есть Любовь. Попытаемся сделать это именно в кругозоре любви. Поэзия Пушкина - это вселенная любви, начиная с юношеских эротических стихотворений и кончая христианским "каменноостровским циклом". Что, в самом деле, общего между наброском пятнадцатилетнего мальчика под названием "Старик" ("Уж я не тот любовник страстный...") и гениальным поэтическим переложением великопостной молитвы прп. Ефрема Сирина - "дух смирения, терпения, любви и целомудрия мне в сердце оживи"? Можно ответить одним словом - любовь. В свое время Д.С.Лихачев заметил, что "древнерусскую литературу нужно рассматривать как литературу одной темы и одного сюжета. Этот сюжет - мировая история, и эта тема - смысл человеческой жизни" (1). Применительно к Пушкину эта мысль будет звучать как мировая история любви - Творца к твари и твари к творцу. У Пушкина нет ни одной строчки без любви - в этом плане он действительно "самый нравственный из наших писателей"(2). Собственно говоря, пушкинская муза была всего лишь послушна Божию велению, а Бог есть любовь (I Ин. 4:16). Еще в 20 годах текущего столетия - задолго до создания "Словаря языка Пушкина" - П.Б.Струве пришел к выводу, что наиболее значимыми для поэта словами были "неизъяснимый" и "непостижимый", "ясный" и "тихий" (3); как раз этими словами можно отчасти передать то состояние трепетной и таинственной радости, с которой православный верующий входит в свой храм. Подобно величайшему своему современнику Серафиму Саровскому, Пушкин как бы обращается к миру: "Радость моя!". Таково его обращение не только к миру, но и к другому человеку, и к женщине, и к России, и к самому Богу. В религиозно-философской традиции принято различать любовь-агапе (духовную), любовь-филию (душевную) и любовь-эрос (телесную). Разумеется, логически это различие достаточно условно. К какому из видов любви отнести следующие строчки: В синем небе звезды блещут, В синем море волны хлещут; Туча по небу идет, Бочка по морю плывет. По сути эти стихи не подлежат никакому "определению" - они сами суть определение любви. В приведенных строках Пушкина совершается первый онтологический акт миротворения, не объяснимый и не обусловленный ничем, кроме любви. Многодумный человеческий ум видел в сотворении мира то грехопадение Софии (гностики), то внутрибожественную драму "раздвоения абсолюта" (Шеллинг, Гегель), то диалектику избытка и недостатка (Бердяев) - а вот Пушкин прямо являет бытие как любовное деяние-покой, не знающее в полноте своей никаких "дистанций" и "асимметрий". Бытие есть прежде всего тихая и неизъяснимая радость - такова фундаментальная онтология Пушкина, сравнимая в этом плане разве что с "Троицей" Андрея Рублева, где три Лица, нераздельные в единосущии, ведут между собой безмолвный разговор. "Здравствуй, князь ты мой прекрасный. // Что ты тих, как день ненастный? // Опечалился чему?" - говорит Лебедь князю Гвидону, и уже сам подбор слов свидетельствует о прекрасно-любовном корне жизни, включающем в себя вместе с тем и тишину, и ненастный день, и даже печаль. "Радость-страдание - одно", скажет спустя почти век Александр Блок, но это будет уже описание любовной тайны мира, тогда как слово Пушкина есть в некотором роде ее скрытое явление, неподобное подобие. Как известно, именно так в христианском богословии устанавливается иерархический статус иконы. В мистико-онтологическом своем истоке творение Пушкина и есть икона Творца, видимого в твари и через тварь. Поэзию Пушкина можно сравнить с естественным откровением, где ничего не доказывается, но все показано, а единственным "обоснованием" истины являются присущие ей красота и радость в тихой печали. Благословен и день забот, Благословен и тьмы приход. Итак, поэзия Пушкина открывает мир и себя через любовь. В любой строке нашего великого национального поэта есть это зерно любви, или, выражаясь философским языком, положение красоты в творение. Всякое творение Пушкина осуществляет тот самый "эстезис", где нет уже ни внешнего, ни внутреннего, где духовное тождественно с душевным и телесным, и где само отсутствие (исчезновение) есть по сути присутствие, но только несказанное и несказанное... Как и на иконе, у Пушкина свет первичен, а тень вторична и возможна лишь как его отрицание. Даже в самых "темных" своих стихах, посвященных смерти, безумию или бессмыслице происходящего, поэт свято соблюдает этот закон, который в его творении сильнее его самого (индивидуального, субъективного, "малого"). "Не дай мне Бог сойти с ума..." - просит Пушкин, тем самым подтверждая, что разум - Логос - первичнее безумия, и, чтобы сохранить его, требуется "метанойя" (перемена ума во Христе). Вьющиеся и кружащиеся в метели бесы надрывают ему сердце, но власть их ограничена, время их проходит. "А нынче погляди в окно: // Под голубыми небесами великолепными коврами, // Блестя на солнце, снег лежит..." Даже в самом мрачном, может быть, своем создании - "Дар напрасный, дар случайный" - Пушкин как носитель и продолжатель православного доверия к Отцу Небесному не доходит до лютеранского ожесточения по известной формуле: "Любить - это значит ненавидеть самого себя", Впрочем, эта тема требует особого разговора. Как известно, в свой 29 день рождения - 26 мая 1828 года - Пушкин написал стихотворение: Дар напрасный, дар случайный, Жизнь, зачем ты мне дана? Иль зачем судьбою тайной Ты на казнь осуждена? Кто меня враждебной властью Из ничтожества воззвал, Душу мне наполнил страстью, Ум сомненьем взволновал?... Цели нет передо мною: Сердце пусто, празден ум, И томит меня тоскою Однозвучный жизни шум. Через Елизавету Михайловну Хитрово (дочь М. И. Кутузова) стихотворение стало известно митрополиту московскому Филарету, ответившему на него следующими строфами: Не напрасно, не случайно Жизнь от Бога нам дана, Не без воли Бога тайной И на казнь осуждена. Сам я своенравной властью Зло из темных бездн воззвал, Сам наполнил душу страстью, Ум сомненьем взволновал. Вспомнись мне, забвенный мною! Просияй сквозь сумрак дум, - И созиждется Тобою Сердце чисто, светел ум. (4) Прежде всего, обратим внимание, насколько зеркально отражаются друг в друге стихи Пушкина и Филарета. Святитель Филарет проникновенно обнажает в жалобах Пушкина его-другое, подлинное, то, в чем поэт идет против самого себя. Духовно-онтологические опоры у Пушкина и Филарета одинаковы, только это и создает творческое напряжение между ними. Во-первых, мир есть Божье творение, и вместе с тем мир сей во зле лежит; такова парадоксальная логика воцерковленного разума, с позиций которого обращается к поэту пастырь Церкви, и которая, если вчитаться в "Дар напрасный...", является имманентной логикой самого Пушкина -- иначе ему не на что было бы жаловаться и не к кому свою жалобу обращать. Более того, Филарет видит в приведенных пушкинских строфах христианский путь (эк-стазис) самого Пушкина, полностью следуя в этом древним отцам: "Мнящий о себе, что достиг уже верха добродетелей, никак не станет уже искать источной причины благ, одному себе приписывая силу преуспевать в добре... Праведно гнев посещает высокомудрствующий о себе ум, т.е. оставление его, или попущение ему потерпеть нападки от демонов, чтобы он пришел через это в чувство естественной своей немощи и в сознание покрывающей его и все доброе в нем совершающей Божьей силы, смирил себя" (5). Не знаю, читал ли Пушкин "Подвижническое слово" учителя Церкви седьмого века св.Максима Исповедника, но его ответ Филарету доказывает, что он любил - вопреки греху - Божий мир и себя в нем и всегда готов был открыться слезам радости и покаяния: В часы забав иль праздной скуки, Бывало, лире я моей Вверял изнеженные звуки Безумства, лени и страстей Но и тогда струны лукавой Невольно звон я прерывал, Когда твой голос величавый Меня внезапно поражал. Я лил потоки слез нежданных, И ранам совести моей Твоих речей благоуханных Отраден чистый был елей. И ныне с высоты духовной Мне руку простираешь ты, И силой кроткой и любовной Смиряешь бурные мечты. Твоим огнем душа палима Отвергла мрак земных сует, И внемлет арфе Серафима В священном ужасе поэт. Пожалуй, к этой переписке в интересующем нас отношении нечего добавить, разве что отметить тот факт, что Пушкина на выпускных экзаменах в лицее заметил не только старик Державин, но и бывший тогда ректором петербургской Духовной Академии молодой архимандрит Филарет; отметим и то, что последняя строфа вышеприведенного ответа Пушкиным была изменена, первоначально было: "И внемлет арфе Филарета в священном ужасе поэт". Таким образом, священная любовная сила вела нашего поэта по путям бытия, и эту силу в его душе не могла перебороть "жизни мышья беготня" ни в виде тоски, ни в виде гордыни, ни в виде языческого (вакхического) самоупоения сущим, хотя каждому из этих демонов отдал "малый" Пушкин свою дань. Если попытаться сформулировать "философию жизни" Пушкина, то можно определить ее как "видимое невидимого", где вера в Творца через рассматривание и любование творением укреплена бывает (ср.: Рим. 1. 19-20). В отличие от любого, в том числе и самого утонченного натурализма, вроде ницшеанского, жизнь у Пушкина не есть Бог; с другой стороны, ему нельзя приписывать и чего-то вроде ветхозаветного "растворения" Божества в онтологии, когда высшей ценностью фактически становится сам факт существования. ("Аз есмь сущий"). Пользуясь христианским именем, можно сказать, что миром у Пушкина правит не просто дух, а Святой Дух; именно он осеняет поэта (и читателя) сквозь магический кристалл пушкинской любви к бытию и быту. Вопреки романтическому двоемирию, Пушкин ценит мир Божий во всех его проявлениях ("мальчишек радостный народ коньками звучно режет лед"), и ему в конечном счете не за что роптать на Отца ("За что на Бога мне роптать, когда хоть одному творенью я мог свободу даровать"). В отличие от Сальери Пушкин знает, что есть правда на земле, но есть она и выше. В корне своем искусство Пушкина преодолевает искус богоотвержения именно благодаря любви к творению (недаром по-русски "искусство" и "искушение" - одного корня). В таком плане конечно, Пушкин выступает наследником всей православной традиции русской духовности, переживающей наличное как реальное только в свете Божьей славы, только в обратной перспективе замысла о каждой былинке мироздания, о его "клейких листочках", как скажет потом, цитируя Пушкина, Ф.М.Достоевский. Радость о мире и печаль о нем ("Когда для смертного умолкнет шумный день") соотнесены в пушкинском творении не "по-гречески" и не "по-индийски" (иллюзия, майя), а именно по-христиански и по-русски. Совершенно прав В.С.Непомнящий, утверждая, что Пушкин - это Россия, выраженная в слове (6). Русский космос, православно-русское "тихование" в лоне благодати - вот что наиболее характерно для его отношения к наличному и заданному в бытии. Пушкин крайне чуток не только к свету, но и к тени - к невозвратимому бегу времени, к "экзистенциальной тоске", к смерти, но его восприятие всего этого не имеет ничего общего с каким-либо (особенно романтически-идиллическим) "конструированием" их места в божественной плероме. Вера и доверие двигают пером нашего поэта в самых, казалось бы, пограничных ситуациях его художества (как и его жизни), хотя это вовсе не значит, что Пушкин как художник и человек был безгрешен. По точному определению И.А.Ильина, грех есть слабость в добре, а злодейство есть сила во зле - и как раз по этой причине безумие и гибель не царят у Пушкина, как чума (или "тошнота" - Ж.-П.Сартр), а уже как бы изначально побеждены Крестом, хотя и дана им до поры видимая власть. В том-то и отличие православной пушкинианы от всякого "экзистенциализма", что здесь первично не существование, а космический эрос, причиной которого является сам Господь. Выше мы уже сказали, что пушкинский дух не переносит жесткого различия между эросом, филией и агапе. "Блажен, кто смолоду был молод, блажен, кто вовремя созрел", пишет Пушкин, и это тот же самый поэт, который полагает: "Блажен, кто праздник жизни рано // Оставил, не допив до дна // Бокала полного вина". Разумеется, Пушкин живет не в раю и рисует перед нами не рай, - но итог его поэзии еще менее есть сближение между раем и адом, между сверхбытием и небытием, между "да" и "нет" - вопреки тому мнению, что для характеристики его поэтического мира якобы всегда необходимы два или больше антиномических суждения (7). Ничто не может быть дальше от Пушкина, чем пир во время чумы, во всяком случае, поза его председателя. В каком-то из уголков пушкинской души присутствовал, несомненно, бесенок цинизма, но такой фрондирующий задор, по верному наблюдению С.Л.Франка, есть не что иное, как специфически русская форма целомудрия (8). При всем своем "сюжетном" смертолюбии Пушкин никогда не переживал "самозванства смерти" (Ж.Батай). Напротив, он, подобно Данте, созерцал перед собой умными очами идеальный Предмет ("Татьяны милый идеал"); увидеть такой предмет - истину как любовь - и составляло задачу его творчества. В известном смысле он ничего не творил. Он только видел. Как говорит Иван Ильин, "в религии человек молитвенно созерцает Бога сердцем; в науке он систематически созерцает мыслью сущность мира; в добродетели он созерцает совестью состояние человеческой души; в политике он созерцает волевым воображением историческую судьбу своего народа и своего государства; в искусстве он созерцает нечувственные существенности мира для того, чтобы верно облечь их в чувственные образы и осязаемое земное тело. Духовное созерцание необходимо человеку всегда и везде для того, чтобы не блуждать в дурных фантазиях и злых соблазнах, а иметь предметный опыт и творческую почву под ногами" (9). Такой предметный опыт как раз и был у Пушкина - потому все страхи его шли "к веселию сердца", и Пушкин, по наблюдению Н.В.Гоголя, был "охоч до смеха". "Нет, ты не атеист, ты человек веселый", как выразится позднее один из героев Достоевского, косвенно намекая этими словами на источник религиозного мироприятия, в котором звучит "глубокий вечный хор валов, хвалебный гимн Отцу миров". * Любовь к Другому Без Пушкина все бы мы околели, начиная с Гоголя и до Чехова - мы, "трудящиеся и обремененные". Алексей Ремизов Согласно Ж.-П.Сартру, ад - это другие. Вместе с тем, по философской формуле Владимира Соловьева, любовь - это самоутверждение через отрицание себя в другом. Нравится нам это или нет, перед нами религиозно-философское противоположение, через которое проходит каждый человек, тем более находящийся в христианском духовном поле. Современный греческий богослов епископ Иоанн Зизиулас убедительно очертил нахождение христианского человека в пересечении истины и общения. Истина неосуществима одним (одиноким, "единственным") человеком, и наоборот, подлинное - любовное соединение людей реально только в истине. Творчество Пушкина исполнено подобной истиной-общением. Начиная с приветствия внукам, которые "в добрый час (курсив мой - А.К.) из мира вытеснят и нас", и кончая детальнейше развернутым анализом личностных отношений с собственным героем - Онегиным, Пушкин нигде не утверждает себя с превосходством авторской вненаходимости, он никого не судит и не осуждает. Более того, он заранее не знает, что "выкинут" его персонажи - вот Татьяна взяла да вышла замуж. Многими исследователями отмечалось, что в пушкиниане содержится в "семенных логосах" вся новая русская литература (и в значительной мере философия). Есть у него и бахтинская "полифония", и "заслуженный собеседник" Ухтомского. Чего у него нет - так это объектного отношения к другому, когда человеческий, личный или авторский, взгляд не отграничивает лицо от лика и личины, и люди, что называется, не видят друг друга в упор. Наиболее богатый материал для освещения этой темы дает "Евгений Онегин": к нему и обратимся. Уже в "Посвящении" романа Пушкин вводит читателя в свой мир дорогой дружбы: "вниманье дружбы возлюбя". Читатели нового произведения для него - друзья Людмилы и Руслана, и даже сам его главный герой, Онегин - добрый приятель автора. Другой, дружба, друг - слова одного семейства, и создается впечатление о всеобщей дружбе-любви, царящей в романе, во всяком случае в его начальных строфах. Между тем истинное отношение к другому только завязывается на этих первых страницах, ему предстоят испытания. "Вот мой Онегин на свободе" - что означает здесь это притяжательное местоимение? Формально говоря, оно означает одновременно и приятельство, и авторство Пушкина по отношению к Онегину. Вместе с тем уже в ближайших строфах подчеркивается решительная инаковость Онегина и автора: "Высокой страсти не имея для звуков жизни не щадить, не мог он ямба от хорея, как мы ни бились, отличить... зато читал Адама Смита...". Находясь в личном и поэтическом авторском кругозоре, Онегин - совершенно другой человек, чем Пушкин: он рассудочен и прозаичен, он "эконом", а не поэт - а это в глазах русской культуры вообще, и золотого ее века в частности, заслуживает осуждения. В дальнейшем по ходу романа Пушкин еще усилит эту инаковость: "всегда я рад заметить разность между Онегиным и мной". "Мой" для Пушкина вовсе не означает "я сам", моим может быть и друг, и приятель, и враг, и грех. Космос Пушкина отнюдь не эгоцентричен и не "автоцентричен". Вопреки разговорам о ренессансной природе творчества Пушкина, -- и это особенно видно на его отношении с другим - для Пушкина высшей значимостью обладают в конечном счете сверхличные и даже сверхчеловеческие горизонты бытия; в этом он ближе к Данте, чем к Шекспиру. Ценность личности предполагает сверхличные ценности (здесь отечественная философия ХХ века унаследовала пушкинский, в истоке своем православно-русский, подход к человеку). По этой самой причине выйти к другому, принять другого - значит раскрыть Божий замысел о нем, выделить его из пены дней, из жесткой и рутинной причинно-следственной решетки эмпирического мира. А это доступно только любви... Описание пути любви к другому, иному созданию - об этом весь роман "Евгений Онегин". Переходя от главы к главе, читатель вместе с автором и действующими лицами как бы поднимается по духовной лестнице (вспомним образ "лествицы" Иоанна Лествичника). Роман писался Пушкиным почти восемь лет, сам автор стал за это время другим, иными явились и его герои. Возвышаясь от одного духовно-онтологического уровня к другому, Пушкин, подобно Данте, ведет героев и читателя к первообразу всех образов, о котором он, тем не менее, как наследник исихастской традиции, целомудренно молчит, чрезвычайно редко намекая на софийные (идеальные) моменты своего повествования. Тем более трудна его задача - перейти от "моего", "ближнего" Онегина к "дальнему" Онегину, к самому Онегину в его лучших, предельных возможностях, а не в его слабостях и пороках. Прочитав роман до конца, читатель в итоге переживает катарсис, очищение и пресуществление перенесенных страданий. В злую для него минуту мы оставляем Онегина вместе с автором - но это уже совсем другой Онегин, чем механически-светская кукла первой главы, для которого каждый звон брегета предвещает не столько обед, сколько смерть. Что осталось от "глубокого эконома" после всего происшедшего, после убийства друга и любви Татьяны? Можно ответить одним словом - осталась душа, готовая к встрече с Богом, потому что только любовь и страдания очищают грешную душу, открывая в ней такие области, о которых "механически-экономический", рациональный человек и не догадывается. В огне любви и страдания сгорает пошлость нашего "темного двойника", нашей непросветленной, "слишком человеческой" (Ф.Ницше) природы. Онегин теперь знает, что жребий его измерен, и ему, подобно библейскому царю Валтасару, теперь остается лишь молить, чтобы он не был найден легким... В этом огне стираются ложные, эгоцентрические границы между "моим" и "чужим" - в последнем счете вселенским, Боговым. Любовь, пробившаяся через страдание навстречу Другому, не знает ничего внешнего, объектного - она созерцает тайное, сокровенное. Не познавательно-эгоистический захват ("мой Онегин", "мой Пушкин"), а самоотдача замыслу о лице, т.е. Лику - таков исход пушкинского романа. Павел Флоренский ставил, как известно, дружбу выше любви. Но я думаю, что как раз у Пушкина мы возвышаемся до единого их источника. Всеединство, данное в русском слове - вот что такое Пушкин. Когда автор - уже в восьмой главе - "защищает" своего героя от объектного, нелюбовного суда рассудочного читателя, он в сущности лишь символизирует истину, которая "не передается" (князь В.Ф.Одоевский) (10), но должна быть заслужена, обретена касанием любви: Зачем же так неблагосклоннло Вы отзываетесь о нем? За то ль, что мы неугомонно Хлопочем, судим обо всем, Что пылких душ неосторожность Иль оскорбляет, иль смешит, Что ум, любя простор, теснит, Что слишком часто разговоры Принять мы рады за дела, Что глупость ветрена и зла, Что важным людям важны вздоры, И что посредственность одна Нам по плечу и не странна? В этих словах Пушкин как автор (и вместе с тем как друг Онегина) становится на любящую позицию Татьяны - иначе ведь и не полюбила бы романтическая дворянская девушка этого "эконома" и одновременно "москвича в гарольдовом плаще". Но в том-то и дело, что на путях господних своей любви и своей драмы Онегин с Татьяной освободились от мишуры романтизма, от всего "моего, слишком моего": их любовь вышла на высоту, где дуют космические ветры и где охраняет только Христос. По мысли Валентина Непомнящего, Татьяна в конце романа отвергает Онегина из любви к нему - но вместе с тем прав и Достоевский, подчеркнувший в своей речи о Пушкине жертвенность Татьяниной любви. Татьяна сохраняет верность своему мужу, потому что она любит Онегина, но еще больше она любит Бога - таково могущее показаться изуверским, "домостроевским" разрешение Татьяной своей и онегинской судьбы (11). Любовь приводит Онегина к грани смерти, но теперь за этой гранью его ожидает уже не механический брегет, а любовь Другого, который стал с ним одним в Боге, оставаясь разделенным на земле. Если это жертва, то благодатная, за которой стоит тайна богочеловеческого лица и которую пытались осмыслить люди в течение тысяч лет, от "андрогина" Платона до "вечной женственности" Гете и "Софии" Беме и Владимира Соловьева. Что касается Пушкина, то он в романе прошел вместе со своими героями полный вертикальный разрез истины, которая не передается, и понял, что разлученные в жизни (рационализмом или романтизмом - все равно) любящие едины в Боге; в его фаворском свете нет "моего" и "чужого", здесь как труха сгорает ад всякой объектной "другости". Как сказано в Писании, в раю "не женятся и не выходят замуж, но будут как ангелы небесные" (Мрк.12-25). Итак, мы можем сделать вывод о том, что Пушкин как православный поэт-провидец идет к истине вместе со своими героями и читателями через общение с ними в любви. По определению епископа Зизиуласа, "субстрат существа не бытие, а любовь. Истинный смысл бытия имеет содержание только в любви, а не в объективной структуре рационального, которая могла заключаться в себе самой" (12). Истина-любовь в христианстве не есть какая-либо готовая идея или вещь, она осуществляется людьми как невозможное на грешной земле, но абсолютно реальное в Боге бытие. Великий русский поэт Пушкин, быть может, как никто до него в мировой литературе одолел этот путь в соответствии с заповедью, что Царство Божие силою берется. Его личные слабости как человека и падения как художника ("Гаврилиада") лишь подчеркивают меру бесовского сопротивления, которую ему пришлось превзойти. Если действительно сердцевина всякого бытия (кроме грехопадения) - Христос (13), то у Пушкина Он царит и в катартическом финале "Евгения Онегина" ("Кто б ни был ты, о мой читатель, друг, недруг, я хочу с тобой расстаться нынче как приятель. Прости."), и во всенародном покаянии Пугачева на Красной площади в виду Кремлевских соборов ("Прости, народ православный, в чем согрубил пред тобою"), и в верности до гроба Василисы Егоровны своему мужу капитану Миронову ("вместе жить, вместе и умирать"), и в такой же верности "старого пса" Савельича своему барину, и в не меньшей преданности Гринева своему старому слуге, и в отказе Петра Гринева служить самозванцу (несмотря на личную симпатию к нему), и в помиловании императрицей Гринева по просьбе Маши - вообще в любом пушкинском творении, кроме отмеченных печатью греха. Сам Пушкин на смертном одре простил своего убийцу и завещал не мстить ему. В завершении - в высшей точке - пушкинского творчества и пушкинской жизни Другой перестает быть для него иным, становясь ипостасно единым с ним самим и с читателями. "Блаженны милостивы, ибо они помилованы будут" (Мтф. 5:7). * Любовь к женщине Крепка, как смерть, любовь. Песнь Песней Любовь к женщине занимает в пушкиниане особое место. Отношения между мужчиной и женщиной вообще всеохватны и мистичны; как писал В.В.Розанов, нет в человеке капли крови, ногтя, волоса, которые не были бы пропитаны полом. Человек как бы клубится вокруг своего пола. Такой взгляд, разумеется, не имеет ничего общего с фрейдизмом, снижающим религиозную значимость пола до физиологии. Скопцы не наследуют Царства небесного - и вот эта-то радость и одновременно проклятие человеческого эроса предельно напряжены у Пушкина. Богословы до сих пор спорят о том, как должен быть истолкован библейский рассказ о сотворении мужчины и женщины - как первичный онтологический акт или как символ последующего полового разделения. Любовь в условиях грехопадения, небесное в земном - такова исходная коллизия эроса у Пушкина. Уже из такого предварительного определения вытекает, что Пушкин чрезвычайно далек от всякой "диктатуры интимности", что его любовь есть всегда любовь перед Богом, а не перед мужчиной и женщиной как таковыми (14). В пушкинской поэзии и прозе - даже в самых откровенных местах - нет ничего позорного, непристойного, никакой "прозрачности зла" (Ж.Бодрияр) и тем более "цветов зла" (Ш.Бодлер). Известный критик серебряного века Ю.Айхенвальд даже в соблазнительной "Гаврилиаде" увидел отнюдь не шуточное повествование о том, как Бог полюбил свое же создание, свою рабу, земную деву (15). Дело тут, конечно, не в завихрениях "нового религиозного сознания", а в самом существе дела: даже в темных своих элементах, находящихся под знаком "злобного гения" ("Неистощимой клеветою он Провиденье искушал"), эрос Пушкина не опускается ниже определенной черты, обозначаемой точным русским словом целомудрие. Как я уже сказал, даже в юношеской стихотворной эротике (собственно эротике в узком смысле) больше трансцендирующего ожидания будущего, чем самодостаточного упоения настоящим. Эрос вообще крепко повязан с Танатосом ("душный, смертный плоти запах", по слову Блока), у Пушкина же еще и с грустью-тоской, неизбывной разлукой. Пятнадцатилетним мальчиком он пишет стихотворение "Гроб Анакреона", где пылкий гимн земным радостям ("Наслаждайся, наслаждайся, чаще кубок наливай, страстью пылкой утомляйся и за чашей отдыхай!") объемлется и ограничивается лирой над могилой, где "почиет в мире сладострастия мудрец", которого увели в гроб музы и хариты. Кто не помнит чудных женских ножек из первой главы "Евгения Онегина" (некоторые из искусствоведов даже наградили за это Пушкина титулом "эротического писателя" и вышли с ним на прогулку); значительно реже вспоминают завершение этой темы в той же первой главе: "Но полно прославлять надменных болтливой лирою своей: они не стоят ни страстей, ни песен, ими вдохновенных: слова и взор волшебниц сих обманчивы... как ножки их". В 1826 году появляется стихотворение "Признание", где читаем: "Но узнаю по всем приметам болезнь любви (курсив мой - А.К.) в душе моей". Наконец, уже в седьмой главе "Евгения Онегина", то есть вполне зрелым человеком, Пушкин прямо пишет от своего (авторского) имени: Как грустно мне твое явленье, Весна, весна! Пора любви! Какое томное волненье В моей душе, в моей крови! С каким тяжелым умиленьем Я наслаждаюсь дуновеньем В лицо мне веющей весны, На лоне сельской тишины! Или мне чуждо наслажденье, И все, что радует, живит, Все, что ликует и блестит, Наводит скуку и томленье На душу мертвую давно, И все ей кажется темно? Так вот каков этот "эротический писатель"! Мудрецу-психоаналитику, который находит во всем этом скрытый комплекс некрофилии, можем сказать, что для Пушкина как христианина смерть есть часть жизни на пороге инобытия, а не просто дуалистическая противоположность здоровью и долголетию. Любовь к миру, любовь к другу, любовь к женщине в таком случае оказываются испытанием, налагаемым на любящее сердце условиями эмпирического пространства и времени. Фактически с детских лет до вершин жизни сверхчувственная поэтическая интуиция вела Пушкина прочь от всяких "абсолютизаций", от всяких идолов, будь то идол эротики или идол романтической страсти. Прибегая к любимому бердяевскому обороту, позволительно заметить, что Пушкин очень остро переживает неизбежность объективации любви в пределах относительного земного существования и не дает сердцу забываться Нет, нет, не должен я, не смею, не могу Волнениям любви безумно предаваться; Спокойствие мое я строго берегу И сердцу не даю пылать и забываться; Нет, полно мне любить; но почему ж порой Не погружуся я в минутное мечтанье, Когда нечаянно пройдет передо мной Младое, чистое, небесное созданье. Пройдет и скроется? Ужель не можно мне, Любуясь девою в печальном сладострастье, Глазами следовать за ней и в тишине Благословлять ее на радость и на счастье, И сердцем ей желать все блага жизни сей, Веселый мир души, беспечные досуги, Все - даже счастие того, кто избран ей, Кто милой деве даст название супруги. (К***, 1832) "Пройдет и скроется" - вот ключ к символике любви-страдания у Пушкина. В отличие от язычников (как древних, так и новых), Пушкин не отождествляет любовь с эротикой; в отличие же от романтиков (и позднейших символистов) он не впадает в принципиальную двойственность горнего и дольнего, для которой "все преходящее - только подобие" (Гете). Даже архетип "Песни Песней" не подходит к пушкиниане, потому что любящие здесь принадлежат не только друг другу, но и Третьему, который есть сама Любовь. Классические образцы эротической любви, известные европейской традиции, также мало чего нам прояснят в творении Пушкина. Снова и снова воспроизводит наш поэт тему любви-прощания, когда любящие вроде бы могут соединиться, но берут на себя крест расставания во имя некоей высшей правды: Я вас любил: любовь еще, быть может, В душе моей угасла не совсем; Но пусть она вас больше не тревожит; Я не хочу печалить вас ничем. Я вас любил безмолвно, безнадежно, То робостью, то ревностью томим; Я вас любовь так искренно, так нежно, Как дай вам Бог любимой быть другим. (1829) Кроме нас с тобой, есть еще и другой, и потому я не буду счастлив (или счастлива) за счет Другого - таков истинно православный ответ на зов сильной, как смерть, любви. Эмпирически другим может в зависимости от обстоятельств оказаться и старый генерал (как у Татьяны), и тот, "кто милой деве даст название супруги", ее суженый и т.д. - но мистически этим Другим в конечном счете является Господь Сил и Светов, перед лицом которого только и возможна любовь. Пушкинское "вечное прощание" - это не драма Ромео и Джульетты под давлением внешних врагов, и уж тем более не разрыв Фауста с Маргаритой, который довольно спокойно переступает через гибель своей возлюбленной и своего от нее ребенка. Быть может, наиболее родственно пушкинскому отношению к любви отношение Данте к Беатриче, но этому противоречит не только духовное "трезвение" русского поэта, но и сама его жизнь, закончившаяся, как известно, в церковном браке. Вообще, эротический культ Софии как Вечной Женственности есть одна из абсолютизаций христианской антиномии Творца и твари, а мы уже говорили, что Пушкин не склонен сотворять себе кумира ни из чего тварного... Даже знаменитые его слова "привычка свыше нам дана, замена счастию она" следует читать именно в этом контексте... Если выражаться категориально, то в пушкинском эросе телесное пресуществляется в душевное и духовное (16), а это не проходит бесследно и "безнаказанно" для земной юдоли. Мужчина и женщина в создании нашего классика входят в символические отношения друг с другом, но в отличие от романтизма и символизма как школы, он не настаивает на указанном соотношении, предоставляя его, как и всю жизнь, в волю Божию. У Пушкина девушка не кивает на розу, а роза на девушку - все остаются самими собой. В некотором смысле пушкиниана обличает не только ложь языческой (вакхической) сексуальности или романтического (в сущности, мефистофельского) превознесения над миром, она обличает и самодовление кумира красоты. Когда Пушкин пишет: Я помню чудное мгновенье: Передо мной явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты, (1825) - он символически уравнивает "гения чистой красоты" с "мимолетным виденьем" как раз на том основании, что никакая земная красота (и, следовательно, земная любовь) не исчерпывает своего сверхбытийного источника, но и не безразлична к нему - иначе это была бы лишь иллюзия, майя. "Поэзия Пушкин вся стоит под знаком преображения" (17) -- верно замечает С.Л.Франк, и как раз опытом такого преображения предостерегал летописец Пимен будущего Лжедимитрия от лукавой женской любви: Не сетуй, брат, что рано грешный свет Покинул ты, что мало искушений Послал тебе Всевышний. Верь ты мне: Нас издали пленяет слава, роскошь И женская лукавая любовь. Я долго жил и многим насладился; Но с той поры лишь ведаю блаженство, Как в монастырь Господь меня привел. Разумеется, Пушкин не зовет всех в монастырь - это путь немногих избранных - но он в своем сознании созерцает мужчину и женщину не только как "половинки" целого, но и как само это Целое, предвосхищаемое и чаемое, но не осуществляемое до конца на земле. Церковь благословляет таинство брака, но она в литургическом венчальном чине приравнивает венцы супружеские к венцам мученическим. Иначе говоря, супружество и монашество суть явления одного ряда, а семья - это малая церковь. Любящие не исчерпывают на земле глубины любви в браке, но они несут на себе тяготы друг друга в ожидании Царства Божия, где Бог будет все во всем. "Я, сколько ни любил бы вас, привыкнув, разлюблю тотчас", - говорит Онегин Татьяне, как бы подтверждая известную фразу мадам де Сталь, что любовь сильнее смерти, но не сильнее брака. В отличие от подобного романтического взгляда, Пушкин не видит в любви и браке врагов - он видит в них лишь "неподобное подобие" того окончательного состояния, когда не женятся и не выходят замуж, но живут как ангелы небесные. Еще Аристотель писал, что мужское и женское - символы друг друга, потому что противоположны и только вместе составляют целое ("Этика Эвдемова"). Со своей стороны, основоположник православной апофатики Дионисий Ареопагит указывал: "Когда Бог восславляется через прекрасные формы, Он восславляется по образу мира сего. Когда же Он восславляется через неподобные и чуждые Ему образы, то Он восславляется превыше мира сего, ибо тогда подразумевается, что он и не равен, и не соразмерен, а запределен всему тому, посредством чего Его восхваляют... всякая фигура являет истину тем очевиднее, чем открытее свидетельствует о себе через неподобность уподобления, что она - фигура, а не истина. Неподобное уподобление не дает телесному чувству, льнущему ко всему вещественному, успокоиться на низменных образах, думать лишь о них и принимать их как бы за всю полноту истины" (18). Таков логос любви у Пушкина. Для православного чувства и ума икона Спасителя есть высшая святыня, которую нужно беречь как зеницу ока, но в то же время - не сам Бог. Буквальное отождествление образа с Первообразом ведет от иконопочитания к иконопоклонничеству, то есть сотворению кумира. Любовь к миру, любовь к другу и особенно любовь к женщине сильнее у Пушкина всего на свете, сильнее даже смерти, но она не сильнее самого Солнца любви, потому что светит его отраженным светом. Земных страстей может быть много (начиная с низших ступеней, где существует размножение без любви), но даже на высших персоналистических взлетах эроса, где любовь подавляет и даже практически исключает всякое размножение (секс), Пушкин всегда отличает "фигуру" (Ареопагит) от истины, виденье красоты от самой Красоты. Вместе с тем, как уже говорилось, у Пушкина нет и тени нигилизма по отношению к священному дару жизни: романтизм и символизм как трансцендентальные установки, взыскующие знака, а не вещи, равно далеки от него. Даже ложь софианства, гностического культа "жены, облеченной в солнце", поэтически опровергается Пушкиным именно в силу его духовной трезвости, покоящейся на твердыне Православия. Казалось бы, Князю Гвидону в лице Царевны Лебеди явилась сама София - "месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит" (ср. описание Жены, Облеченной в Солнце в Апокалипсисе) - и что же? Князь царевну обнимает, К белой груди прижимает И ведет ее скорей К милой матушке своей. Князь ей в ноги, умоляя: "Государыня-родная! Выбрал я жену себе, Дочь послушную тебе. Просим оба разрешенья, Твоего благословенья; Ты детей благослови Жить в совете и любви". Над главою их покорной Мать с иконой чудотворной Слезы льет и говорит: "Бог вас, дети, наградит". Князь не долго собирался На царевне обвенчался; Стали жить да поживать, Да приплода поджидать. Кто из романтиков или софиологов женился на своей Прекрасной Даме, жил с нею да поживал, да приплода поджидал? Вспомним для примера хотя бы супружество Александра Блока - в отличие от супружества самого Пушкина, родившего в законном браке четверых детей от любимой Наташи: "Мой идеал теперь хозяйка... да щей горшок, да сам большой". Итак, по Пушкину, для любви нет мирского закона - любовь выше закона, но в то же время он и не обоготворяет земную любовь, ибо это обозначало бы кощунственное отождествление Творца и твари, опущение духа до дурной множественности бытия. В отличие от гностиков, романтиков и символистов, автор "Евгения Онегина" не эротизировал свою Софию (19) и потому избег рабства страсти, которая в русском языке имеет один корень со словом "страх". Не только Татьяна Ларина была другому отдана - тому же Другому была отдана и Маша Миронова, которая никогда бы не вышла замуж без родительского благословения. "Нет, Петр Андреич, отвечала Маша, я не выйду за тебя без благословения твоих родителей. Без их благословения не будет тебе счастия. Покоримся воле Божией (курсив мой - А.К.). Коли найдешь себе суженую, коли полюбишь другую - Бог с тобою, Петр Андреич; а я за вас обоих...". Точно так желал и сам автор: "...дай вам Бог любимой быть другим". Пожалуй, только Дон Гуан из "Каменного гостя" поступил иначе, вызвав на бой за свою грешную любовь подземные силы и - поплатился за это жизнью. В любви к женщине, как повсюду, духовный строй пушкинской музы глубоко иерархичен, а не гармоничен и не катастрофичен. В этом, между прочим, одно из существенных отличий Пушкина от Достоевского и Льва Толстого, для которых любовная Встреча двух судеб чаще всего означала их жизненное и религиозное крушение. Если экзистенциальные пути князя Мышкина, Настасьи Филипповны, Анны Карениной, Вронского буквально висят на ниточках и обрываются безумием, убийством, самоубийством, то у героев Пушкина это скорее исключение, чем правило, хотя ему прекрасно ведомо поветрие мировой Чумы (20). В религиозно-философском плане это означает, что его гений был освящен не только божественной Энергией, но и божественным Порядком, для установления которого в мире нужно освобождение от эгоизма - жертва вечерняя. Тварное существо (человек) не в состоянии просто пресуществиться в Другого "по горизонтали" - для этого необходим третий, который есть одновременно начало и конец всего (круг аввы Дорофея). Если говорить об аде у Пушкина, то это именно распускание в твари, когда любовь к человеку подменяет веру и любовь к Богу. "Если бы Пушкин жил в средние века, - писал Влад.Соловьев, - то... он бы мог пойти в монастырь, чтобы связать свое художническое призвание с прямым культом того, что абсолютно достойно" (21). Со своей стороны, ему вторил такой "православный эстет", как К. Н. Леонтьев: "С первого взгляда кажется, что монашество, отрекающееся от семьи, есть логическая антитеза семьи. Однако на деле оказывается иное. Брак есть своего рода аскетизм, своего рода отречение. Строгий, религиозный, нравственный брак есть лишь смягченное монашество - иночество вдвоем или с детьми учениками" (22). Не того ли жаждала и душа самого поэта: "Юность не имеет нужды в at home, зрелый возраст ужасается своего уединения. Блажен, кто находит подругу - тогда удались он домой. О, скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню - поля, сад, крестьяне; труды поэтические - семья, любовь etc. -религия, смерть" (3,464). Все это мыслимо только на том основании, что "совершенная любовь изгоняет страх" (1 Ин.4:18). * Любовь к России Тебя, как первую любовь России сердце не забудет. Ф.Тютчев Известный философ русского зарубежья Г.П.Федотов назвал в свое время Пушкина певцом империи и свободы. Я думаю, что Пушкин был поэтом православного соборного Царства - так будет вернее. В 1823 году молодой Пушкин написал стихотворение на мотив Евангельской притчи о сеятеле: Изыде сеятель сеяти семена своя. Свободы сеятель пустынный, Я вышел рано, до звезды; Рукою чистой и безвинной В порабощенные бразды Бросал живительное семя - Но потерял я только время, Благие мысли и труды... Паситесь, мирные народы! Вас не разбудит чести клич. К чему стадам дары свободы? Их должно резать или стричь Наследство их из рода в роды Ярмо с гремушками да бич. (1823) В историософском плане - в плане отношения к России как духовной реальности - это стихотворение есть ключ к началу пушкинианы. Оно еще более резко, чем предшествующая ему ода "Вольность" ("...Где ты, где ты, гроза царей, свободы гордая певица?") или знаменитое послание "К Чаадаеву", выставляет на передний план категорию свободы. Если же при этом учесть, что Пушкин сопроводил его в письме к А.И.Тургеневу от 1 декабря 1823 г. ироническим комментарием ("...я закаялся и написал на днях подражание басне умеренного демократа Иисуса Христа"), то позволительно думать, что пушкинская муза воспевала либерализм, для которого важна свобода сама по себе, свобода как таковая, а все остальное приложится... Было бы, однако, большой ошибкой начало выдавать за конец, а хронологию путать с онтологией. Да, Пушкин начал как свободолюбец, иронист и гордец, а кончил мученически. Но что самое главное - как крупнейший русский национальный поэт, Пушкин пришел в своем искусстве к совсем иным мировоззренческим берегам. Он буквально перешел в иную социальную веру. Дело при этом не следует понимать таким образом, что Пушкин отказался от своей поэтической юности ("строк печальных не смываю") - он духовно покаялся в ней, бесконечно расширил и углубил свой бытийный горизонт. И это дало его поэзии такую силу, что она заслуживает названия образа Православного Царства - не больше и не меньше. В религиозно-социальном плане я бы разделил творчество Пушкин на три больших периода: до покаяния ("Свободы сеятель пустынный"), эпоха самого покаяния ("Евгений Онегин", "Борис Годунов") и, наконец, вершина его пути ("Медный всадник", "Капитанская дочка", каменноостровский цикл). В первом периоде пушкинская лира требует свободы, гордится и любуется собой - примеры я привел выше. Мирная жизнь, смирение и покорность в это время для нее - холопство, удел которого - "умеренный демократизм", до которого нет дела певцу всяческой вольности. Однако уже здесь, в истоке пушкинианы, сквозят ноты сомнения в самодостаточности свободы, и особенно на Руси. Само желание отчизне посвятить души прекрасные порывы свидетельствует о том, что у свободы должен быть духовный Предмет, без которого она вырождается в свободу греха. "Познайте истину, и истина сделает вас свободными" (Ин.8:32), сказано в Писании, и Пушкин искал эту истинную свободу, или лучше сказать, свободу в истине, до самой смерти. По-видимому, высшей и одновременно наиболее отчаянной точкой этого поиска явился роман "Евгений Онегин". Принято считать, что в романе этом поэт отразил трагедию русского барства ("великое дворянское безделье", по определению И.Л.Солоневича). Я полагаю, однако, что речь надо вести именно о таком этапе духовного возрастания Пушкина, когда он вошел в пору покаяния в православном смысле этого слова и в пору чуткого внимания к своеобычности свой Родины - в историософском своем воззрении. Если сказать совсем коротко, Пушкин полюбил Россию такой, какова она есть; в этом суть дела. Не следует забывать, что Онегин, это дитя Летнего сада, дитя Петербурга, по существу отвергнуто собственной страной в лице Татьяны, которая, хотя и "изъяснялася с трудом на языке своем родном", все же сохранила верность преданьям милой старины - таинству брака, сокровищу женской верности. Подобный "домострой", а точнее строгое православное домостроительство семьи как малой церкви, и повергает в отчаянье Онегина. Пусть лучше все будут несчастны, чем кто-либо будет счастлив за счет другого - как бы выдает ему Татьяна сокровенную русскую мудрость, - и любовную, и национальную. Онегин в ужасе, и в эту злую для него минуту Пушкин оставляет своего героя навсегда... как будто оставляет самого себя - ветхого, грешного, гордеца и сластолюбца... (23). Справедливости ради скажем, что петербургская родословная Онегина не противоречит тому типу русского странника, которого увидел в нем Достоевский. Наоборот, двойственность петербургской культуры, одновременно наследующей и отрицающей традицию русской духовности, приводит к тому, что Онегин (как и Чацкий, и Печорин) не удостаивает своим участием жизненного торжища, где идет борьба за власть и деньги. В этом плане Онегин - дальний родственник тех старообрядцев, которые бежали от дел тьмы, и предшественник Ильи Ильича Обломова, не встававшего с дивана из брезгливости перед суетой ("священная русская лень"). Кроме того, Пушкин проводит прямую параллель между Онегиным и Чаадаевым: "второй Чадаев, мой Евгений...". И сходство их не только в изысканности туалета. Ведь Чаадаев не был принятой собственной страной, тоже оказался лишним человеком в ней и возвратился духом к Отечеству только через "метанойю" - перемену ума. В перерыве между работой над главами "Онегина" Пушкин пишет "Бориса Годунова" - эту драму власти без любви. А какая на Руси власть без любви? Вот Иоанн Грозный был жестокий, суровый - а народ любил его, видел в нем законного Государя (вспомним "Песню про Царя Ивана Васильевича..." М.Ю.Лермонтова), тогда как Борис Годунов - безлюбый царь, хотя и добрый, хлебосольный. И даже "демократ-западник". Более того, подозрение в убийстве царевича Димитрия посланцами Бориса не находит фактического подтверждения, а самозванцы множатся, потому что не в эмпирических фактах тут дело, а в харизматической природе русской монархии: если уж Царь - так всея Руси, помазанник Божий, а не ловкий ставленник случая или тех или иных боярских (тем более плутократических) кругов... Еще более усиливает антихристианский характер борьбы за царский венец стремление "грех грехом поправить" (выражение В.В.Розанова) - замысел Гришки Отрепьева, который и приводит в Москву поляков. Соборное православное покаяние приносит за всю Русь Пимен: Прогневали мы Бога, согрешили, Владыкою себе цареубийцу мы нарекли. Так вместе со своими героями углублялось творческое сознание нашего поэта, восходя в полноту христианской любви. Само собой разумеется, что речь здесь идет об объективном идеальном горизонте его художества, о "вершине усилия" его, а вовсе не о тех падениях и слабостях, что случались с Пушкиным как писателем и человеком по общей поврежденности людской природы. Среди этих вершин свобода оставалась, честь оставалась, любовь к отеческим гробам и родному пепелищу оставалась - но они пресуществились из языческих в христианские, засияли в Божьем луче, как сказал бы Иван Ильин. Причем лично Пушкин готов был идти за них на жертву - вспомним реакцию тогдашней прогрессивной общественности (Герцен) на его грозные патриотические стихи "Клеветникам России" и "Бородинская годовщина" (1831). Что же касается периода позднего, послепокаянного, то жемчужинами его "россики" здесь выступают, как я уже сказал, "Медный всадник", "Капитанская дочка" и стихотворения каменноостровского цикла. Смысл православного искусства состоит в том, чтобы человеческими средствами передать радость бытия с Богом (всякое дыхание да хвалит Господа!). Именно такой радостной вестью целиком становятся под конец поэзия и проза Пушкина, хотя наружно это может быть и личная трагедия, и народная драма, и экзистенциальная "заброшенность" ("Маленькие трагедии"). В этом ключе "Медный всадник" и "Капитанская дочка" -- это как бы эпохальная и личная грани русского бытия, сливающиеся в его религиозном преображении (каменноостровский цикл). В поэме о Петре Пушкин являет христианскую антиномию высшего напряжения - антиномию между соборной и индивидуальной душой России, потревоженной титанической волей властелина. Вклад Пушкина в разрешение этого противостояния выражается в приятии его во всей полноте, без попыток уйти в ту или другую сторону. Говоря проще, Пушкин в своей поэме не с Евгением и не с Петром, а с Богом, который обещал нам, что в конце "смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло" (Откр. 21:4). В "Капитанской дочке" та же по существу дилемма ставится уже как задача персонального выбора - либо ты с истиной (то есть идешь царской дорогой русской истории), либо ты отщепенец и самозванец, который уже был осужден в лице Григория Отрепьева и снова осуждается в лице Пугачева: "Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный". Собственно, в образе Пугачева Пушкин окончательно расстается с одним из мотивов своего прошлого - с демоническим соблазном воли для гения, а не для творца... Очень многозначителен в этом отношении сон Гринева, где тот видит перед собой мужика с топором: "Страшный мужик ласково меня кликал, говоря: "Не бойсь, подойди под благословение..." (Гл.II). Не сословно-партийные разделения и титанизм короля-солнце держат Русь, а симфоническое (любовное) согласие Всех с Одним и Одного со Всеми (ср. финал "Капитанской дочки"), и горе ей, если это согласие поколеблется. Зрелый Пушкин - это певец христианской любви, которая ответственна только перед Богом, и это певец православной России, которая волею судеб предстает то в виде Великого Княжества Киевского, то в облике Московского Царства, то в обличии Петербургской Империи. В Пушкине как художнике наиболее полно воплощена одновременно русскость и всемирность петербургской культуры, ее золотое и серебряное качество. В поэзии Пушкина действуют те же духовные энергии, что и в "Троице" Андрея Рублева, но овладевают они теперь - благодаря пушкинскому гению - художественно-культурными формами всей Европы и Востока, тем самым самоопределяясь по отношению к ним. Именно на таком слиянии православного духа и вселенской эстетической формы рождается "каменноостровский цикл", из которого мы приведем лишь одно стихотворение, имеющее прямое отношение к духовной реальности России: (Из Пиндемонти) Не дорого ценю я громкие права, От коих не одна кружится голова. Я не ропщу о том, что отказали боги Мне в сладкой участи оспоривать налоги Или мешать царям друг с другом воевать; И мало горя мне, свободно ли печать Морочит олухов, иль чуткая цензура В журнальных замыслах стесняет балагура. Все это, видите ль, слова, слова, слова. Иные, лучшие мне дороги права; Иная, лучшая потребна мне свобода: Зависеть от Царя, зависеть от народа - Не все ли нам равно? Бог с ними. Никому Отчета не давать, себе лишь самому Служить и угождать; для власти, для ливреи Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи; По прихоти своей скитаться здесь и там, Дивясь божественным природы красотам, И пред созданьями искусств и вдохновенья Трепеща радостно в восторгах умиленья, -Вот счастье! вот права... Казалось бы, тот же гимн вольности, что и двадцать лет назад, - однако здесь мы встречаемся с Пушкиным, который понял космический замысел Бога и соответственно нашел свое место в нем. Свобода для него теперь не самоцель, а способ приближения к творцу; права человека - не разрешение на эгоизм и грех, а возможность отказаться от цивилизованной суеты ради божественных красот мирозданья. Более того, само лишение формальных "прав человека" не вызывает теперь у него ропота, а демократическая комедия "свободы печати" - только усмешку. Неудивительно поэтому, что фактическим завершением - и высшей смысловой точкой - всей "россики" Пушкина стало, наряду с "Капитанской дочкой", его знаменитое письмо П.Я.Чаадаеву от 19 октября 1836 года, где великий национальный поэт, отвергая католическо-западнический взгляд на Россию, ясно формулирует свое видение русской идеи: "... Что касается мыслей, то вы знаете, что я далеко не во всем согласен с вами. Нет сомнения, что схизма отъединила нас от остальной Европы и что мы не принимали участия ни в одном из великих событий, которые ее потрясали, но у нас было свое особое предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена. Для достижения этой цели мы должны были вести совершенно особое существование, которое, оставив нас христианами, сделало нас, однако, совершенно чуждыми христианскому миру, так что нашим мученичеством энергичное развитие католической Европы было избавлено от всяких помех. Вы говорите, что источник, откуда мы черпали христианство, был нечист, что Византия была достойна презрения и презираема и т.п. Ах, мой друг, разве сам Иисус Христос не родился евреем и разве Иерусалим не был притчею во языцех? Евангелие от этого разве менее изумительно? У греков мы взяли Евангелие и предания, но не дух ребяческой мелочности и словопрений. Нравы Византии никогда не были нравами Киева. Наше духовенство, до Феофана, было достойно уважения, оно никогда не пятнало себя низостями папизма, и, конечно, никогда не вызвало бы реформации в тот момент, когда человечество больше всего нуждалось в единстве <...> Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы - разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов? Татарское нашествие - печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (русскому единству, разумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре - как, неужели все это не история, а лишь бледный полузабытый сон? А Петр Великий, который один есть целая всемирная история? А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел нас в Париж? И (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка? Думаете ли вы, что он поставит нас вне Европы? Хотя лично я сердечно привязан к Государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора - меня раздражают, как человек с предрассудками -я оскорблен. Но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал." В этих чеканных строках вся пушкинская любовь к России, к Святой Руси. Здесь и былинная богатырская Русь, где царь Кощей над златом чахнет (24); и потрясенная Москва времен великих смут XVI и XVII веков; и Невы державное теченье, на берегах которой град Петров стоит неколебимо, как Россия. На языке поэзии эта любовь звучит так: Два чувства дивно близки нам. В них обретает сердце пищу - Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам: На них основано от века По воле Бога самого Самостоянье человека - Залог величия его. (1830) * Любовь к Богу Когда же начнет рассветать день и утренняя звезда взойдет в наших сердцах, человек, достойный имени своего, выходит на подобающее ему делание и становится созерцателем премирных вещей... он истинно восходит несказанною силою Духа, и с неизреченной духовной помощью слышит неизреченные слова и видит недоступное взорам. И - о, чудо! Всецело привлекается и объемлется этим, и отрывается от земли и, соревнуясь с неутомимыми песнопевцами, становится воистину иным ангелом Божиим на земле, и через себя приводит к нему всякий вид твари, потому что и сам теперь имеет участие в том, что выше всего (Еф. 4:6), так что он в точности становится отображением образа Божия. Св. Григорий Палама После сказанного нет нужды специально подчеркивать мысль о том, что Пушкин верил в Бога и любил его - неверующий холодный человек близко не подошел бы к той поистине гениальной области божественного света, где обитал автор "Евгения Онегина" и "Капитанской дочки". Разумеется, ученый читатель тут же вспомнит "Гаврилиаду", и письмо по поводу "единственного умного афея" - англичанина, послужившее причиной ссылки поэта в Михайловское, и многое другое... В ответ могу посоветовать только еще раз перечитать пушкинского "Пророка" - имеющий уши да слышит: Духовной жаждою томим, В пустыне мрачной я влачился, И шестикрылый серафим На перепутьи мне явился. Перстами легкими, как сон, Моих зениц коснулся он. Отверзлись вещие зеницы, Как у испуганной орлицы. Моих ушей коснулся он, И их наполнил шум и звон: И внял я неба содроганье, И горний ангелов полет, И гад морских подводный ход, И дольней лозы прозябанье. И он к устам моим приник И вырвал грешный мой язык, И празднословный, и лукавый. И жало мудрыя змеи В уста замершие мои Вложил десницею кровавой. И он мне грудь рассек мечом, И сердце трепетное вынул, И угль, пылающий огнем, Во грудь отверстую водвинул. Как труп в пустыне я лежал. И Бога глас ко мне воззвал: "Восстань, пророк, и виждь, и внемли, Исполнись волею моей И, обходя моря и земли, Глаголом жги сердца людей". В этом тексте не может не обратить на себя внимания мистическое воспроизведение Пушкиным самого архетипа пророка Божьего, как он дан в книге Исаии: "И сказал я: горе мне! Погиб я! Ибо я человек с нечистыми устами, и живу среди народа также с нечистыми устами, - и глаза мои видели Царя, Господа Саваофа. Тогда прилетел ко мне один из серафимов, и в руке у него горящий уголь, который он взял клещами с жертвенника. И коснулся уст моих; и сказал: вот, это коснулось уст твоих, и беззаконие твое удалено от тебя, и грех твой очищен. И услышал я голос Господа, говорящего: кого мне послать? И кто пойдет для Нас? И я сказал: вот я, пошли меня" (Исаия. 6:5-8). Стихотворение "Пророк" написал не просто великий поэт, а человек, чье сознание (и сверхсознание) поражено призванием свыше, будь он при этом хоть трижды грешен в других своих проявлениях. Вспомним мысль И.А.Ильина о том, что грех - это слабость в добре, а злодейство - это сила во зле. Величайшие христианские святые почитали себя большими грешниками, ибо один Господь без греха, но ни один злодей не смог бы выдумать "Пророка", если бы посланник неба не коснулся действительно его зрения и слуха. Как известно, Пушкин тщательно изучал Библию, но вряд ли он знал то место из творений св. Григория Паламы, которое я привел эпиграфом к настоящей главе (эти тексты впервые были изданы в России в 1895 году) (25). Между тем, Пушкин в своем искусстве - а в конце концов и в жизни - сделал все то, о чем пишет знаменитый основоположник православного исихазма, он стал созерцателем премирных вещей, то есть "семенных логосов" твари, равно как и пронизывающих ее горних энергий ("и неба содроганье", и "гад морских подводный ход"). В своем художестве поэт навеки разрешил для русской культуры ту антиномию творчества и послушания, которая на рубеже двадцатого столетия снова - декадентским образом - всплыла в модернизме, абсолютизировавшем личность эмпирического автора в ущерб Творцу. Пользуясь терминологией "серебряного века", можно сказать, что гениальность и святость ипостасно совпали в явлении Пушкина, всегда чутко внимавшего Слову-Логосу, а не только собственному, по существу неограниченному дару. Иначе говоря, космос Пушкина был построен во имя Отца, Сына и Духа, то есть в троичном, а не каком-либо единичном или даже двоичном измерении, что делало его всесовершенным и всепроникающим. Автор "Медного всадника" дерзал раздувать огонь сотворения нового, но это было именно со-творение, со-образное с вечными идеями Бога о земле и людях. Пушкин не ведал никакой логософобии, никаких "комплексов" по поводу собственной оригинальности и вовсе не прочил себя в космогонисты, чем так озабочен был в начале нашего века авангард и чем играет порой нынешний постмодерн. В созданиях Пушкина проступает икона Творца в твари и через тварь, делающая пушкиниану "ясной" и "тихой" вопреки страстям, задевающим ее своим пурпурово-серым" (А.Блок) крылом. Когда поэт заявляет в "Воспоминании": ...И, с отвращением читая жизнь мою, Я трепещу и проклинаю, И горько жалуюсь, и горько слезы лью, - Но строк печальных не смываю- - он опять-таки по сути исполняет завет Григория Паламы о "смывании слезами" личины миры сего. Смоют или не смоют слезы человеческий грех - это ведомо Господу. Но уж наверное смоют они всякую горделивую или суетную маску (личину), препятствующую любви человеческой к миру и Создателю. А кто много возлюбил, тому и простится много. Завершая этот небольшой очерк о явлении любви у Пушкина, замечу, что словом Пушкина ответила Православная Россия на петровскую попытку вестернизации страны по протестантскому образцу. В таком плане творчество Пушкина лежит в одном ряду со святостью Серафима Саровского и с победой России в Отечественной войне против Наполеона, стремившегося навязать свою коронованную буржуазную революцию всему свету. Пушкин произнес пророчество, выполнил свое предназначение, и мог сказать о себе: Скоро, скоро удостоен Будешь царствия Небес. Скоро странствию земному Твоему придет конец. Уж готовит ангел смерти Для тебя святой венец. (26) ПРИМЕЧАНИЯ: 1. Лихачев Д.С. Первые семьсот лет русской литературы \\ Изборник. М., 1969. С.9. 2.Митрополит Анастасий. Пушкин в его отношении к религии и Православной Церкви. М., 1991. С.35. 3.Струве П.Б. "Неизъяснимый" и "непостижимый" // Пушкинский сборник. - Прага, 1929. С.259-264; Струве П.Б. Дух и слово Пушкина // Белградский Пушкинский сборник. Белград, 1937. С.265-342. 4.Духовная история переписки между митрополитом Филаретом и Пушкиным подробно освещена в статье священника Иоанна Малинина: "К литературной переписке митрополита Филарета и А.С. Пушкина // Пушкинская эпоха и христианская культура. Вып.VI. - СПб., 1995. 5.Св.Максим Исповедник. Подвижническое слово // Добротолюбие. - М., 1900. - С.273. 6.Непомнящий В.С. Поэзия и судьба. М., 1987. С.389. 7.Ср. суждение Ю.М.Лотмана: "Создается ощущение, что ни один из способов повествования не в силах охватить эту сущность (роман в стихах - А.К.), которая улавливается лишь объемным сочетанием взаимоисключающих типов рассказа". (Лотман Ю.М. Роман в стихах Пушкина "Евгений Онегин"//В кн.: Пушкин.Спб.1995.С.411. 8.См.: Франк С.Л. Религиозность Пушкина // Пушкин в русской философской критике: конец XIX- первая половина ХХ века. М., 1990. С.381. 9.Ильин И.А. "Моцарт и Сальери" Пушкина // Пушкинъ. Спецвыпуск еженедельника "Литературная Россия". М., 1992. С.23. 10. "Вы хотите, чтобы вас научили истине? - Знаете ли великую тайну: истина не передается! Есть вопросы, на которые можно отвечать только одним словом; но этого слова вы не поймете, если оно само не выговорится в душе вашей..." В.Ф.Одоевский. Русские ночи. Л.,1975.С.14. 11.Именно этого, как известно, не мог ей простить прогрессивный Белинский. Впрочем, Белинский еще не читал "Анны Карениной". 12.Епископ Иоанн Зизиулас. Истина и общение // Беседа. 10, Ленинград-Париж, 1991. С.41. 13.См. там же. 14.В свое время А. Блок сказал об Анне Ахматовой, что она пишет стихи как бы перед мужчиной, а нужно как бы перед Богом. 15.См.: Айхенвальд Ю. "Гаврилиада" // Пушкинъ. Спецвыпуск женедельника "Литературная Россия". М., 1992.С.27. 16.Уже в ХХ веке будет написана книга Б.Вышеславцева "Этика преображенного эроса". 17. Франк С.Л. Цит.соч. С.382. 18.Цит. по: Бибихин В.В. Символ и другое // Начала. М., 1994. 1. С.178. 19.Образец такой эротизации Пушкин мог найти хотя бы в "Христософии" Якова Беме. 20. См. об этом глубокую статью В.С.Непомнящего "Пушкин через двести лет" \\ Пушкинская эпоха и христианская культура. Вып.V . СПб., 1994. С.74-96. 21.Соловьев В.С. Собр.соч. Т.9. СПб., 1913. С.43. 22.Леонтьев К.Н. Отшельничество, монастырь и мир. Четыре письма с Афона. Сергиев Посад, 1913. С.39. 23.Аналогом "онегинского переворота" в судьбе самого Пушкина была его поэтическая переписка с митрополитом Филаретом, которую мы приводили выше. 24.В социально-философском плане чахнущий над златом Кощей символизирует неблагодарность русского духа для богатства: Ср. евангельский рассказ о богатом юноше (Мтф. 19: 16-22). 25.См.: Епископ Арсений. Св.Григория Паламы, митрополита Солунского, три творения, доселе не бывшие изданными. Новгород, 1895. 26.Как установлено недавними исследованиями, это стихотворение Пушкина носит автобиографический характер. См.: Сайтанов В.А. Третий перевод из Саути // Пушкин: исследования и материалы. Т.XIV. СПб., 1991. С.104-109. 1

Понятие «любовь» - одно из немногих слов, выражающих почти абсолютную абстракцию (наряду с «истиной», «богом» и др.). Человек стремится к любви и бежит от нее одновременно. Так, по-видимому, любовь открывает человеку его сущность, которая отличает его от других.

Каждый человек любит по-своему, и, возможно, именно способность к любви делает человека человеком и человеком, отличным от других людей.

Основа всех видов человеческой любви, как бы глубинная ось ее чувств -- это отношение к другому человеку как к самому себе: такое состояние души, когда все в нем так же дорого подсознанию, как он сам.

Современные концепции, объясняющие механизмы возникновения любви, за исходное принимают физиологическое влечение. Романтическая любовь интерпретируется как сильное возбуждение, которое может быть результатом чего угодно, но нередко соседствует с опасностью, смертью, страхом. Склонность к интерпретации может оказаться выше, чем само возбуждение. Романтическая любовь непостоянна и нестабильна, так как 1) причины возбуждения в обыденных ситуациях быстро исчезают; 2) связана с постоянным переживанием сильных (как положительных, так и отрицательных) эмоций, от которых быстро устают; 3) ориентирована на устойчивую идеализацию партнера, при которой реальный человек становится фантомом.

В любви кроме эмоциональной интерпретации важен уровень самопринятия. В благоприятных ситуациях уровень самопринятия повышается, при распаде -- снижается.

Важным источником формирования образа любви у человека является опыт, приобретенный в родительском доме, влияние поведения отца и матери, поскольку образ любви не исчерпывается представлениями о том, как вести себя во время полового контакта, но во многом определяется усвоенным способом общения в совместной жизни с другими людьми. Человек, который вырос в атмосфере авторитарности и деспотизма, будет искать сексуального именно с этими, травмирующими его чертами. Наоборот, чрезмерная опека родителей сформирует будущих инфантильных мужчину и женщину.

Пессимистическая модель предложена Л. Каслером. Он выделяет три причины, которые заставляют человека влюбляться: 1) потребность в признании; 2) удовлетворение сексуальных потребностей; 3) конформистская реакция (так принято). Любовь по Каслеру -- это сплав совокупности эмоций, среди которых ведущую роль играет страх потери источника удовлетворения своих потребностей. Влюбленность, конструируемая постоянным страхом потерять его, делает человека несвободным, зависимым и мешает личностному развитию. Позитивное эмоциональное состояние влюбленного он связывает с благодарностью человека за удовлетворение своих потребностей. Следовательно, приходит к выводу Л. Каслер, свободный человек не испытывает любви.

Оптимистическая модель любви предложена А. Маслоу. Согласно этой модели любовь характеризуется снятием тревожности, ощущением полной безопасности и психологическим комфортом, удовлетворенностью психологической и сексуальной стороной отношений, которая с годами растет, постоянно усиливается интерес любящих людей друг к другу. В течение совместной жизни партнеры хорошо узнают друг друга, реальная оценка супруга сочетается с его полным принятием. Конструктивную силу любви Маслоу связывает с соединением сексуальной сферы с эмоциональной, что способствует верности партнеров и поддержанию равноправных отношений.

И. С. Кон приводит типологию любви Д. А. Ли, экспериментальное обоснование которой выполнено К. Хендриком:

1. эрос -- страстную любовь-увлечение;

2. людус -- гедонистическую любовь-игру с изменами;

3. сторге --любовь-дружбу;

4. мания -- любовь-одержимость с неуверенностью и зависимостью;

6. агапе -- бескорыстную любовь-самоотдачу.

Э. Фромм выделяет 5 типов любви: братскую, материнскую, эротическую, любовь к самому себе и любовь к Богу. Он выделяет в любви: заботу, ответственность, уважение друг к другу, знание особенностей другого, непременное для любви ощущение удовольствия и радости.

Р. Хатисс выделяет в любви уважение, положительные чувства к партнеру, эротические чувства, потребность в положительных чувствах партнера, чувство близости и интимности. Он же включает сюда чувство враждебности, которое вытекает из слишком короткой дистанции между партнерами и эмоциональной близости.

По З. Рубину, любовь содержит привязанность, заботу и интимность.

В. Соловьев описывает любовь нисходящую, восходящую и равную. Основания для такого представления он усматривает в соотношении вкладов каждого партнера в эмоциональные отношения. Равная любовь предполагает равенство эмоционального вклада тому, что поступает в ответ. Источники и стили любви

Любовь как отражение личностной неадекватности. Итак, некоторые авторы (Кеслер, Фрейд, Мартинсон, Рейк) пытались обрисовать потребность в любви как признак неадекватности. З. Фрейд и В. Рейк рассматривали «любовь» как отраженное восприятие собственных недостигнутых идеалов в партнере. Пил проводит параллель между использованием наркотиков и любовью (зависимость от чувства удовлетворения способствует занижению своей самооценки). По Кеслеру, «любовь» -- признак наличия потребности у здорового человека, а по Фрейду и Рейку, «любовь» не является патологией, но характеризует невротическую личность. Так, зависимость клиентов психотерапевтов от своих партнеров показывает, что «неадекватные личности более зависимы от любви, чтобы выжить психологически».

Теория любви А. Афанасьева. «Любовь» - это особое состояние эйфории, вызванное иллюзией обрести «счастье» в паре с субъектом, достаточно наделенным теми психическими свойствами, в которых ощущается недостаток. Автор обосновал свое представление о внутренней архитектуре человека, состоящей из четырех психических модулей или функций: Эмоции («души»), Логики («ума»), Физики («тела») и Воли («духа»). Этот набор функций присущ всем людям, однако он образует в личности иерархию, которая и определяет различие людей.

Существуют три вида любви:

Эрос -- любовь по принципу противоположности. Встречается чаще всего, к сожалению, сильная сторона другого не прибавляет силы слабой стороне. Любовь -- зависть -- ненависть.

Филия -- любовь по принципу тождества. Родственные души, узнавая друг друга, в конечном счете оказываются перед своим отражением в зеркале. Статика, скука.

Агапе -- любовь-эволюция, движущая партнеров от противоположности к тождеству. Плодотворная, настоящая «формула любви», приводит к гармонизации личностей любящих.

Любовь -- нормальное чувство адекватной личности. Однако для большинства психологов «любовь» -- вполне нормальное чувство адекватной личности. Винч связывает это явление с воспитанием. Гринфильд считает, что «любовь» -- « поведенческий комплекс, функцией которого является управление индивидами» в обществе, выполнение определенной социальной роли («муж--отец», «жена--мать»). По мнению Вальстера, «любовь» объясняется сильным физиологическим возбуждением. Источником любви могут являться также и несексуальные стимулы (темнота, опасность и т. д.).

Теория любви В. И. Мустейна. По мнению В. И. Мустейна, в понятие «любовь» входят множество характеристик, таких как альтруизм, интимность, восхищение, уважение, участие, доверие, согласие, гордость. Каждую характеристику можно, кроме того, классифицировать по способу выражения: а) чувство, б) установка, в) поведение, г) здравый смысл. Однако ни один из них не является ведущим критерием определения «любви». По мнению В. И. Мустейна, проведенные исследования говорят о трех стадиях «любви»: а) страстная любовь; б) романтическая; в) супружеская любовь.

Теория любви Дж. Ли (стили и цвета любви). Джон Алан Ли разработал свою теорию «любви», посвященную по большому счету лишь сексуальным отношениям. Самая главная проблема для всех, по мнению автора, это встреча с партнером, который бы разделял наши представления, наши мнения, наши взгляды на жизнь. Чтобы сделать правильный выбор, автор советует изучать «любовь», ее стили-цвета. Стили любви (присущие каждому человеку взгляды на любовь) не подобны зодиаку, они могут меняться. Остановимся на характеристике каждого стиля в отдельности.

Эрос.Эротический стиль всегда начинается с сильного физического притяжения. Любовник воспринимает партнера как идеального и не замечает его недостатков. Именно приверженцы такого стиля влюбляются с первого взгляда

Сторге. Этот стиль любви возникает среди людей, живущих по соседству, затем они симпатизируют друг другу и решают не расставаться и создать семью. Такие влюбленные не тратят много времени, глядя друг другу в глаза, и для них представляет определенную сложность сказать без смущения: «Люблю тебя».

Людус. Приверженцы такого стиля любви не посвящают свою жизнь одному партнеру. Они -- бродяги, коллекционеры любовных переживаний. Людистическая любовь -- любовь без обещаний.

Однако основные стили, сочетаясь друг с другом, дают второстепенные цвета любви:

Мания. Это весьма противоречивая любовь, которая образуется в результате сочетания Эроса и Людуса. Любовник такого стиля скорее любим или требует любви от партнера, чем любит сам. Он часто зависим от объекта своей привязанности, лишен самоуверенности и поэтому имеет слабую позицию. Некоторые называют этот стиль «безумной любовью».

Прагма. Это скорее сознательная любовь, которая образуется в сочетании Людуса и Сторге. Партнер такого стиля выбирает возлюбленную одной религии, социального происхождения, учитывая даже хобби. Поиски такого партнера - это своего рода сортировка. Качество партнера продумываются заранее, затем отбирается кандидат по этим качествам и оценивается с невероятной тщательностью. Прагматический любовник часто обсуждает свой выбор с родителями или друзьями.

Агапе или каритас -- самоотверженная любовь человека, готового на самопожертвование. Этот стиль -- сочетание Эроса и Сторге. Такой любовник чувствует обязанность заботиться о своей возлюбленной, но его отношения схожи с отношением к человеку, в чем-то нуждающемуся. Если такой любовник решает, что его партнеру будет лучше с другим, даже с соперником, он или она отказываются от любви.

Людистический эрос. Любовники такого стиля довольны жизнью и уверенно справляются с проблемами, не хотят любовных переживаний, не имеют глубоких чувств, но способны помочь партнеру наслаждаться любовью и прекращают отношения, если не испытывают наслаждения.

Сторгический людус. Любовники такого стиля считают свою жизнь длинным перечнем любовных историй; как правило, имеют супруга; осмотрительные, сдержанные, не высказывают своих чувств и эмоций, не мечтательны; проводят время с партнером, не нарушая обычный ход жизни, если отношения взаимоудобны; не терпят сцен ревности.

Теория любви Р. Дж. Стернберга (треугольная любовь). Три вершины -- это:

интимный компонент (наличие близких взаимоотношений): желание повысить благосостояние любимого человека, ощущение счастья с любимым, глубокое уважение к любимому человеку, возможность рассчитывать на любимого человека, когда это необходимо, взаимопонимание, умение делиться своей собственностью с любимым человеком, получение и оказание духовной поддержки, сексуальные отношения, значимость любимого в жизни;

Введение

Классификация форм любви

Истоки и эволюция понятия любви

Значение любви

Любовь по Фромму

1 Любовь - ответ на проблему человеческого существования

2 Любовь между родителями и детьми

3 Объекты любви

Список литературы

Введение

Что такое любовь?

Любовь - чувство, свойственное человеку, глубокая привязанность к другому человеку или объекту, чувство глубокой симпатии.

Любовь - одна из фундаментальных и общих тем в мировой культуре и искусстве. Рассуждения о любви и её анализ как явления восходят к древнейшим философским системам и литературным памятникам, известным людям.

Любовь рассматривается также как философская категория, в виде субъектного отношения, интимного избирательного чувства, направленного на предмет любви.

Способность к любви у высших животных может проявляться в форме привязанности, сложных взаимоотношений социального типа внутри группы, но в полной мере она спорна и пока не подтверждена.

Этимология

Русское «любовь» восходит через др.-рус. любы к праслав. (тот же корень, что и у глагола «любить»). Данное слово, так же, как и «кровь», «свекровь» и многие другие, относилось к типу склонения на. Уже в древнерусском языке этот тип распался, лексемы, относящиеся к нему перешли в более продуктивные типы, тогда же форма именительного падежа была вытеснена первоначальной формой винительного падежа любовь (праслав.). Существует также гипотеза о заимствованном характере данного слова в русском языке.

Основы понимания любви Терминология

Сложность и диалектическая многоплановость любви породила значительное количество трактовок феномена в различных языках, культурах в течение всей истории человеческого общества.

Различение отдельных типов любви можно видеть уже в древнегреческом языке: «эрос» (др.)- стихийная, восторженная влюблённость, в виде почитания, направленного на объект любви «снизу вверх» и не оставляющая места для жалости или снисхождения.

§«филиа» (др.-греч.)- любовь-дружба или любовь-приязнь, обусловленная социальными связями и личным выбором;

§«сторгэ» (др.-греч.) - любовь-нежность, особенно семейная;

§«агапэ» (др.-греч.) - жертвенная любовь, безусловная любовь, в христианстве- любовь Бога к человеку.

Также греками выделялось ещё 3 разновидности:

§«Людус» - любовь-игра до первых проявлений скуки, основанная на половом влечении и направлена на получение удовольствий.

§«Мания» (от греческого «мания» - болезненная страсть) - любовь-одержимость основа которой - страсть и ревность. Древние греки называли манию «безумием от богов».

§«Прагма» - рассудочная любовь, когда переживание этого чувства в человеке побуждается не сердечной привязанностью, а лишь в корыстных интересах с целью извлечения выгод и удобств.

В дальнейшем на этой основе был разработан ряд классификаций, в том числе предложенная канадским социологом Дж. А. Ли концепция шести любовных стилей: три основных стиля- эрос, сторгэ и людус, любовь-игра, в своих смешениях дают ещё три- агапэ, любовь-манию и рациональную любовь-прагму. Владимир Сергеевич Соловьёв определяет любовь как влечение одного одушевленного существа к другому для соединения с ним и взаимного восполнения жизни, и выделяет три её вида:

.Любовь, которая более дает, чем получает, или нисходящая любовь(лат.amor descendens) - к этому виду любви он относит родительскую любовь, преимущественно материнскую любовь к детям. У человека эта любовь, или попечение старших о младших, защита слабых сильными, создает отечество и постепенно организуется в национально-государственный быт.

.Любовь, которая более получает, чем дает, или восходящая любовь (лат. amor ascendens) - к этому виду любви он относит любовь детей к родителям, а также привязанность животных к своим покровителям, особенно преданность домашних животных человеку. У человека, по его мнению, эта любовь может распространяться так же на умерших предков, а затем и на более общие и отдалённые причины бытия (до всемирного провидения,единого Отца Небесного), и является корнем всего религиозного развития человечества.

.Любовь, которая равно даёт и получает, или половая любовь (лат. amor aequalis) - к этому виду любви он относит любовь супругов друг к другу, а также устойчивую связь между родителями у других видов животных (птиц, некоторых животных и т. п.). У человека эта любовь может достигать вида совершенной полноты жизненной взаимности и через это становиться высшим символом идеального отношения между личным началом и общественным целым.

Соловьёв подчёркивает, что в Библии отношения между Богом (в том числе в лице Христа и Церкви) и избранной им народностью изображается преимущественно как супружеский союз, из чего он делает вывод, что идеальное начало общественных отношений, по христианству, есть не власть, а любовь. Так же Соловьёв пишет, что с точки зрения этики, любовь представляет собой сложное явление, состоящее из:

.Жалости, преобладающей в родительской любви;

.Благоговения (pietas), преобладающего в любви детей к родителям и вытекающей из неё религиозной любви;

.Чувства стыда, в соединении с двумя первыми элементами образующего человеческую форму половой или супружеской любви.

2. Истоки и эволюция понятия любви

В истории религий любовь дважды получила первенствующее значение: как дикая стихийная сила полового влечения - в языческом фаллизме (еще сохраняющемся кое-где в виде организованных религиозных общин, каковы, например, индийские сактисты с их священно-порнографическими писаниями, тантрами), и затем, в противоположность с этим, как идеальное начало духовного и общественного единения - в христианской агапэ.

Естественно, что и в истории философии понятие занимало видное место в различных системах. Для Эмпедокла любовь (греч.) была одним из двух начал вселенной, именно началом всемирного единства и целости (интеграции), метафизическим законом тяготения и центростремительного движения. У Платона любовь есть демоническое (связывающее земной мир с божественным) стремление конечного существа к совершенной полноте бытия и вытекающее отсюда «творчество в красоте» (см. Платонизм). Это эстетическое значение любви было оставлено без внимания в философии патриотической и схоластической. Платон в своём трактате «Пир», вводит существенно формулировку о связи любви и познания. Любовь у него процесс непрерывного движения. Платонический эрос - есть эрос познания.

Согласно Аристотелю, целью любви является дружба, а не чувственное влечение. Аристотель предложил так определить понятие любви: «любить значит желать кому-нибудь того, что считаешь благом, ради него [то есть этого другого человека], а не ради самого себя, и стараться по мере сил доставлять ему эти блага»

В Средневековье своеобразное слияние христианских и платонических идей об этом предмете мы находим у Данте. Вообще в средние века любовь была предметом религиозной мистики, с одной стороны (Викторинцы, Бернард Клервоский и особенно Бонавентура в его сочинениях «Stimulus amoris», «Incendium amoris», «Amatorium»), и особого рода поэзии с другой; эта поэзия, из Южной Франции распространившаяся по всей Европе, была посвящена культу женщины и идеализованной половой любви в смысле гармонического соединения всех трёх её элементов: благоговения, жалости и стыдливости.

В эпоху Возрождения трудами Марсилио Фичино, Франческо Каттани, Джордано Бруно и других, начинает развиваться течение неоплатонизма. В основе этой любовной философии находится учение о красоте. Природа любви есть стремление к красоте. Эта концепция связывает этику и эстетику и оказывает значительное воздействие на искусство эпохи Возрождения.

В эпоху барокко Бенедикт Спиноза дал следующее определение: «Любовь есть наслаждение, сопровождающееся идеей внешней причины» (лат. Amor est Laetitia concomitante idea causae externae) Спиноза отождествляет любовь с абсолютным познанием (amor Dei intellectualis) и утверждал, что философствовать есть не что иное, как любить Бога.

В новой философии следует отметить теорию половой любви у Шопенгауэра («Metaphysik der Liebe» в «Parerga u. Paral.»). Индивидуализацию этой страсти у человека Шопенгауэр объясняет тем, что жизненная воля (нем. Wille zum Leben) стремится здесь не только к увековечению рода (как у животных), но и к произведению возможно совершеннейших экземпляров рода; таким образом, если этот мужчина страстно любит именно эту женщину (и наоборот), то значит, он именно с ней может в данных условиях произвести наилучшее потомство.

В XX веке взаимосвязь между любовью и сексуальностью легла в основу работ Зигмунда Фрейда. Любовь по Фрейду иррациональное понятие, из которого исключено духовное начало. Любовь в теории сублимации, разработанной Фрейдом, низводится к первобытной сексуальности, являющейся одним из основных стимулов развития человека.

Впоследствии были предприняты попытки развития теории Фрейда и перехода от чистого биологического описания к социальной и культурной составляющей как основе явления. Это новое направление, зарождённое в США, было названо неофрейдизмом. Одним из лидеров неофрейдизма считается психоаналитик Эрих Фромм.

В январе 2009 года ученые института Стони Брук (Нью-Йорк, США) подвели научную базу под существование «вечной любви»: они пришли к выводу, что уровень допамина (гормона удовольствия жизнью) одинаков и у старожилов любви, и у только что полюбивших. Однако они не учитывали уровень окситоцина, который отвечает за привязанность и его уровень изменяется с течением времени.

3. Значение любви

Эрих Фромм, в своих работах, предложил сберечь слово «любовь» только для особенного вида единения между людьми, которое, по его мнению, «имеет идеальную ценность во всех великих гуманистических религиях и философских системах прошедших четырёх тясячелетий истории Запада и Востока», единения, которое он считает зрелым(единственным разумным и удовлетворительным) «ответом на проблему человеческого существования». Фромм выделяет такую любовь из других форм любви, которые, по его мнению, являются незрелыми.

Сознание человека может породить дихотомии. Основная экзистенциальная дихотомия - это проблема существования: человек осознает, что он смертен, так стоит-ли жить, и если жить, то как? История религии и философии есть история поисков ответов на этот вопрос Зрелый и плодотворный ответ на этот вопрос и есть любовь.

В историю религии навсегда вошли такие имена учителей человечества как Будда, Моисей (Муса), Иисус Христос (Иса) и многие другие. В философии широко известны такие имена как Гегель, Маркс, Толстой, Ленин и многие другие.

Л.Н.Толстой полагал, что «Любовь есть единственная разумная деятельность человека»и предостерегал:

Любовь эта, в которой только и есть жизнь, проявляется в душе человека, как чуть заметный, нежный росток среди похожих на нее грубых ростков сорных трав, различных похотей человека, которые мы называем любовью. Сначала людям и самому человеку кажется, что этот росток, - тот, из которого должно вырастать то дерево, в котором будут укрываться птицы, - и все другие ростки все одно и то же. Люди даже предпочитают сначала ростки сорных трав, которые растут быстрее, и единственный росток жизни глохнет и замирает; но еще хуже то, что еще чаще бывает: люди слышали, что в числе этих ростков есть один настоящий, жизненный, называемый любовью, и они вместо него, топча его, начинают воспитывать другой росток сорной травы, называя его любовью. Но что еще хуже: люди грубыми руками ухватывают самый росток и кричат: «вот он, мы нашли его, мы теперь знаем его, возрастим его. Любовь! Любовь! высшее чувство, вот оно!», и люди начинают пересаживать его, исправлять его и захватывают, заминают его так, что росток умирает, не расцветши, и те же или другие люди говорят: все это вздор, пустяки, сентиментальность. Росток любви, при проявлении своем нежный, не терпящий прикосновения, могущественен только при своем разросте. Все, что будут делать над ним люди, только хуже для него. Ему нужно одного, - того, чтобы ничто не скрывало от него солнца разума, которое одно возращает его.

4. Любовь по Фромму

любовь сексуальность сублимация фрейд

Эрих Фромм в своих работах сравнивает две противоположные формы любви: любовь по принципу бытия или плодотворную любовь, и любовь по принципу обладания или неплодотворную любовь. Первая «предполагает проявление интереса и заботы, познание, душевный отклик, изъявление чувств, наслаждение и может быть направлена на человека, дерево, картину, идею. Она возбуждает и усиливает ощущение полноты жизни. Это процесс самообновления и самообогащения». Вторая означает лишение объекта своей «любви» свободы и держание его под контролем. «Такая любовь не дарует жизнь, а подавляет, губит, душит, убивает её». Он также говорит о глубоком отличии зрелой любви от её незрелых форм и всесторонне исследует предмет любви.

«Если человек любит только одного человека и безразличен ко всем другим, его любовь - это не любовь, а симбиотическая привязанность, или расширенный эгоизм».

Плодотворная любовь подразумевает заботу, ответственность, уважение и знание, а также желание, чтобы другой человек рос и развивался. Она является деятельностью, а не страстью.

4.1 Любовь - ответ на проблему человеческого существования

Человек - это осознающая себя жизнь, для которой невыносимо переживание отчужденности от природы, от других людей. Поэтому глубочайшей, стержневой потребностью человека является стремление покинуть тюрьму своего одиночества, стремление обрести единение с другими людьми. «История религии и философии есть история поисков ответов на этот вопрос».

«В противоположность симбиотическому союзу любовь - это единение при условии сохранения собственной целостности, индивидуальности. Любовь - это активная сила в человеке, сила, которая рушит стены, отделяющие человека от его ближних; которая объединяет его с другими. Любовь помогает ему преодолеть чувство изоляции и одиночества, при этом позволяя ему оставаться самим собой и сохранять свою целостность. В любви имеет место парадокс: два существа становятся одним и остаются при этом двумя»."Установлено, что фрустрация потребности в любви приводит к ухудшению соматического и психического состояний".

4.2 Любовь между родителями и детьми

Новорождённый воспринимает мать как источник тепла и пищи, он пребывает в эйфорическом состоянии удовлетворения и безопасности, в состояние нарциссизма. Позже к нему приходят переживания «гарантированной» любви матери «я любим, потому что это я». Если материнская любовь есть, то она «равна блаженству, если же ее нет, это все равно как если бы все прекрасное ушло из жизни - и ничего нельзя сделать, чтобы эту любовь искусственно создать». Проходит время и к ребёнку приходит ощущение способности возбуждать любовь своей собственной активностью. «Впервые в его жизни идея любви из желания быть любимым переходит в желание любить, в сотворение любви». Много лет пройдет с этого первого шага до зрелой любви. В конце концов ребёнку, может быть уже в юношеском возрасте, предстоит преодолеть свой эгоцентризм, увидев в другом человеке не только средство для удовлетворения собственных желаний, а самоценное существо. Потребности и цели другого человека станут так же, если не более, важны, как собственные. Давать, дарить окажется куда более приятно и радостно, чем получать; любить даже более ценно, чем быть любимым. Любя, человек покидает тюрьму своего одиночества и изоляции, которые образуются состоянием нарциссизма и сосредоточенности на себе. Человек переживает счастье единения, слиянности. Более того, он чувствует, что способен вызывать любовь своей любовью, - и ставит эту возможность выше той, когда любят его. Детская любовь следует принципу «Я люблю, потому что я любим», зрелая - «Я любим, потому что я люблю». Незрелая любовь кричит: «Я люблю тебя, потому что я нуждаюсь в тебе». Зрелая любовь говорит: «Я нуждаюсь в тебе, потому что я люблю тебя»

В родительской любви каждого взрослого человека есть материнское и отцовское начала. Материнская любовь (материнское начало) безусловна, а отцовская любовь (отцовское начало) обусловленна. «…зрелый человек соединяет в своей любви материнское и отцовское чувства, несмотря на то, что они, казалось бы, противоположны друг другу. Если бы он обладал только отцовским чувством, то был бы злым и бесчеловечным. Если бы обладал лишь материнским, то был бы склонен к утрате здравомыслия, препятствуя себе и другим в развитии». И одного начала недостаточно для нормального развития личности.

4.3 Объекты любви

Способность любить тесно связана с отношением человека к миру вообще, а не только к одному «объекту» любви. Поэтому любовь - это установка, ориентация характера. Однако большинство людей уверены, что любовь зависит не от собственной способности любить, а от свойств объекта любви. «Они даже убеждены, что, раз они не любят никого, кроме „любимого человека, это доказывает силу их любви», однако это не любовь, а симбиотический союз.

Таким образом любовь - это ориентация, которая направлена на всё, а не на что-то одно. Однако же существуют различия между разными типами любви, зависящими от видов объекта любви.

Список литературы

1.Болонь Жан-Клод История любовных побед от античности до наших дней. М., Текст, 2010. ISBN 5-7516-0803-3

Вышеславцев Б. П. Этика преображенного Эроса. Проблемы Закона и Благодати. М.: Республика. - 1994. - 368 с.

Ильин Е. П. Эмоции и чувства. - СПб: Питер, 2001. - 752 с.

Карпов М. М. Что такое любовь? Очерк. - Ростов н/Д. 2005. - 76 с.

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

хорошую работу на сайт">

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru/

Министерство образования и науки Российской Федерации

Владивостокский государственный университет экономики и сервиса

Институт заочного и дистанционного обучения

Кафедра философии и психологии

КОНТРОЛЬНАЯ РАБОТА

по дисциплине: "Семейная психология"

на тему: "Психология эмоциональных отношений. Феномен любви"

Выполнил: студент гр. ЗБПС-11-01

Е.М. Ибальдинов

Владивосток - 2015

Введение

Заключение

Введение

Эмоциональные отношения играют огромную роль в жизни человека. Социологические исследования, проведенные в нашей стране и за рубежом, продемонстрировали, что стабильные эмоциональные отношения постоянно занимают верхние места в иерархии ценностей, опережая такие значимые из них, как, например, достаток и работа.

Общей особенностью биографий людей, оценивающих себя как счастливых, является наличие у них надежных и удовлетворяющих их эмоциональных отношений.

Можно предположить, что по мере исторического развития эмоциональные отношения людей друг к другу все в большей степени выступают в качестве непосредственных регуляторов поведения. Это связано с возрастанием роли психологических факторов в детерминации таких важнейших институтов, как институты дружбы и семьи . Если, например, в прошлом можно было представить себе семью, характеризующуюся преимущественно негативными эмоциональными отношениям" между супругами или вовсе не имеющую внутрисемейных эмоциональных связей, то сейчас такая семья скорее всего прекратит свое существование.

Проблема роли эмоциональных отношений в жизни человека весьма актуальна для психологической науки. Как отмечал А.Н. Леонтьев, классические теории эмоций "рассматривают их трансформацию у человека как инволюцию, что и порождает ложный идеал воспитания, сводящийся к требованию "подчинить чувства холодному рассудку". В действительности же, по мнению А.Н. Леонтьева, "эмоциональные процессы и состояния имеют у человека свое собственное положительное развитие".

Регулятивная роль устойчивых эмоциональных отношений, в частности любви, видится прежде всего в их воздействии на функционирование и особенно создание семьи. Причиной заключения брака (во всяком случае, основной причиной), судя по данным социально-психологических и социологических исследований, для большинства молодых людей является любовь . Если бы в обществе любовь не была таким широко распространенным и признанным феноменом, мог бы разрушиться столь важный для его функционирования институт, как брак.

Но регулятивная роль эмоциональных отношений не может быть понята до конца, если ограничиваться анализом только одной культуры. Необходимы межкультурные сравнения. Оказалось, например, что во многих обществах любовь не включается в число распространенных причин заключения брака, а в некоторых - эмоциональные отношения между будущими супругами считаются даже крайне нежелательными. Имеющиеся данные позволяют связать роль эмоциональных "непрактических" факторов с различными аспектами жизни изучавшихся обществ, но прежде всего - со свободой выбора брачного партнера. В тех обществах в которых супруг либо подбирается родителями, исходящими из своих представлений о выгодах будущего союза, первый либо должен быть найден среди очень узкого круга, предписываемого сословной принадлежностью или интересами рода, любовь существенной роли в создании семьи не играют.

Уменьшают влияние любви также и экономическое принуждение к вступлению в брак, материальная и бытовая зависимость супругов друг от друга. В тех же случаях, когда молодые люди действительно самостоятельно выбирают друг друга, когда их отношения свободны от экономических расчетов, сословных предрассудков и других "практических оснований", важнейшей детерминантой общения становится эмоциональная связь. Таким образом, одна из функций любви, как это становится ясно из межкультурных исследований, состоит в том, что она является как бы дополнительным ориентиром в выборе партнера тогда, когда отсутствуют другие, более определенные способы его поиска. Кроме того, можно предположить, что возрастание роли любви при отсутствии экономического и иного принуждения может означать, что лишь в этих, более благоприятных условиях реализуется способность к установлению эмоциональных контактов с другими. К данной функции роль любви, однако, не сводится.

Остается неясным механизм влияния таких глобальных характеристик, как, например, свобода выбора брачного партнера, на эмоциональные отношения в паре. П. Розенблатт называет два конкретных способа такого влияния. Во-первых, это нормы и представления, на основе которых индивид строит свое поведение. Они определяют, что контакты с данным человеком престижны или, наоборот, нежелательны, что общение именно с этой девушкой не может переходить границ легкого флирта и т. д. Во-вторых, это возможность для общения. Для того чтобы выбор партнера был действительно свободен, необходимо не только отсутствие факторов принуждения. Нужно еще и достаточное число контактов с потенциальными партнерами. Общество может либо способствовать, либо препятствовать таким контактам. Культуры, характеризующиеся малой свободой выбора партнера, ограничивают или даже запрещают их.

Если бы речь шла о какой-либо другой психологической проблеме, например, о проблеме памяти или внимания, этот вывод наверняка был бы признан достаточно обоснованным. Однако в данном случае содержательные моменты так тесно переплетены с этическими, что несоответствие вывода нравственным заставляет искать новые факты или новые объяснения.

1. Динамика эмоциональных отношений

Закономерности эмоциональных отношений на первом этапе их развития могут быть описаны, хотя и с известными потерями, без апелляции к активности субъекта, к процессу взаимодействия между ним и партнером. Эмоциональное отношение формируется еще как индивидуальный, а не диадический феномен, практически не зависящий от воли и действий субъекта.

Но положение коренным образом меняется буквально в следующее мгновение. В условиях, когда у человека есть возможность выбора партнеров, продолжение отношений зависит от его решения. В каждый момент взаимодействия субъект осуществляет выбор между продолжением или прекращением отношений. Необходимо понять, каковы закономерности такого выбора, какие сочетания внешних и внутренних условий заставляют отношения продвигаться вперед, чем детерминируется сохранение или исчезновение чувства симпатии уже не на первых, а на последующих этапах развития отношений.

Полезным здесь может оказаться подход, известный как теория или концепция фильтров. Согласно этой концепции отношения проходят в своем развитии ряд своеобразных фильтров, психологическое содержание которых определяется как типом отношений (супружеские, приятельские и т.д.), так и этапом развития взаимодействия. Если пара не прошла через какой-либо фильтр, взаимоотношения в ней прекращаются или сохраняются вынужденно. Положительные же чувства партнеров друг к другу либо исчезают, либо сменяются неприязнью и враждебностью.

Конечно, такая фильтрационная модель не учитывает ряд принципиальных для феномена общения. Моментов, прежде всего того, что общение в каждой паре развивается своим, индивидуальным и во многом уникальным способом. Представление о том, что все пары, несмотря на огромные различия между ними, проходят одинаковый путь, (в частности одни и те же фильтры) явно упрощает реальную картину. Кроме того, в концепцию фильтров с трудом вписывается факт изменения в процессе сколько-нибудь длительного общения и самих взаимоотношений, и их участников. На последующих этапах развития взаимоотношений общаются фактически уже другие люди, не те, что вначале. Следовательно, и сами фильтры для них должны измениться.

Но, с другой стороны, любая теория является известным упрощением реальности, а психологические модели, которые всегда ориентированы на выявление общих закономерностей, совсем не обязательно должны полностью соответствовать каждому конкретному случаю. Поэтому представление о последовательных фильтрах или барьерах, которые должны преодолевать пары при своем продвижении от поверхностного знакомства к глубокому межличностному общению, весьма полезно для изучения процесса развития эмоциональных отношений.

Попытаемся теперь охарактеризовать те фильтры, последовательное преодоление которых необходимо для развития и продолжения эмоциональных отношений. Первый фильтр - закономерности детерминации аттракции на начальном этапе развития отношений - был описан нами во второй главе данной работы. Фактически на этом этапе объект предстает в качестве стимула, обладающего определенными характеристиками (внешность, склонность к кооперативное™ и т. д.), которые оцениваются субъектом в зависимости от их социальной ценности, параметров ситуации, в которой происходит взаимодействие, состояния и свойств самого субъекта. При неблагоприятном сочетании этих переменных аттракция не возникает и общение не продолжается.

Второй фильтр состоит, по-видимому, в требовании определенного уровня сходства между собой и партнером. Мы видели, что принцип сходства действует и в начальный период знакомства как основание для выбора партнера. Здесь же речь идет об одном из важнейших условий поддержания отношений. Так, в упоминавшемся уже эксперименте Т. Ньюкома с семнадцатью студентами было обнаружено, что через две-три недели после знакомства "экологические" переменные, игравшие (вначале) ведущую роль, стали терять свое значение, а на первый план в качестве детерминанты уровня аттракции вышло предварительно замеренное сходство установок по различным вопросам . Аналогичные данные были получены и другими авторами. Отметим, что доминирующий характер сходства установок для продолжения отношений - явление временное. Во многих работах было показано, начиная с определенного периода (обычно после нескольких месяцев общения) степень сходства между партнерами, по крайней мере сходства установок, перестает оказывать существенное влияние на их эмоциональные отношения.

Можно предположить, что основной задачей, решаемой субъектом при прохождении первых двух фильтров, является задача обеспечения психологи-

ческой безопасности, создание комфортной и нетревожной ситуации, гарантирующей ему определенный уровень принятия со стороны партнеров по общению. Прохождение следующих фильтров мотивируется актуализацией других задач, связанных уже не просто, с обеспечением безопасности, но с достижением каких-то важных для субъекта целей. Следующий фильтр требует возможности включения членов пары в совместную деятельность.

На операциональном уровне эта возможность предстает в виде такого сочетания личностных и поведенческих характеристик, которое Б. Мурстейн, автор получившей широкое распространение в области исследования развития эмоциональных отношений теории "Стимул - Ценность - Роль", назвал ролевым соответствием. Речь идет как о соответствии друг другу взятых на себя членами пары межличностных ролей, так и о наличии базы для совместного взаимодействия с другими людьми, социальными системами или предметным миром. База эта видится обычно в определенном сочетании личностных характеристик членов пары. В разные периоды развития экспериментальной социальной психологии выдвигались различные гипотезы относительно того сочетания личностных свойств, которое является условием стабильного и продуктивного общения. Так, Р. Винчем был выдвинут принцип дополнительности потребностей, согласно которому условием стабильного взаимодействия является такое сочетание систем потребностей двух людей, при котором удовлетворение потребности одного будет одновременно и удовлетворением потребности другого. Примером такого дополнения могут служить потребность в доминировании у одного из партнеров, сочетающаяся с потребностью в подчинении у другого. Предположение Винча получило подтверждение в его собственных эмпирических исследованиях, а также в ряде работ других авторов, в частности в работе А. Керкофа и К. Дависа, которые обнаружили, что после 18 месяцев знакомства принцип дополнительности действительно играет существенную роль в детерминации взаимоотношений. До истечения этого срока, по их данным, важнее соответствие систем установок.

Однако в большинстве посвященных этой проблематике работ принцип дополнительности не получил эмпирической поддержки. Не исключено, что это связано с временным характером его действия так же, как и действия других детерминант развивающихся эмоциональных отношений. Для того чтобы зарегистрировать действие какой-либо из детерминант, необходимо проводить замер в строго определенный момент времени, в который действие данного фактора максимально выражено. Естественно, "поймать" такой момент при проведении эмпирических исследований удается далеко не всегда.

Не останавливаясь на перечислении других моделей сочетания личностных характеристик членов пары, которые должны обеспечивать стабильность эмоциональных отношений, отметим, что ни одна из этих моделей не получила широкого подтверждения в эмпирических исследованиях. На наш взгляд, дело здесь не только в методологических трудностях, возникающих при изучении этой проблемы, но и в том, что продуктивное сотрудничество и участие в совместной деятельности возможно не при одном, а при самых разных сочетаниях личностных характеристик членов пары. Представление же о "совместимости" не как о результате процесса развития отношений в паре, а как об автоматическом следствии определенного сочетания инвариантных личностных свойств двух людей, часто встречающееся в популярной и, к сожалению, в специальной литературе, не имеет эмпирического обоснования.

Таким образом, третий фильтр - ролевое соответствие - носит для каждой пары свой, сугубо индивидуальный характер. Возможности прогноза его прохождения поэтому весьма ограничены. Здесь проявляется тот факт, что по мере развития отношений они все более индивидуализируются, оснований же для формулирования общих для всех пар закономерностей становится меньше. Говоря о длительно существующих отношениях, мы можем выделять детерминанты лишь самого общего порядка, такие, например, как системы личностных конструктов двух людей. Они не только определяют в существенной мере восприятие человеком других людей. Их сходство, способствуя выработке не просто общей позиции по отдельным вопросам, но общего или сходного мироощущения, не только обеспечивает сотрудничество в рамках какой-либо конкретной деятельности, но облегчает возможность совместного решения важнейших жизненных проблем.

Итак, эмоциональные отношения в своем развитии проходят через систему фильтров, которые характеризуются все большим "учетом" внутреннего мира другого человека. Аналогично развитию отношения к другому в онтогенезе партнер воспринимается вначале как объект, носитель определенных свойств, и лишь потом формируется отношение к нему как к субъекту, с которым создается общая (совместная) картина мира. По мере развития отношений их детерминация все более индивидуализируется, четкие и более или менее общие для всех пар связи уступают место уникальным для каждой пары зависимостям.

2. Психологический анализ любви

Любовь - исключительно сложный объект для психологического анализа. О любви сказано очень много - частотные словари современных языков свидетельствуют, что это одно из самых употребительных слов. При этом, как отмечают Дж. Каннингем и Дж. Антил, "все сказанное верно хотя бы для кого-нибудь". Кроме того, любовь еще меньше, чем какой-либо другой аспект реальности, может быть с достаточной полнотой описана в рамках какой-либо одной науки, ее познание требует междисциплинарного исследования, включающего в себя данные и приемы не только психологии, но и социологии, биологии, этнографии, истории, искусствоведения и многих других дисциплин. Не ставя перед собой задачу синтеза всех фактов и идей, касающихся феномена любви, мы остановимся лишь на некоторых результатах и проблемах ее психологического исследования.

Прежде всего надо выяснить, отражает ли понятие "любовь" какую-то психологическую реальность, отличается ли синдром связанных с ней чувств и поведенческих образцов от тех, которые ассоциируются с другими понятиями (например, дружба, секс и т. д.) и обладает ли этот синдром достаточной конкретностью? В целом на эти вопросы можно ответить положительно. Например, Дж. Форгос и П. Добоц показали, что большинство респондентов отличают в своем собственном опыте любовь от сексуальных отношений, с одной стороны, и от дружбы - с другой. По мнению опрошенных авторами людей, каждое из этих явлений может существовать независимо от другого, что не противоречит и достаточно частому сочетанию их в рамках одних и тех же взаимоотношений. С любовными переживаниями связаны вполне определенные ощущения, принадлежность которых именно к любви не вызывает сомнений у их носителей. Так, проанализировав описания 240 респондентами своих ощущений, К. Дайон и К. Дайон пришли к выводу о том, что в набор связанных с любовью переживаний входят эйфория, депрессивные ощущения, склонность к фантазиям, нарушение сна, общее возбуждение и трудности в концентрации внимания. Существуют и четкие поведенческие корреляты любви, не характерные для других типов чувств и отношений.

В ходе лабораторных исследований это проявляется, например, в иной структуре общения влюбленных в сравнении с испытуемыми, которых не связывает это чувство - влюблённые в два раза больше говорят друг с другом и в восемь раз больше времени проводят, глядя друг другу в глаза. Есть, конечно, и масса различий на уровне "внелабораторного" поведения.

Интересно, что любовные переживания и связанное с ними поведение обладают известной половой спецификой, причем направление различий далеко не всегда соответствует традиционным представлениям о психологических особенностях мужчин и женщин. Так, вопреки сложившимся стереотипам, мужчины в целом характеризуются большим уровнем романтизма, чем женщины, легче и быстрее влюбляются, в большей степени разделяют романтические представления о любви. "Желание влюбиться" для мужчин более сильное основание для начала взаимоотношений, чем для женщин. У женщин любовь проходит быстрее, чем у мужчин, они чаще выступают инициаторами разрыва и легче его переживают. В то же время в период установившихся любовных отношений женщины склонны к большему самораскрытию по поводу своих чувств (которые, кстати, носят более соответствующий романтическому канону характер, чем у мужчин) и склонны выше оценивать своего партнера, чем он их оценивает. Отношения любви, судя по результатам использования Шкал любви и симпатии, для женщин более специфичны, чем для мужчин, - корреляции между оценками любви и симпатии у них значимо ниже. Эти различия являются результатом большой половой специфики развития близких отношений в онтогенезе. Дружба девочек, например, характеризуется большей интимностью и избирательностью, чем дружба мальчиков, общение в парах девочек носит другой характер, чем в парах мальчиков и т. п. . Надо сказать, что проблема половых различий в любви не может решаться вне временного и социального контекста. Так, меняются сами представления о половых различиях, которые в значительной степени эти различия и поддерживают (так как люди стремятся соответствовать сложившемуся стереотипу). Например, в проведенном в 1978 г. опросе

900 мужчин и женщин было установлено, что большинство респондентов не отдавали преимущества в романтизме женщинам, как это следовало ожидать, ориентируясь на традиционные представления.

Отметим, что в представлениях о любви не связанных с наукой людей существует куда больше определенности, чем в психологических лабораториях - лишь 16 % мужчин и 10 % женщин выражают сомнение в том, знают ли они, что такое любовь, остальные в этом смысле вполне в себе уверены.

Очевидно, что термином "любовь" объединяются качественно различные отношения. Так называют и чувство матери к ребенку, и отношения молодых людей. С равным основанием можно говорить и о супружеской любви, и о любви к чему-то безличному, например, к своему делу. В психологии существует много попыток выделения качественно специфичных типов любви. Наиболее известной из таких типологий является классификация, предложенная Э. Фроммом. Он выделяет пять типов любви: братскую, материнскую, эротическую, любовь к самому себе и любовь к Богу.

Подавляющее большинство философских и психологических типологий любви носят сугубо априорный характер, механизм выделения в них тех или иных типов обычно не просматривается, а принадлежность различных типов к одному классу любовных переживаний зачастую теряется. Тем больший интерес представляют те типологии, в которых логика выделения вариантов любви эксплицирована и поддается хотя бы теоретической проверке.

Попытка создания такой типологии была предпринята Т. Кемпером в рамках разрабатываемой им социально-интерактивной теории эмоций. В любых взаимоотношениях (не только межличностных, но и тех, субъектами которых выступают целые социальные системы, например, государства) Кемпер выделяет два независимых фактора - власть, т. е. способность силой заставить партнера сделать то, чего ты хочешь, и статус - желание партнера по общению идти навстречу требованиям субъекта. Искомый результат во втором случае достигается таким образом не силон, а благодаря положительному отношению партнера.

Базируясь на этих двух факторах, Т. Кемпер выделяет семь типов любовных отношений в паре:

1) романтическая любовь, в которой оба члена пары обладают и статусом, и, поскольку каждый из них может "наказать" другого, лишив его проявлений своей любви, властью по отношению к партнеру;

2) братская любовь, основывающаяся на взаимном высоком статусе и характеризующаяся низкой. Высокая властью - отсутствием возможности к принуждению;

3) харизматическая любовь, в которой один партнер обладает и статусом, и властью, другой - только статусом. Примером таких отношений в ряде случаев могут быть отношения в паре учитель - ученик;

4) "измена" - один партнер обладает и властью, и статусом, другой - только властью. Примером таких отношений, давшим название этому типу, может быть ситуация супружеской измены, когда для партнера, вступившего в новые отношения, супруг сохраняет власть, но уже не вызывает желания идти ему навстречу, т. е. теряет статус. Влюбленность - один из партнеров обладает и властью, и статусом, другой - не пользуется ни тем, ни другим. Иллюстрацией таких взаимоотношений может быть односторонняя, или "безответная" любовь;

6) "поклонение" - один партнер обладает статусом, не обладая властью, другой не обладает ни статусом, ни властью. Такая ситуация возникает при отсутствии реального взаимодействия между членами пары, например, при влюбленности в литературного героя или в актера, знакомого лишь по фильмам;

7) любовь между родителем и маленьким ребенком. Один партнер здесь обладает высоким статусом, но низкой властью (ребенок), другой (родитель) - низким статусом, так как любовь к нему еще не сформировалась, но высоким уровнем власти.

Данная типология представляется весьма полезной для анализа эмоциональных отношений. Конкретные взаимоотношения могут быть описаны в соответствии с тем, в какой степени в них представлена любовь каждого из семи выделенных здесь типов (нет необходимости объяснять, что речь шла о чистых типах, любые же реальные отношения носят комплексный характер и к одному типу практически никогда не сводятся).

С традиционными представлениями о любви в разнополой паре близких по возрасту людей связываются прежде всего отношения, характеризующиеся взаимно высоким статусом. По данной классификации - это отношения первых двух типов: романтическая и братская любовь (третий - харизматическая любовь - характеризуется обычно значительным возрастным и социальным неравенством). Первая из них - романтическая, связанная с выраженностью сексуального компонента и задающаяся как норма отношений юношей и девушек в определенный период развития их взаимодействия, представляет в контексте обсуждающихся проблем особый интерес. В дальнейшем в этом параграфе будем говорить именно о феноменологии и закономерностях романтической любви.

Романтическая любовь является весьма непростым образованием со сложной и противоречивой внутренней структурой. При ее анализе необходимо учитывать множество переменных как психологического, так и непсихологического плана. Желательно также различать два сходных, но не совпадающих круга феноменов - установки субъекта на любовь и любовные переживания, с одной стороны, и собственно феноменологию любви - с другой. Опыт показывает, что установки на любовь не просто реализуются в любовном поведении, - как и при изучении других областей человеческого поведения, здесь обнаружены большие установочно-поведенческие несовпадения. Так, в проведенном под нашим руководством дипломном исследовании Ё.Ё. Ширяевой (1984) было показано, что представления о любви могут существовать сравнительно независимо от реальных отношений, которые классифицируются самими участниками как любовь. При этом степень близости представлений и реального поведения оказалась отрицательно связанной со степенью четкости и структурированности поведения в рассматриваемых ситуациях стереотипных "настоящего мужчины" и "настоящей женщины" - там, где эти представления достаточно жестки, установки на любовь и реальное поведение оказались несвязанными. В то же время, как будет показано ниже, интериоризация субъектом определенных представлений о любовных переживаниях является необходимым условием развития чувства любви.

Вопрос о внутренней структуре или составляющих любви решался, как и вопрос о типах любви, на разных уровнях. И здесь одной из первых и наиболее цитируемых структур является структура, предложенная Э. Фроммом. Он выделяет следующие составляющие любви: заботу, ответственность, уважение и знание. Отметим, что в более поздних исследованиях эта структура подверглась критике за отсутствие в ней фактора удовольствия, радости - любовь, по Э. Фромму, получается чувством сугубо рассудочным и аскетичным.

Сомнения на первый взгляд вызывает также и фактор знания. Дело в том, что в большинстве описаний любви в качестве одного из ее признаков выделяется склонность к идеализации партнера, к переоценке присущих ему положительных качеств и частичном игнорировании отрицательных. Такая же особенность наблюдается и в других эмоциональных отношениях, например, в дружеских .

Идеализация долгое время рассматривалась как свидетельство определенной дефицитарности любовных отношений. Соответственно предполагалось, что любовь, реализуемая зрелой личностью, не нуждается в завышении качеств партнера, и, следовательно, межличностное восприятие в этих случаях будет более адекватным.

На наш взгляд, идеализацию недостаточно рассматривать просто как нарушение в системе межличностного восприятия. Надо отличать неадекватность восприятия тех или иных черт партнера, с одной стороны, и отношение к этим качествам, т. е. оценку их как важных или неважных в структуре личности партнера, терпимых или нетерпимых, сугубо временных или имманентно ему присущих - с другой. Ряд эмпирических исследований показывает, что идеализация как нарушение восприятия не может считаться существенной особенностью любовных отношений, по крайней мере стабильных. Что же касается идеализации как иного, более позитивного отношения к адекватно воспринимаемым свойствам другого человека, то она играет существенную роль в жизни индивида и в функционировании пары как целого.

Можно предположить, что отношение к кому-то с восхищением, приписывание ему различных экстраординарных достоинств обслуживает удовлетворение каких-то важных человеческих потребностей. Как считал Т. Рейк, у человека есть три возможные реакции на осознание своих несовершенств - закрыть на них глаза, влюбиться в идеал, возненавидеть идеал. Способность к восхищению другим человеком, которая составляет важный компонент способности к любви вообще, помогает человеку идти по второму из этих трех путей, что является, несомненно, более продуктивной реакцией, чем первая и третья. Т. е. способность к идеализации является непременным условием личностного роста. Слова "Мне нужно на кого-нибудь молиться" свидетельствуют о личностной зрелости поэтического героя Б. Окуджавы и никак не могут быть истолкованы как его неспособность к адекватному построению образа другого человека.

Идеализация способствует и оптимизации отношений в паре, вселяя в партнеров уверенность в отношении к ним другого человека и повышая их уровень самопринятия. В.С. Соловьев , например, считал, что идеализация - это не неправильное, но другое восприятие, при котором влюбленный видит в объекте своей любви не только то, что там есть на сегодняшний день, но и то, что там будет или по крайней мере может быть. На такую возможность указывают и наши эмпирические результаты, приведенные в предыдущем параграфе, - близкий человек оценивается в другой системе координат по сравнению с малознакомым.

Интересно, что в дружеских отношениях именно ожидание завышенной оценки себя обозначается молодыми людьми как понимание, которое и отличает дружбу от других типов отношений . Не случайно, по-видимому, что, как обнаружила в своем диссертационном исследовании М.А. Абалакина, склонность к идеализации партнера свойственна людям с более высоким уровнем личностного развития.

Идеализация может выступать и важным фактором формирования отношений. Повышение "ценности" партнера в глазах субъекта служит дополнительным стимулом преодоления трудностей, которые неизбежно возникают в процессе общения. Отметим, что, по данным М.А. Абалакиной, мужчины более склонны к идеализации своих партнеров, чем женщины. Это может быть связано с тем, что традиционно мужчина в любовных отношениях занимает более активную позицию, чем женщина, должен преодолевать больше трудностей и больше поэтому нуждается в идеализации партнера. эмоциональное отношение психологический любовь

Итак, идеализация не противоречит знанию, знание влюбленным объекта своей любви - это действительно другое и, может быть, более точное знание. Вспомним, что исторически смысл слов "познание" и "любовь" во многих языках был близок.

Предпринимались и попытки эмпирического изучения структуры любви. Для иллюстрации назовем дипломное исследование Ю.Е. Алешиной (1980), выделившей романтический и рационалистический стили любви, и работу Р. Хаттисса, получившего в качестве составляющих любви шесть факторов: уважение, положительные чувства по отношению к партнеру, эротические чувства, потребность в положительном отношении со стороны партнера, чувство близости и интимности, чувство враждебности.

Последний из выделенных Р. Хаттиссом факторов заслуживает особого внимания. Присутствие негативных чувств в синдроме любовных переживаний, хотя и противоречит романтическому канону, представляется вполне закономерным. Любовные отношения исключительно значимы для их участников, они предполагают тесный контакт между людьми и их взаимную зависимость (хотя бы на бытовом уровне). Объект любви не может в этой ситуации не вызывать время от времени отрицательных чувств, например, раздражения. Многие же люди, как показывает психокоррекционная практика, отказываются принять закономерный характер периодического появления отрицательных переживаний и либо оправдывают их, приписывая партнеру даже и не свойственные ему негативные проявления, и как следствие проводят переоценку и партнера, и своих с ним отношений, либо вытесняют эти чувства, что, естественно, также имеет деструктивные последствия для отношений в паре. На наш взгляд, факт закономерного проявления взаимного негативизма на фоне и в рамках любовных отношений достоин широкой популяризации.

Следует остановиться еще на одной структуре, которая была предложена З. Рубиным. Он выделил в любви привязанность, заботу и интимность и создал на основе этой структуры специальный вопросник. Дальнейшие исследования показали, что фактор интимности имеет меньше оснований для вхождения в структуру любви, чем факторы привязанности и заботы. Распространенность методики 3. Рубина, однако, приводит к тому, что многие авторы фактически пользуются именно предложенной им структурой любви.

Оказалось, что склонность к эмоциональной или, в нашем случае, "любовной" интерпретации даже важнее, чем наличие состояния возбуждения. Так, в одном из экспериментов испытуемым-мужчинам предъявили фотографии полуобнаженных девушек. В ходе эксперимента испытуемые получали фальсифицированную обратную связь относительно частоты ударов своего сердца - в действительности частота выводившихся на метроном ударов задавалась экспериментатором. На одну из фотографий "пульс" изменялся. Оказалось, что вне зависимости от направления изменения именно эта фотография вызывала, по данным последующих замеров, максимальную аттракцию.

Возможность интерпретации своего состояния как любви связана и с наличием в тезаурусе субъекта определенных лингвистических конструкций, и с овладением правилами их использования. Человек должен знать, какие ситуации следует, а какие не следует интерпретировать тем или иным образом. Это обучение осуществляется и в период раннего онтогенеза, и в течение всей последующей жизни. Наиболее важными же ситуациями такого обучения представляются ситуации, названные Ю.А. Шрейдером ритуальными. Такими по отношению к любви будут ситуации легкого флирта, в которых, с одной стороны, действия партнеров достаточно жестко заданы традициями и нормами их субкультуры, а с другой - остается достаточная свобода для самовыражения и эксперимента. Примером могут быть балы прошлого века, строившиеся, по словам Ю.М. Лотмана как "театрализованное представление, в котором каждому элементу соответствовали типовые эмоции", и одновременно дававшие возможность для достаточно свободного общения между мужчинами и женщинами. Важной чертой таких ритуальных ситуаций и в прошлом, и в настоящем является их относительная психологическая безопасность - прямое и резкое отвержение партнера, в этих ситуациях представляет собой поведение неконвенциональное и поэтому достаточно редкое. Это также дает партнерам возможность для своего рода тренировки.

Выявление роли момента самоинтерпретации в генезисе чувства любви делает более понятной и отмечавшуюся многими авторами близость различных видов любви между собой и их взаимную обусловленность. Как говорил А.С. Макаренко, "любовь не может быть выращена... из недр полового влечения. Силы "любовной" любви могут быть найдены только в опыте неполовой человеческой симпатии. Молодой человек никогда не будет любить свою невесту и жену, если он не любил своих родителей, товарищей, друзей" .

По-видимому, эта общность связана с тем, что, хотя объекты любви в течение жизни меняются, сам принцип - объяснение себе своего состояния как любви, а не как, скажем, корыстной заинтересованности, остается неизменным. Если человек в детстве научился такой интерпретации, он будет использовать ее и в принципиально различных ситуациях.

Большинство людей имеют опыт любовных переживаний. Так, опрошенные У. Кепхартом студенты влюблялись в среднем шесть-семь раз, из них два раза, по выражению респондентов, серьезно. Около половины испытуемых были, хотя бы раз, влюблены в двух людей одновременно. В рамках такой интенсивности существует, однако, большое разнообразие: есть люди с экстраординарно большим романтическим опытом, но есть и такие, которые не испытывали чувства любви никогда. Есть, по-видимому, определенные личностные особенности, которые способствуют тому, что, говоря языком двухкомпонентной модели, люди в разной степени склонны интерпретировать происходящее с ними как любовь.

Долгое время в психологии была популярна мысль о том, что склонность к любви должна быть связана с выраженностью патопсихологических свойств.

Однако факты опровергли такие представления. Например, в работе У. Кепхарта было показано, что ни уровень влюбленности в момент исследования, ни число романов, ни романтические установки не обнаружили в своих средних значениях связи с патологическими чертами личности. Крайние же значения этих характеристик, например, очень большое число романов или полное их отсутствие, оказались связаны с недостаточным уровнем эмоциональной зрелости.

Наличие такой криволинейной взаимосвязи между интенсивностью романтического поведения, с одной стороны, и уровнем эмоциональной зрелости, с другой, позволяет сделать вывод о том, что в ряде случаев любовь действительно выполняет своего рода защитную функцию - об этом свидетельствует сочетание максимальной интенсивности романтического синдрома и низкой эмоциональной зрелости. Однако, поскольку отсутствие любовного опыта у взрослого человека тоже сопровождается низкой эмоциональной зрелостью, достигающей максимума лишь при его возрастании, можно предположить, что любовные переживания являются не помехой, а необходимым условием высокого личностного развития.

Мы рассматривали сейчас личностные корреляты склонности к романтическому поведению. Вопрос же о личностной предрасположенности к сильным и глубоким любовным переживаниям стоит особо. Здесь фактических данных очень мало. Общепринятой является та точка зрения, что высокий уровень принятия себя обеспечивает возможность любви к другому человеку. Как говорил 3. Фрейд, "нарцистическое либидо, или либидо "я", кажется нам большим резервуаром, из которого высылаются привязанности к объектам и в который они снова возвращаются" . Именно в отношении к самому себе оттачивается то искусство любви, о котором говорил Э. Фромм.

Явно недостаточны знания того, какие качества делают человека привлекательным не в кратковременных (вопрос об этом мы подробно обсуждали ранее), а в долговременных любовных отношениях. Есть основания предполагать, что главными детерминантами выступают здесь не отдельные личностные свойства объекта, а его интегральные характеристики, такие, как уровень психического здоровья, самопринятие, компетентность и т. д.

Существующие в психологии модели любви резко различаются еще по одному, оценочному, параметру. Часть авторов говорит о любви как о свидетельстве слабости и несовершенства человека, другие указывают на конструктивный характер этого чувства.

К моделям первой группы может быть отнесена, например, теория Л. Каслера. Он считает, что существуют три причины, заставляющие одного человека полюбить другого. Это, во-первых, потребность в подтверждении своих установок и знаний о мире. Любимый человек служит источником их валидизации. Во-вторых, только по любви можно регулярно удовлетворять сексуальную потребность, не испытывая при этом чувства стыда. В-третьих, любовь, по мнению Л. Каслера, является конформной реакцией по отношению к нормам общества. Подчеркивая, что любовь как эмоция не имеет специфических, свойственных только ей физиологических проявлений, Л. Каслер объясняет это тем, что она представляет собой сплав различных эмоций, доминирующую роль среди которых играет страх, в данном случае - страх потери источника удовлетворения своих потребностей. Таким образом, влюбленность в кого-то делает человека несвободным, зависимым, тревожным, мешает его личностному развитию. Влюбленный человек относится к объекту своей любви крайне амбивалентно. Он одновременно испытывает к нему и позитивные чувства, например, благодарность как к источнику жизненно важных благ и негативные - ненавидит его, как того, кто имеет над ним власть и может в любой момент прекратить подкрепление. Действительно свободный человек, по Л, Каслеру, это человек, не испытывающий любви.

Говоря о любви, крайне трудно отделить любовь как субъективное переживание, оценку своих отношений с другим человеком от любви как специфического процесса взаимоотношений с ним. Интимный характер любви, малодоступность ее для изучения неизбежно приводят к фрагментарности наших знаний об этом явлении. Тем не менее можно сказать, что понятие "любовь" репрезентирует для большинства людей определенную психологическую реальность, не смешивается с другими близкими понятиями. Выделены различные типы любви и структуры любовных переживаний. Склонность к переживанию чувства любви связана с рядом личностных характеристик субъекта, в частности, с высоким уровнем самопринятия. Опыт любви и любовных отношений является необходимым условием высокого личностного развития. Включение когнитивного компонента в феномен страстной, или романтической, любви, роль вербальных структур в любовных переживаниях демонстрируют социокультурную обусловленность любви.

Заключение

Психологический анализ такой значимой для человека проблемы, какой является проблема эмоциональных отношений, не может ограничиваться констатацией наличия тех или иных фактов или закономерностей - перед ним неизбежно встает вопрос о возможностях и путях оптимизации эмоциональных отношений и целенаправленного воздействия на них. Коррекция эмоциональных отношений, особенно в их долговременном варианте, составляет значительную часть содержания любого психотерапевтического процесса. Это отражает и объективную и субъективную значимость эмоциональных связей с другими людьми для обеспечения психического здоровья, личностной зрелости и достижения высокого уровня адаптации. Поэтому выделять терапию эмоциональных отношений как отдельную практическую задачу вряд ли целесообразно - область получится слишком широкой, охватывающей почти всю психологическую коррекцию. Но, понимая условность выделения отдельной задачи воздействия на эмоциональные отношения, посмотрим все же, как связана практика коррекции отношений с научными психологическими знаниями о закономерностях этих- отношений.

Люди, верящие в жесткую заданность и предопределенность своих отношений, но желающие их тем не менее улучшить, неизбежно начинают относиться к психотерапии как к чуду, как к магии. Ведь если в наших отношениях все есть функция уже сложившихся внешних и внутренних условий, если внутренние условия, например, социальное происхождение, изменить невозможно, а внешние - не в моей власти и не во власти психотерапевта (просьбы помочь улучшить внешние, допустим жилищные, условия, крайне редки), то обращение к психотерапевту может быть расшифровано как просьба изменить результат (мои взаимоотношения с людьми, в частности), не затрагивая того, от чего он, по моему мнению, однозначно зависит. Т. е. психотерапевт должен на какое-то время изменить характер тех естественнонаучных закономерностей, которые этот результат определяют, или, иными словами, совершить акт чуда - ведь чудо и представляет собой временное изменение законов природы. Естественно, такая установка на психотерапию как на чудо обслуживает стремление к снятию с себя ответственности за свои отношения.

Точный прогноз, однако, чаще всего невозможен, психотерапия не имеет ничего общего с магией, а характер закономерностей эмоциональных отношений таков, что ведущим фактором детерминации их стабилизации и распада является свободная воля человека. Поэтому апелляция к психологии для обоснования своей беспомощности и фатальной предопределенности своей судьбы неадекватна.

Результаты исследований эмоциональных отношений свидетельствуют, что несмотря на наличие объективной и, в начальный период, довольно строгой детерминации их развития различными факторами, человек всегда остается в прямом смысле слова субъектом своих эмоциональных отношений с другими людьми. Он сохраняет за собой свободу вступления в них, их продолжения или прекращения и, следовательно, несет всю полноту ответственности за этот важнейший аспект своей жизнедеятельности.

Список использованных источников

1. Харчев А.Г. Брак и семья в СССР / А.Г. Харчев. - М., 1979.

2. Голод С.И. Стабильность семьи: социологический и демографический аспекты / С.И. Голод. - Л., 1984.

3. Новикова Л.И. Коллектив и личность как педагогическая проблема / Л.И. Новикова. - СПб., 2003.

4. Кон И.С. Дружба / И.С. Кон. - М., 1980.

5. Соловьев В.С. Смысл любви / В.С. Соловьев. - Вопросы философии и психологии. - 1894.

6. Кон И.С. Юношеская дружба как объект эмпирического исследования / Кон И.С. - Тарту, 1974.

7. Макаренко А.С. Книга для родителей / А.С. Макаренко. - М., 1957.

8. Фрейд 3. Очерки психологии сексуальности / З. Фрейд. - М., 1922.

Размещено на Allbest.ru

...

Подобные документы

Роль любви в жизни как привлекающей, объединяющей, гармонизирующей силы Вселенной. Значение развития романтической личности в себе. Разновидности любви у древних греков. Сознательный выбор партнера. Психология страстной любви, формирование потребности.

реферат , добавлен 01.12.2013


Анализ особенностей развития на этапе добрачного ухаживания. Способы установления интимных отношений. Задача научения ритуалу ухаживания жизни. Психология влюбленности и любви. Трехкомпонентная теория любви Р. Стернберга. Мотивы выбора брачного партнера.

курсовая работа , добавлен 12.03.2011


Роль эмоциональных предпочтений и референтных отношений в структурировании коллектива. Межличностные отношения и отношение к совместной деятельности как показатели психологического климата. Исследование предпочтений и отношений в классном коллективе.

курсовая работа , добавлен 10.04.2014


Особенности эмоционального развития детей дошкольного и младшего школьного возраста. Психологический анализ эмоционально-волевой сферы и уровня межличностных отношений школьников. Применение методов арттерапии при коррекции эмоциональных комплексов.

дипломная работа , добавлен 02.03.2014


Общая характеристика эмоций и эмоциональных состояний. Виды и проявление эмоциональных переживаний. Анализ аспектов, связанных с учетом юридически значимых эмоциональных состояний в юридической практике. Психологическая экспертиза эмоциональных состояний.

курсовая работа , добавлен 15.10.2014


Сложность и важность любви в слиянии в одно целое и физическое и духовное, индивидуальное и социальное, личное и общечеловеческое. Исследование вопроса любви с точки зрения психологов и философов. Психология любви. Безответная любовь или "поражение".

реферат , добавлен 15.03.2008


Эволюционный путь развития эмоций, эмоциональные проявления. Классификация и вид эмоций. Виды эмоциональных процессов и различная роль в регуляции деятельности и общения человека с окружающими людьми. Многообразие эмоциональных переживаний у человека.

реферат , добавлен 13.10.2011


Определения любви, данные Э. Роттердамским, Э. Фроммом и древними философами. Любовь к себе как основа любви к другим. Соотношение любви и эгоизма. Отличия любви и привязанности. Признаки любви: самоотдача, доверие. Неотъемлемая часть любви - боль.

реферат , добавлен 24.12.2008


Системный анализ феномена "любви". Категория "любовь" в системе психологических категорий. Культурно-исторический анализ представлений о любви. Исследование возрастной динамики смысла любви: для старшеклассников, студентов и молодых семейных пар.

дипломная работа , добавлен 29.01.2009


Определение любви Э. Фромма как эротической любви. Эксперимент Хелен Фишер о мотивации любви. Нейрохимия любви. Медикаменты против огорчений в любви. Воздействие окситоцина на психоэмоциональную сферу мужчин. Изучение роли допамина в процессе любви.

«Индивидуальная» любовь имеет право на существование, как право на жизнь имеют и различные психофизические субстанции под названием «человек». Особо следует подчеркнуть такую черту любви, как ее универсальность: каждый человек находит свою любовь, и каждый является или со временем станет объектом любви. Причина этого проста: любовь - главный и доступный каждому способ самоутверждения и укоренения в жизни, которая без любви неполнокровна и неполноценна. Редкостью является человек в летах, утверждающий, что он никогда не любил и даже не влюблялся ни в кого. Любить хотят многие, а чтобы любили их самих - все. В продолжение всей жизни среднестатистический человек имеет несколько вех, разграничивающих себя самое на «до» и «после встречи» с этим человеком, с любовью, с судьбой, с жизнью и смертью. Любовь, что бы за ней ни скрывалось, является значимым событием, состоянием, процессом для включенных в ее поле людей. По описаниям очевидцев и участников, заинтересованных и отвергающих, любовь для человека несет невозможную в другом месте и времени возможность как бесконечного блаженства и счастья, так и неиссыхающей тоски, неумолимой боли и неутомимой муки. Человек стремится к любви и бежит от нее одновременно.

В реальной жизни любовь является лакмусовой бумажкой сущностных качеств человека. По-видимому, любовь, являясь одним из ключевых самовыражений жизни, открывает человеку его сущность, которая отличает его от других. Так, по-видимому, любовь открывает человеку его сущность, которая отличает его от других. Каждый человек любит по-своему, и, возможно, именно способность к любви делает человека человеком и человеком, отличным от других людей. Пьер де Шарден в работе «Феномен человека» спрашивает: «В какой еще момент любящие друг друга настолько полно овладевают собой, если не тогда, когда они потерялись друг в друге?». Любовью человек открывается и закрывается, побеждает и терпит поражение от жизни, возносится и падает, становится свободным и рабом (освобождается и порабощается), оживляет и убивает.

Научное знание издавна интересовалось «любовью», не сосчитать страниц, посвященных любви, но от этого она не перестала быть загадкой. Любовь одна, но подделок под нее - тысячи. Любовь остается откровением для каждого человека сегодня, как и тысячелетия назад.

Особое внимание вопросам духовного эроса уделил Дионисий, ученик апостола Павла. Эрос и любовь он называет той единотворной и соединяющей силой, которая заключена в Прекрасном-и-Благом. Прекрасное и благое представляется автору эросом и любовью, одновременно - вожделенным и возлюбленным.

Один из последователей Дионисия, Максим, выделяет пять видов любви:

1) «ради Бога» - так добродетельный человек любит всех людей;

2) «по естеству» - любовь между родителями и родственниками;

3) «из тщеславия» - прославляемый любит прославляемого;

4) «из корыстолюбия» - так любят богатого за раздаваемые им дары;

5) «из сластолюбия» - плотская любовь, не имеющая целью родить ребенка.

Только первый вид любви в глазах христианина достоин похвалы.

Флорентийский неоплатоник XV века М. Фичило говорил о возможностях трех видов любви. Это любовь к низшим, выражающаяся в трогательном опекунств, любовь низших к высшим, проявляющаяся в благодарном почитании, и любовь равных существ, составляющая основу гуманизма. К. С. Льюис различает любовь-нужду и любовь-дар.

Типичный пример второй - любовь к детям человека, который работает ради них, не жалея сил, отдает им все и жить без них не может. Любовь-нужду испытывает испуганный ребенок, бросающийся к матери.

Двадцать четыре века назад Платон создал первую в человеческой культуре философию любви; она была очень крупным шагом в постижении человеческой любви, а позднее стала истоком для большинства любовных теорий.

Любовь для Платона - двойственное чувство, она соединяет в себе противоположные стороны человеческой природы. В ней живет тяга людей к прекрасному - и чувство чего-то недостающего, ущербного, стремление восполнить то, чего у человека нет. Эрот двулик, говорит Платон, он несет человеку и пользу, и вред, дает ему зло и добро. Любовь таится в самой природе человека и нужна для того, чтобы исцелять изъяны этой природы, возмещать их.

Одна из основ любовной теории Платона - его учение о крылатой природе души. Человек для идеалиста Платона состоит из бессмертной души и смертного тела. Душа человека - маленькая частица «вселенской души», и сначала она парит в «занебесной области», по которой разлита «сущность», «истина» - великое первоначало всего мира.

Основа всех видов человеческой любви, как бы глубинная ось ее чувств - это отношение к другому человеку, как к самому себе: такое состояние души, когда все в нем так же дорого подсознанию, как ты сам.

Современные концепции, объясняющие механизмы возникновения любви, за исходное принимают физиологическое влечение. Романтическая любовь интерпретируется как сильное возбуждение, которое может быть результатом чего угодно, но нередко соседствуете опасностью, смертью, страхом. Склонность к интерпретации может оказаться выше, чем само возбуждение.