Жизнь немецких военнопленных в ссср. Каждый третий немецкий военнопленный не вернулся из ссср
Стремление к справедливости - одно из важнейших стремлений человека. В любых хоть сколько-нибудь сложно устроенных общественных организациях потребность в моральной оценке взаимодействий с другими людьми всегда была крайне велика. Справедливость - важнейший побудительный мотивов людей к действию, к оценке происходящего, важнейший элемент восприятия и себя, и мира.
Написанные ниже главки не претендуют на сколько-нибудь полное описание истории концепций справедливости. Но в них мы постарались акцентировать внимание на основных принципах, из которых в разные времена исходили люди, оценивая мир и себя. А также на тех парадоксах, с которыми они сталкивались, реализуя те или иные принципы справедливости.
Греки открывают справедливость
Идея справедливости появляется в Греции. Что и понятно. Как только люди объединяются в сообщества (полисы) и начинают взаимодействовать друг с другом не только на уровне родовых отношений или на уровне прямого властвования-подчинения, появляется потребность в моральной оценке такого взаимодействия.
До того вся логика справедливости укладывалась в простую схему: справедливость - это следованию заданному порядку вещей. Греки, впрочем, тоже во многом взяли на вооружение эту логику - учение мудрецов-основателей греческих полисов так или иначе сводилось к понятному тезису: «Справедливо только то, что есть в наших законах и обычаях». Но по мере развития городов эта логика заметно усложнилась и расширилась.
Итак, справедливо то, что не вредит другим и делается ради блага. Ну а поскольку естественный порядок вещей - объективное благо, то и следование ему есть база для любых критериев оценки справедливость.
Тот же Аристотель очень убедительно писал про справедливость рабства. Варвары природно предназначены физическому труду и подчинению, а потому очень даже справедливо, что греки - природой предназначенные к умственному и духовному труду, - делают их рабами. Потому что для варваров благо - быть рабами, даже если они сами этого не понимают по своей неразумности. Эта же логика позволяла Аристотелю говорить о справедливой войне. Война, которую ведут греки против варваров ради пополнения армии рабов, справедлива, так как восстанавливает естественное положение вещей и служит для блага всех. Рабы получают хозяев и возможность реализовывать свое предназначение, а греки - рабов.
Платон, исходя из той же логики справедливости, предлагал внимательно следить за тем, как дети играют, и по типу игры определять в социальные группы на всю оставшуюся жизнь. Те, кто играет в войну - стражники, их надо учить военному ремеслу. Тех, кто верховодит - в правители-философы, их надо учить платоновской философии. А всех остальных учить не надо - они будут работать.
Естественно, греки разделяли благо для отдельного человека и всеобщее благо. Второе - безусловно более важное и значимое. Потому за всеобщим благом всегда было первенство в оценке справедливости. Если нечто ущемляет других отдельных людей, но предполагает всеобщее благо - это безусловно справедливо. Впрочем, для греков здесь не было особенного противоречия. Всеобщим благом они называли благо для полиса, а города в Греции были небольшие, и не на уровне абстракции, а на вполне конкретном уровне предполагалось, что тот, чье благо ущемлено, ради блага всех - вернет его как член общины, с прибылью. Эта логика, разумеется вела к тому, что справедливость для своих (жителей твоего полиса) сильно отличалась от справедливости для чужих.
Сократ, который все запутал
Итак, греки разобрались с тем, что такое благо. Разобрались с тем, что такое естественный порядок вещей. Разобрались с тем, что такое справедливость.
Но был один грек, который любил задавать вопросы. Добродушно, последовательно и логично. Вы уже поняли, что речь идет о Сократе.
В «Воспоминаниях о Сократе» Ксенофонта есть удивительная главка" Разговор с Евфидемом о необходимости учиться«. Кончается эта главка следующими словами: «И многие, доведенные до такого отчаяния Сократом, больше не желали иметь с ним дела». Причиной отчаяния стали те самые последовательные вопросы, которые Сократ задавал молодому политику Евфидему о справедливости и благе.
Прочитайте этот блистательный диалог у самого Ксенофонта или, может, даже лучше, в изложении Михаила Леоновича Гаспарова. Впрочем, можете и прямо тут.
«Скажи: лгать, обманывать, воровать, хватать людей и продавать в рабство - это справедливо?» - «Конечно, несправедливо!» - «Ну а если полководец, отразив нападение неприятелей, захватит пленных и продаст их в рабство, это тоже будет несправедливо?» - «Нет, пожалуй что, справедливо». - «А если он будет грабить и разорять их землю?» - «Тоже справедливо». - «А если будет обманывать их военными хитростями?» - «Тоже справедливо. Да, пожалуй, я сказал тебе неточно: и ложь, и обман, и воровство - это по отношению к врагам справедливо, а по отношению к друзьям несправедливо».
«Прекрасно! Теперь и я, кажется, начинаю понимать. Но скажи мне вот что, Евфидем: если полководец увидит, что воины его приуныли, и солжет им, будто к ним подходят союзники, и этим ободрит их, - такая ложь будет несправедливой?» - «Нет, пожалуй что, справедливой». - «А если сыну нужно лекарство, но он не хочет принимать его, а отец обманом подложит его в пищу, и сын выздоровеет, - такой обман будет несправедливым?» - «Нет, тоже справедливым». - «А если кто, видя друга в отчаянии и боясь, как бы он не наложил на себя руки, украдет или отнимет у него меч и кинжал, - что сказать о таком воровстве?» - «И это справедливо. Да, Сократ, получается, что я опять сказал тебе неточно; надо было сказать: и ложь, и обман, и воровство - это по отношению к врагам справедливо, а по отношению к друзьям справедливо, когда делается им на благо, и несправедливо, когда делается им во зло».
«Очень хорошо, Евфидем; теперь я вижу, что, прежде чем распознавать справедливость, мне надобно научиться распознавать благо и зло. Но уж это ты, конечно, знаешь?» - «Думаю, что знаю, Сократ; хотя почему-то уже не так в этом уверен». - «Так что же это такое?» - «Ну вот, например, здоровье - это благо, а болезнь - это зло; пища или питье, которые ведут к здоровью, - это благо, а которые ведут к болезни, - зло». - «Очень хорошо, про пищу и питье я понял; но тогда, может быть, вернее и о здоровье сказать таким же образом: когда оно ведет ко благу, то оно - благо, а когда ко злу, то оно - зло?» - «Что ты, Сократ, да когда же здоровье может быть ко злу?» - «А вот, например, началась нечестивая война и, конечно, кончилась поражением; здоровые пошли на войну и погибли, а больные остались дома и уцелели; чем же было здесь здоровье - благом или злом?»
«Да, вижу я, Сократ, что пример мой неудачный. Но, наверное, уж можно сказать, что ум - это благо!» - «А всегда ли? Вот персидский царь часто требует из греческих городов к своему двору умных и умелых ремесленников, держит их при себе и не пускает на родину; на благо ли им их ум?» - «Тогда - красота, сила, богатство, слава!» - «Но ведь на красивых чаще нападают работорговцы, потому что красивые рабы дороже ценятся; сильные нередко берутся за дело, превышающее их силу, и попадают в беду; богатые изнеживаются, становятся жертвами интриг и погибают; слава всегда вызывает зависть, и от этого тоже бывает много зла».
«Ну, коли так, - уныло сказал Евфидем, - то я даже не знаю, о чем мне молиться богам». - «Не печалься! Просто это значит, что ты еще не знаешь, о чем ты хочешь говорить народу. Но уж сам-то народ ты знаешь?» - «Думаю, что знаю, Сократ». - «Из кого же состоит народ?» - «Из бедных и богатых». - «А кого ты называешь бедными и богатыми?» - «Бедные - это те, которым не хватает на жизнь, а богатые - те, у которых всего в достатке и сверх достатка». - «А не бывает ли так, что бедняк своими малыми средствами умеет отлично обходиться, а богачу любых богатств мало?» - «Право, бывает! Даже тираны такие бывают, которым мало всей их казны и нужны незаконные поборы». - «Так что же? Не причислить ли нам этих тиранов к беднякам, а хозяйственных бедняков - к богачам?» - «Нет уж, лучше не надо, Сократ; вижу, что и здесь я, оказывается, ничего не знаю».
«Не отчаивайся! О народе ты еще подумаешь, но уж о себе и своих будущих товарищах-ораторах ты, конечно, думал, и не раз. Так скажи мне вот что: бывают ведь и такие нехорошие ораторы, которые обманывают народ ему во вред. Некоторые делают это ненамеренно, а некоторые даже намеренно. Какие же все-таки лучше и какие хуже?» - «Думаю, Сократ, что намеренные обманщики гораздо хуже и несправедливее ненамеренных». - «А скажи: если один человек нарочно читает и пишет с ошибками, а другой не нарочно, то какой из них грамотней?» - «Наверное, тот, который нарочно: ведь если он захочет, он сможет писать и без ошибок». - «А не получается ли из этого, что и намеренный обманщик лучше и справедливее ненамеренного: ведь если он захочет, он сможет говорить с народом и без обмана!» - «Не надо, Сократ, не говори мне такого, я и без тебя теперь вижу, что ничего-то я не знаю и лучше бы мне сидеть и молчать!»
Римляне. Справедливость есть право
Римляне тоже были озабочены проблемой справедливости. Рим хоть и начинался как небольшое поселение, но довольно быстро разросся до огромного государства, властвующего над всем Средиземноморьем. Греческая логика полисной справедливости тут уже не очень работала. Слишком много людей, слишком много провинций, слишком много разных взаимодействий.
Справиться с идеей справедливости римлянам помогало право. Отстроенная и постоянно достраиваемая система законов, которым подчинялись все граждане Рима. Цицерон писал, что государство - это сообщество людей, объединенных общими интересами и согласием по отношению к законам.
Юридическая система объединяла в себе и интересы общества, и интересы конкретных людей, и интересы Рима как государства. Все это было описано и кодифицировано.
Отсюда и право как исходная логика справедливости. Справедливо то, что правомерно. А реализуется справедливость через обладание правом, через возможность быть объектом действия права.
«Не тронь меня, я римский гражданин!» - гордо восклицал включенный в систему римского права человек, и те, кто хотел причинить ему зло, понимали, - вся мощь империи обрушится на них.
Христианская логика справедливости или Все опять усложнилось
«Новый завет» опять все немного запутал.
Во-первых, задал абсолютные координаты справедливости. Грядет Страшный суд. Только там будет явлена истинная справедливость и только эта справедливость имеет значение.
Во-вторых, твои добрые дела и справедливая жизнь здесь, на земле, могут как-то повлиять на то самое решение Высшего суда. Но эти дела и справедливая жизнь должны быть актом нашей свободной воли.
В-третьих, требование возлюбить ближнего как самого себя, заявленное Христом как главная моральная ценность христианства, это все-таки нечто большее, чем просто требование стараться не вредить или иметь расположение к благу. Христианский идеал предполагает необходимость воспринимать другого как самого себя.
Ну и, наконец, Новый завет отменил деление людей на своих и чужих, на достойных и недостойных, на тех, чье предназначение быть хозяином, и на тех, чье предназначение быть рабом: «По образу Создавшего его, где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всём Христос» (Послание к Колоссянам святого апостола Павла, 3.8)
Исходя из логики Нового завета, теперь все люди должны восприниматься равноправными субъектами справедливости. И ко всем должны применяться одинаковые критерии справедливости. А принцип «любви к ближнему» требует от справедливости большего, чем простое следование формальным критериям блага. Критерии справедливости перестают быть одинаковыми, для каждого они оказываются своими. А тут еще и Страшный суд в неизбежной перспективе.
В общем, все это было слишком сложно, требовало слишком много душевных и социальных усилий. К счастью, сама по себе религиозная логика позволяла воспринимать мир в традиционной парадигме справедливости. Следование традициям и предписаниям церкви надежнее ведут в царствие небесное, ибо это и есть и добрые дела, и справедливая жизнь. А все эти акты благой свободной воли можно опустить. Мы христиане и веруем в Христа (чтобы он там ни говорил), а те, кто не верует, - к тем наши критерии справедливости не подходят. В итоге христиане, когда было нужно, не хуже Аристотеля обосновывали справедливость любых войн и любого рабства.
Впрочем, сказанное в Новом завете так или иначе все равно оказывало свое влияние. И на религиозное сознание, и на всю европейскую культуру.
Не поступай так, как не хочешь, чтобы поступали с тобой
«Итак во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и пророки» (Мф. 7:12). Эти слова Христа из Нагороной проповеди - одна из формулировок универсальной моральной максимы. Примерно та же формула есть у Конфуция, в Упанишадах и вообще много где.
И именно эта формула стала отправной точкой для размышлений о справедливости в эпоху Просвещения. Мир усложнился, люди, говорящие на разных языках, верующие по-разному и в разное, занимающиеся разным, все активнее сталкивались друг с другом. Практический разум требовал логичной и непротиворечивой формулы справедливости. И нашел ее в моральной максиме.
Нетрудно заметить, что у этой максимы есть как минимум два очень разных варианта.
«Не поступай так, как не хочешь, чтобы поступали с тобой».
«Поступай так, как хотел бы, чтобы поступали с тобой».
Первый назвали принципом справедливости, второй - принципом милосердия. Сочетание этих двух принципов решало проблему с тем, кого именно считать тем ближним, которого следует возлюбить (в Нагорной проповеди, именно второй вариант). А первый принцип давал основания для внятного обоснования справедливых действий.
Все эти размышления подытожил и вывел в категорический императив Кант. Впрочем, ему пришлось (так требовала последовательная логика его размышлений) немного изменить формулировку: «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла бы быть всеобщим законом». Есть у автора знаменитых «Критик» и другой вариант: «Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своём лице, и в лице всякого другого так же как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству».
Как Маркс все расставил на свои места и обосновал борьбу за справедливость
Но с этой формулой, в любой ее формулировке обнаружились большие проблемы. Особенно если выйти за рамки христианской идеи о высшем (божественном) благе и высшем судье. А что делать, если другие поступают как раз так, как ты бы не хотел, чтобы поступали с тобой? Что делать, если с тобой поступают несправедливо?
И еще. Люди очень разные, «что для русского здорово, то для немца карачун». Одни страстно хотят видеть святой крест на Святой Софии в Константинополе, а другим вообще нет до этого дела, одним жизненно важен контроль за Босфором и Дарданеллами, а другим важно найти где-то полушку на стопку водки.
И тут всем помог Карл Маркс. Он все разъяснил. Мир разделен на враждующие (нет, уже не города как у Аристотеля), а классы. Одни классы угнетенные, а другие угнетающие. Все, что делают угнетающие, - несправедливо. Все, что делают угнетенные, справедливо. Особенно если эти угнетенные - пролетариат. Потому что наука доказала, что именно пролетариат - есть высший класс, за которым будущее, и который представляет объективно благое большинство и логику прогресса.
Итак:
Во-первых, нет никакой справедливости для всех.
Во-вторых, справедливо то, что делается во благо большинства.
В-третьих, справедливо то, что объективно, непреложно (ср. объективные законы мироздания у Греков) и прогрессивно.
Ну и наконец, справедливо то, что во благо угнетенных, а значит, требует борьбы. Требует подавления тех, кто против, тех кто угнетает и стоит на пути прогресса
Собственно, марксизм стал на долгие годы главной логикой борьбы за справедливость. Да и до сих пор ей является. Правда с одним важным изменением. Из современной марксистской логики выпала справедливость для большинства.
Американский философ Джон Ролз создал теорию «справедливого неравенства», в основе которой «равенство доступа к основным правам и свободам» и «приоритет в доступе к любым возможностям тех, у кого меньше этих возможностей». Ничего марксистского в логике Ролза не было, скорее наоборот - это очевидно антимарксистская доктрина. Однако как раз сочетание формулы Ролза и марксистского подхода создало современные основания для борьбы за справедливость на уничтожение
Марксистская логика борьбы за справедливость основана на праве угнетаемых. Маркс рассуждал в категории больших групп и глобальных процессов, а угнетенным у него был пролетариат - логикой прогресса предназначенный быть большинством. Но если немного сместить фокус, то на месте пролетариата могут оказаться и любые другие угнетаемые маргинальные группы, которые не обязательно составляют большинство. И так из стремления Маркса добиться справедливости для всех вырастает борьба за права любых меньшинств, выворачивающая идеи немца из позапрошлого века наизнанку.
В советский период целый ряд общественно-политических и исторических тем выводился за рамки всеобщего обсуждения по тем или иным идеологическим причинам. В частности, табу было наложено на всё, что имело хоть какое-то отношение к военнопленным, сражавшимся в годы Второй мировой войны на стороне гитлеровской Германии. Их как будто не существовало. Между тем, по официальным данным МВД СССР, численность этих лиц составляла 2 389 560 человек, что сопоставимо с населением современного мегаполиса. Из них 356 678 умерли, не дождавшись освобождения.
«Парад побеждённых»
После того как 24 мая 1945 года состоялся знаменитый парад на Красной площади, в котором перед трибунами Мавзолея прошли войска, одержавшие победу над фашистской Германией, в Москве состоялось ещё одно знаменательное событие. В историю оно вошло как «Парад побеждённых». Его фото открывает статью.
17 июля того же года колонны солдат захваченных в плен частями Советской армии (в основном бойцами трёх Белорусских фронтов), сопровождаемые вооружённым конвоем, были прогнаны по Садовому кольцу и некоторым другим улицам столицы. В этом позорном шествии приняли участие 57 тыс. пленных немцев, вслед за которыми двигались поливальные машины, символически отмывавшие землю от «фашистской нечисти». Отметим, что 24 мая, когда состоялся парад на Красной площади, по её брусчатке прошли 16 тыс. солдат-победителей. Эти два события стали достойным завершением Великой Отечественной войны.
Количество немецких военнопленных в СССР
В годы Великой Отечественной войны при НКВД СССР было создано особое управление (ГУПВИ), в ведении которого находились вопросы, связанные с военнопленными, а позднее и интернированными лицами, в число которых входили представители гражданского населения Германии и ряда европейских государств, по тем или иным причинам подвергнутые ограничению свободы. Именно на основании сводок этого ведомства впоследствии была установлена общая численность немецких военнопленных в СССР.
Следует сразу уточнить, что по установившейся традиции под термином «немецкие военнопленные» принято понимать всех оказавшихся в плену военных, сражавшихся на стороне Третьего рейха, независимо от их этнической принадлежности. В действительности же в их число входили представители ещё 36 национальностей, по тем или иным причинам оказавшиеся в рядах противников антифашистской коалиции.
Данные, приведённые в отчётах ГУПВИ и в 1959 году озвученные в докладе МВД СССР (о них упоминалось в начале статьи), во многом расходятся с результатами исследований зарубежных историков. В частности, немецкие исследователи утверждают, что истинное количество военнослужащих, оказавшихся в советском плену, превышает 3 млн человек, из которых по меньшей мере 1 млн умер, не дождавшись возвращения на родину.
Такое расхождение статистических данных вполне объяснимо. Дело в том, что в лагерях для военнопленных и армейских пунктах учёт людей был поставлен плохо, а частые их перемещения из одного места заключения в другое лишь усложняли задачу. Известно, что в начале войны количество пленных было невелико и к 1942 году едва достигало 9 тыс. человек. Впервые огромное количество немцев ─ 100 тыс. солдат, офицеров и генералов ─ оказалось в плену после их поражения в Сталинградской битве.
На этот вопрос можно ответить известной поговоркой: «Что посеешь, то и пожнёшь». Поскольку зверства, которые творили фашистские захватчики на оккупированных территориях, вызывали к ним всеобщую ненависть, то с ними особо не церемонились. Многие военнопленные умирали, не выдержав длительных переходов к местам заключения, во время которых раздетым и голодным людям приходилось пешком преодолевать по несколько десятков километров в день. Смертность среди них была крайне высока и, как правило, не отражалась в отчётности.
Постоянная нехватка квалифицированных врачей становилась причиной высокой смертности в результате болезней и травм, а систематические перебои в снабжении продовольствием вызывали хроническое недоедание и истощение заключённых. Но даже в тех случаях, когда продукты доставлялись вовремя, установленные нормы питания были столь малы, что не позволяли восстанавливать силы, подорванные изнурительной физической работой. Если добавить сюда холод, грязь и тесноту, в которых содержались заключённые, то становится понятным, почему в отдельные периоды смертность между ними достигала 70 %.
Кроме солдат и офицеров, сражавшихся на стороне Германии, в советском плену оказались и многочисленные представители генералитета Третьего рейха. В частности, после завершения Сталинградской битвы были вынуждены сдаться 32 немецких генерала во главе с генерал-фельдмаршалом Паулюсом (его фото представлено в статье). Всего же за годы войны в плену оказались 376 фашистских генералов, из которых 277 вернулись на родину, 99 умерли, не дождавшись репатриации, а 18 были повешены за совершение военных преступлений.
Попранная конвенция
Документом, определявшим международные нормы обращения с военнопленными, была Женевская конвенция 1929 года, подписанная и ратифицированная 53 странами Европы, Азии и Америки, но отвергнутая правительством Сталина. Советский Союз отказался вступать в их число, чем обрёк на неимоверные страдания миллионы своих граждан, оказавшихся за годы Второй мировой войны в немецком плену. На них не распространялась Конвенция об обращении с военнопленными и установленные в соответствии с её требованиями юридические нормы.
В аналогичном положении оказались и немцы, содержавшиеся на территории СССР в многочисленных лагерях и иных местах заключения. Советские власти не считали себя обязанными соблюдать в отношении них какие-либо нормы, установленные мировым сообществом. Однако общепризнанно, и не только у нас, но и за рубежом, что условия содержания немецких военнопленных в СССР были всё же более гуманными, чем те, которые создавались в Германии и на оккупированных территориях для наших соотечественников.
Использование труда немецких военнопленных
Всегда широко использовался труд заключённых, независимо от того, являлись ли они собственными гражданами, осуждёнными за уголовные преступления, или ставшими жертвами Подобная же практика применялась и в отношении военнопленных. Если в годы войны их вклад в экономику страны был невелик, то в последующий период приобрёл весьма большое значение.
Немецкие военнопленные в Советском Союзе являлись многочисленной и дешёвой рабочей силой, с помощью которой осуществлялось восстановление разрушенного войной народного хозяйства. Вчерашние солдаты и офицеры Третьего Рейха работали на строительстве заводов, железных дорог, портов, плотин и т. д. Их руками восстанавливался жилой фонд в городах страны, и они же трудились на лесозаготовках, а также разработках полезных ископаемых, таких, например, как уран, железная руда и уголь. В связи с этим многим из военнопленных пришлось провести долгие годы в отдалённых и труднодоступных районах Советского Союза.
В послевоенный период вся территория страны была разделена на 15 экономических регионов, в 12 из которых использовался труд бывших германских солдат и офицеров. Лагеря немецких военнопленных в СССР по условиям содержания заключённых ненамного отличались от тех, в которых содержались миллионы жертв сталинских репрессий. Особенно тяжело было в годы войны.
О масштабах работ, выполненных немецкими военнопленными в СССР с 1943 по 1950 год, свидетельствуют данные отчёта Центрального финансового отдела МВД. Согласно имеющимся в них материалам, за указанный период на стройках народного хозяйства ими было отработано более 1млрд (если точнее - 1 077 564 200) человеко-дней. При этом выполненный объём работ, по принятым в те годы расценкам, составил порядка 50 млрд рублей.
Пропагандистская работа среди военнопленных
В сотрудники НКВД вели непрестанную работу по созданию среди военнопленных антифашистских организаций. Её итогом стало образование в 1943 году Национального комитета «Свободная Германия», вначале немногочисленного и не имевшего влияния среди заключённых, поскольку состоял он из представителей рядового состава и нижних чинов армии.
Однако политическое значение комитета значительно упрочилось после того, как в него изъявили желание вступить генерал-лейтенант Александр фон Даниэльс и два генерал-майора - Отто Корферс и Мартин Латтамнн. Их шаг вызвал на тот момент протест и возмущение многих прежних сослуживцев, также находившихся в плену. Большая генералов во главе с Паулюсом выступила с письменным обращением, в котором заклеймила их позором и объявила предателями интересов Германии.
Однако весьма скоро отношение к переходу генералов на сторону антифашистских сил изменилось, и решающую роль в этом сыграл сам Паулюс. По личному распоряжению Сталина он был переведён из лагеря военнопленных на один из спецобъектов НКВД ─ дачу в подмосковном Дуброво.
Там, в результате проведённой психологической обработки, генерал-фельдмаршал коренным образом изменил свою прежнюю позицию и вскоре публично объявил о присоединении к антифашистской коалиции. Принято считать, что принятию подобного решения во многом способствовал коренной перелом в ходе военных действий, а также «заговор генералов», в 1944 году едва не стоивший жизни фюреру.
Начало процесса репатриации
Репатриация немецких военнопленных (возвращение их на родину) проводилась в несколько этапов. Первый из них был начат после того, как в августе 1945 года вышло постановление Государственного комитета обороны СССР, на основании которого право вернуться в Германию получили 708 тыс. инвалидов и нетрудоспособных военнослужащих всех национальностей из числа рядового и унтер-офицерского состава.
Через месяц, а точнее, 11 сентября того же года, появился новый документ, значительно расширивший круг репатриируемых лиц. В дополнение к ранее указанным категориям, в него вошли солдаты и нижние чины всех национальностей, кроме немцев, независимо от их физического состояния и трудоспособности. Они были отправлены на родину в январе 1946 года. Исключение составляли только те, кто обвинялся в совершении тяжких военных преступлений. Особо отмечалось, что репатриации не подлежали лица, проходившие службу в рядах СС, СА, СД, а также сотрудники гестапо.
Таким образом, в первые послевоенные годы основной контингент военнопленных, продолжавших трубиться над восстановлением ими же разрушенного народного хозяйства страны, состоял главным образом из немцев. Согласно данным отчёта МВД СССР за октябрь 1946 года, в лагерях, рабочих батальонах и спецгоспиталях находилось почти полтора миллиона человек, в том числе 352 генерала и 74,5 тыс. офицеров. Так бесславно закончили фашистские захватчики свой пресловутый Drang nach Osten («Натиск на Восток»).
Долгий путь на родину
В дальнейшем число немецких военнопленных в СССР сокращалось, но довольно медленно. В мае 1947 года, на основании постановления Совета Министров СССР, в Германию было отправлено около 100 тыс. нетрудоспособных заключённых из числа немцев, не служивших в СС, СД, СА и гестапо, а также не принимавших участие в совершении военных преступлений. Репатриации подлежали как солдаты, так и офицеры, имевшие звание не выше капитана.
В июне того же года руководством НКВД была проведена акция, носившая ярко выраженный пропагандистский характер. Согласно директиве, подписанной лично Сталиным, на родину была отправлена тысяча немецких военнопленных всех званий, открыто выразивших свои антифашистские настроения и входивших в число передовых производственников. Об этой отправке широко информировались все оставшиеся заключённые, причём в сообщении делался особый акцент на трудовые достижения репатриантов.
Политика правительства по вопросу о репатриации
К концу 1947 года количество военнопленных, отправляемых на родину, увеличилось, но при этом со всей ясностью обозначилась политика правительства СССР в вопросе их репатриации. Прежде всего, процесс этот шёл постепенно, и свободу получали лишь сравнительно небольшие группы определённых категорий лиц. Кроме того, на родину в первую очередь отправляли тех, кто, по мнению советских властей, был наименее способен оказать влияние на дальнейшее развитие политической обстановки как в самой Германии, так и в странах, воевавших в годы войны на её стороне.
В связи с этим в первую очередь отправляли больных, которые по вполне понятным причинам, вернувшись из плена, будут заниматься восстановлением здоровья, а не политикой. Не подлежало сомнению также то, что рядовые солдаты, унтер-офицеры и офицеры, даже если попытаются принять участие в политической жизни страны, достигнут гораздо меньшего результата, чем вернувшиеся из плена генералы. Особенно же увеличился поток репатриантов после установления в Восточной части Германии просоветского правительства.
Позже всех свободу получили бывшие военнослужащие, до младших офицеров включительно, находившиеся в хорошей физической форме и пригодные для использования их в качестве рабочей силы. Кроме того, пребывание в плену затянулось для старших офицеров, генералов и адмиралов, сотрудников СС, СД, гестапо, а также для всех осуждённых за военные и уголовные преступления.
Завершение репатриации военнопленных
К концу 1949 года в советском плену ещё удерживалось более 430 тыс. немецких военнослужащих, что противоречило обязательству, взятому представителями СССР в 1947 году на совещании министров иностранных дел стран антигитлеровской коалиции. Согласно подписанному ими документу, репатриация военнопленных должна была завершиться к декабрю 1948 года.
Столь явное нарушение принятой договорённости вызвало недовольство руководителей западных государств и вынудило Сталина ускорить темпы отправки пленных. Были, наконец, поэтапно возвращены в Германию не только представители высшего офицерского состава, но также генералы и адмиралы. Исключение составили лишь 99 из них, скончавшихся от болезней, а также 18 повешенных за совершение военных преступлений.
В целом же репатриация была завершена в мае 1950 года. В официальном сообщении ТАСС, прозвучавшем 5 мая, говорилось, что в Германию были отправлены все бывшие военнослужащие, сражавшиеся на стороне Третьего Рейха, за исключением 9716 осуждённых, 3816 подследственных, а также 15 тяжелобольных.
Умение прощать свойственно русским. Но все-таки как поражает это свойство души - особенно когда слышишь о нем из уст вчерашнего врага...
Письма бывших немецких военнопленных.
Я отношусь к тому поколению, которое испытало на себе Вторую мировую войну. В июле 1943 г. я стал солдатом вермахта, но по причине длительного обучения попал на германо-советский фронт только в январе 1945 г., который к тому моменту проходил по территории Восточной Пруссии. Тогда немецкие войска уже не имели никаких шансов в противостоянии Советской армии. 26 марта 1945 г. я попал в советский плен. Я находился в лагерях в Кохла-Ярве в Эстонии, в Виноградове под Москвой, работал на угольной шахте в Сталиногорске (сегодня – Новомосковск).
К нам всегда относились как к людям. Мы имели возможность свободного времяпровождения, нам предоставлялось медобслуживание. 2 ноября 1949 г., после 4,5 лет плена, я был освобожден, вышел на свободу физически и духовно здоровым человеком. Мне известно, что в отличие от моего опыта в советском плену, советские военнопленные в Германии жили совершенно иначе. Гитлер относился к большинству советских военнопленных крайне жестоко. Для культурной нации, как всегда представляют немцев, с таким количеством известных поэтов, композиторов и ученых, такое обращение было позором и бесчеловечным актом. После возвращения домой многие бывшие советские военнопленные ждали компенсации от Германии, но так и не дождались. Это особенно возмутительно! Надеюсь, что своим скромным пожертвованием я внесу небольшой вклад в смягчение этой моральной травмы.
Ганс Моэзер
Пятьдесят лет назад, 21 апреля 1945 года, во время ожесточенных боев за Берлин, я попал в советский плен. Эта дата и сопутствующие ей обстоятельства имели для моей последующей жизни огромное значение. Сегодня, по прошествии полувека, я оглядываюсь назад, теперь как историк: предметом этого взгляда в прошлое являюсь я сам.
Ко дню моего пленения я только что отметил свой семнадцатый день рождения. Через Трудовой фронт мы были призваны в Вермахт и причислены к 12-й Армии, так называемой «Армии призраков». После того, как 16 апреля 1945 года Советская Армия начала «операцию «Берлин»», нас в буквальном смысле слова бросили на фронт.
Пленение явилось для меня и моих молодых товарищей сильным шоком, ведь к подобной ситуации мы были совершенно не подготовлены. А уж о России и русских мы вообще ничего не знали. Этот шок был еще и потому таким тяжелым, что, только оказавшись за линией советского фронта, мы осознали всю тяжесть потерь, которые понесла наша группа. Из ста человек, утром вступивших в бой, до полудня погибло более половины. Эти переживания относятся к тяжелейшим воспоминаниям в моей жизни.
Далее последовало формирование эшелонов с военнопленными, которые увезли нас - с многочисленными промежуточными станциями - вглубь Советского Союза, на Волгу. Страна нуждалась в немецких военнопленных как в рабочей силе, ведь бездействовавшим во время войны заводам нужно было возобновлять работу. В Саратове, прекрасном городе на высоком берегу Волги, снова заработал лесопильный завод, а в «цементном городе» Вольске, также расположенном на высоком берегу реки, я провел более года.
Наш трудовой лагерь относился к цементной фабрике «Большевик». Работа на заводе была для меня, необученного восемнадцатилетнего старшеклассника, необыкновенно тяжелой. Немецкие «камерады» при этом помогали не всегда. Людям нужно было просто выжить, дожить до отправки домой. В этом стремлении немецкие пленные выработали в лагере свои, часто жестокие законы.
В феврале 1947 года со мной произошел несчастный случай в каменоломне, после которого я больше не смог работать. Через полгода я вернулся инвалидом домой, в Германию.
Это лишь внешняя сторона дела. Во время пребывания в Саратове и затем в Вольске условия были очень тяжелыми. Эти условия достаточно часто описаны в публикациях о немецких военнопленных в Советском Союзе: голод и работа. Для меня же большую роль играл еще и фактор климата. Летом, которое на Волге необычно жаркое, я должен был на цементном заводе выгребать из-под печей раскаленный шлак; зимой же, когда там чрезвычайно холодно, я работал в каменоломне в ночную смену.
Я бы хотел, перед тем, как подвести итоги моего пребывания в советском лагере, описать здесь еще кое-что из пережитого в плену. А впечатлений было много. Я приведу лишь некоторые из них.
Первое - это природа, величественная Волга, вдоль которой мы каждый день маршировали от лагеря до завода. Впечатления от этой огромной реки, матери рек русских, с трудом поддаются описанию. Однажды летом, когда после весеннего половодья река широко катила свои воды, наши русские надзиратели позволили нам прыгнуть в реку, чтобы смыть цементную пыль. Конечно же, «надзиратели» действовали при этом против правил; но они ведь тоже были человечны, мы обменивались сигаретами, да и были они немногим старше меня.
В октябре начинались зимние бури, а к середине месяца реку сковывало ледяное покрывало. По замерзшей реке прокладывали дороги, даже грузовики могли переезжать с одного берега на другой. А потом, в середине апреля, после полугода ледяного плена, Волга снова струилась свободно: с ужасным рокотом ломался лед, и река возвращалась в свое старое русло. Наши русские охранники были вне себя от радости: «Река снова течет!» Новая пора года начиналась.
Вторая часть воспоминаний - это отношения с советскими людьми. Я уже описал, как человечны были наши надзиратели. Могу привести и другие примеры сострадания: например, одна медсестра, в лютую стужу каждое утро стоявшая у ворот лагеря. Кто не имел достаточно одежды, тому охрана позволяла зимой оставаться в лагере, несмотря на протесты лагерного начальства. Или еврейский врач в больнице, спасший жизнь не одному немцу, хотя они и пришли как враги. И, наконец, пожилая женщина, которая во время обеденного перерыва, на вокзале в Вольске, застенчиво подавала нам соленые огурцы из своего ведра. Для нас это был настоящий пир. Позже, перед тем, как отойти, она подошла и перекрестилась перед каждым из нас. Русь-матушка, встреченная мною в эпоху позднего сталинизма, в 1946, на Волге.
Когда сегодня, через пятьдесят лет после моего пленения, я пытаюсь подвести итоги, то обнаруживаю, что пребывание в плену повернуло всю мою жизнь совершенно в другое русло и определило мой профессиональный путь.
Пережитое в молодости в Росии не отпускало меня и после возвращения в Германию. У меня был выбор - вытеснить из памяти мою украденную юность и никогда более не думать о Советском Союзе, или же проанализировать все пережитое и таким образом привнести некое биографическое равновесие. Я выбрал второй, неизмеримо более тяжелый путь, не в последнюю очередь под влиянием научного руководителя моей докторской работы Пауля Йохансена.
Как сказано вначале, на этот трудный путь я и оглядываюсь сегодня. Я обдумываю достигнутое и констатирую следующее: десятилетиями в моих лекциях я пытался донести до студентов мой критически переосмысленный опыт, получая при этом живейший отклик. Ближайшим ученикам я мог более квалифицированно помогать в их докторских работах и экзаменах. И, наконец, я завязал с русскими коллегами, прежде всего в Санкт-Петербурге, продолжительные контакты, которые со временем переросли в прочную дружбу.
Клаус Майер
8 мая 1945 г. капитулировали остатки немецкой 18-ой армии в Курляндскому котле в Латвии. Это был долгожданный день. Наш маленький 100-ваттовый передатчик был предназначен для ведения переговоров с Красной Армии об условиях капитуляции. Все оружие, снаряжение, транспорт, радиоавтомобили и сами радостанции были, согласно прусской аккуратности собраны в одном месте, на площадке, окруженной соснами. Два дня не ничего происходило. Затем появились советские офицеры и проводили нас в двухэтажные здания. Мы провели ночь в тесноте на соломенных матрасах. Ранним утром 11 мая мы были построены по сотням, считай, как старое распределение по ротам. Начался пеший марш в плен.
Один красноармеец впереди, один сзади. Так мы шагали в направлении Риги до огромного сборного лагеря, подготовленного Красной Армией. Здесь офицеры были отделены от простых солдат. Охрана обыскала взятые с собой вещи. Нам разрешено было оставить немного нательного белья, носки, одеяло, посуду и складные столовые приборы. Больше ничего.
От Риги мы шагали бесконечными дневыми маршами на восток, к бывшей советско-латышской границе в направлении Дюнабурга. После каждого марша мы прибывали в очередной лагерь. Ритуал повторялся: обыск всех личных вещей, раздача еды и ночной сон. По прибытию в Дюнабург нас погрузили в товарные вагоны. Еда была хорошей: хлеб и американские мясные консервы «Corned Beef». Мы поехали на юго-восток. Те, кото думал, что мы движемся домой, был сильно удивлен. Через много дней мы прибыли на Балтийский вокзал Москвы. Стоя на грузовиках, мы проехали по городу. Уже стемнело. Еда ли кто-то из нас смог сделать какие-то записи.
В отдалении от города рядом с поселком, состоявших из трехэтажных деревянных домов, находился большой сборный лагерь, настолько большой, что его окраины терялись за горизонтом. Палатки и пленные... Неделя прошла с хорошей летней погодой, русским хлебом и американскими консервами. После одной из утренных перекличек от 150 до 200 пленных были отделены от остальных. Мы сели на грузовики. Никто из нас не знал, куда мы едем. Путь лежал на северо-запад. Последние километры мы проехали через березовый лес по дамбе. После где-то двухчасовой поездки (или дольше?) мы были у цели.
Лесной лагерь состоял из трех или четырех деревянных бараков, расположенных частично на уровне земли. Дверь располагалась низко, на уровне нескольких ступенек вниз. За последним бараком, в котором жил немецкий комендант лагеря из Восточной Пруссии, находились помещения портных и сапожников, кабинет врача и отдельный барак для больных. Вся территория, едва больше, чем футбольное поле, была ограждена колючей проволокой. Для охраны предназначался несколько более комфортабельный деревяный барак. На территории также располагалась будка для часового и небольшая кухня. Это место должно было для следующих месяцев, а может быть и лет, стать нашим новым домом. На быстрое возвращение домой было непохоже.
В баракак вдоль центрального прохода тянулись в два ряда деревяные двухэтажные нары. По окончанию сложной процедуры регистрации (у нас не было с собой наших солдатских книжек), мы разместили на нарах набитые соломой матрацы. Расположившимся на верхнем ярусе могло повезти. Он имел возможность смотреть наружу в застекленное окошко размером где-то 25 х 25 сантиметров.
Ровно в 6 часов был подъем. После этого все бежали к умывальникам. На высоте приблизительно 1,70 метра начинался жестяной водосток, смотрированный на деревяной опоре. Вода спускалась примерно на уровень живота. В те месяцы, когда не было мороза, верхний резервуар наполнялся водой. Для мытья нужно было повернуть простой вентиль, после чего вода лилась или капала на голову и верхнюю часть тела. После этой процедуры ежедневно повторялась перекличка на плацу. Ровно в 7 часов мы шагали на лесоповал в бесконечные березовые леса, окружающие лагерь. Я не могу припомнить, чтобы мне пришлось валить какое-то другое дерево, кроме березы.
На месте нас ждали наши «начальники», гражданские вольнонаемные надзиратели. Они распределяли инструмент: пилы и топоры. Создавались группы по три человека: двое пленных валят дерево, а третий собирает листву и ненужные ветки в одну кучу, а затем сжигает. В особенности, при влажной погоде это было целым искусством. Конечно у каждого военнопленного была зажигалка. Наряду с ложкой, это наверно самый важный предмет в плену. Но при помощи такого простого предмета, состоящего из огнива, фитиля и куска железа можно было поджечь размокшее от дождя дерева зачастую только после многочасовых усилий. Сжигание отходов дерева относилось к ежедневной норме. Сама норма состояла из двух метров срубленного дерева, сложенного в штабеля. Каждый деревяный обрубок должен был быть два метра длиной и минимум 10 сантиметров в диаметре. С таким примитивным орудием как тупые пилы и топоры, состоявшие зачастую лишь из нескольких обыкновенных кусков железа, сваренных между собой, едва ли можно было выполнить такую норму.
После выполненной работы штабеля дерева забирались «начальниками» и грузились на открытые грузовики. В обед работа прерывалась на полчаса. Нам выдавали водянистый капустный суп. Те, кому удавалось выполнить норму (из-за тяжелой работы и недостаточного питания это удавалось лишь немногим) получали вечером дополнительно к обычному рациону, состоявшему из 200 грамм влажного хлеба, впрочем хорошего на вкус, столовой ложки сахара и жмени табака, еще и кашу прямо на крышку кастрюли. Одно «успокаивало»: питание наших охранников было немногим лучше.
Зима 1945/46 гг. была очень тяжелой. Мы затыкали в одежду и сапоги комки ваты. Мы валили деревья и складывали их в штапели до того момента, пока температура не опускалась ниже 20 градусов мороза по Цельсию. Если становилось холоднее, все пленные оставались в лагере.
Одни или два раза в месяц нас будили ночью. Мы вставали с наших соломенных матрацев и ехали на грузовике к станции, до которой было где-то 10 километров. Мы видели огромные горы леса. Это были поваленные нами деревья. Дерево должно было быть загружено в закрытые товарные вагоны и отправлено в Тушино под Москвой. Горы леса внушали нам состояние подавленности и ужаса. Мы должны были привести эти горы в движение. Это была наша работа. Сколько мы еще продержимся? Как долго это еще продлится? Эти ночные часы казались нам бесконечными. При наступлении дня вагоны были полностью загружены. Работа была утомительной. Два человека несли на плечах двухметровый ствол дерева до вагона, а затем просто задвигали его без подъемника в открытые двери вагона. Две особо крепких военнопленных складывали дерево внутри вагона в штапели. Вагон заполнялся. Наступала очередь следующего вагона. Нас освещал прожектор на высоком столбе. Это была какая-то сюрреалистическая картина: тени от стволов деревьев и копошащиеся военнопленные, словно некие фантастические бескрылые существа. Когда на землю падали первые лучи солнца, мы шагали назад в лагерь. Весь этот день уже был для нас выходным.
Одна из январских ночей 1946 г. мне особенно врезалась в память. Мороз был настолько крепок, что после работы не заводились моторы грузовиков. Мы должны были идти по гололеду 10 или 12 километров до лагеря. Полная луна освещала нас. Группа из 50-60 пленных плелась, спотыкаясь. Люди все больше отдалялись один от другого. Я уже не мог различить идущего впереди. Я думал, это конец. До сих пор я не знаю, как мне все-таки удалось дойти до лагеря.
Лесоповал. День за днем. Бесконечная зима. Все больше и больше пленных чувствовали себя морально подавленными. Спасением было записаться в «командировку». Так мы называли работу в расположенных неподалеку колхозах и совхозах. Мотыгой и лопатой мы выковыривали из промерзшей земли картофель или свеклу. Много собирать не удавалось. Но все равно собранное складывалось в кастрюлю и подогревалось. Вместо воды использовался подтаявший снег. Наш охранник ел приготовленное вместе с нами. Ничего не выбрасывалось. Очистки собирались, тайком от контролеров на входе в лагерь проносились на территорию и после получения вечернего хлеба и сахара пожаривались в бараке на двух докрасна раскаленных железных печках. Это была некая «карнавальная» еда в темноте. Большинство пленных к тому моменту уже спали. А мы сидели, впитывая измотанными телами тепло словно сладкий сироп.
Когда я смотрю на прошедшее время с высоты прожитых лет, то могу сказать, что я никогда и нигде, ни в одном месте СССР не замечал такого явления как ненависть к немцам. Это удивительно. Ведь мы были немецкими пленными, представителями народа, который в течение столетия дважды вверг Россию в войны. Вторая война была беспримерной по уровню жестокости, ужаса и преступлений. Если и наблюдались признаки каких-либо обвинений, то они никогда не были «коллективными», обращенными ко всему немецкому народу.
В начале мая 1946 г. я работал в составе группы из 30 военнопленных из нашего лагеря в одном из колхозов. Длинные, крепкие, недавно выросшие стволы деревьев, предназначенные для строительства домов, должны были быть погруженные на приготовленные грузовики. И тут это случилось. Ствол дерева несли на плечах. Я находился с «неправильной» стороны. При погрузке ствола в кузов грузовика моя голова была зажата между двух стволов. Я лежал без сознания в кузове машины. Из ушей, рта и носа текла кровь. Грузовик доставил меня обратно в лагерь. На этом месте моя память отказала. Дальше я ничего не помнил.
Лагерный врач, австриец, был нацистом. Об этом все знали. У него не было нужных медикаментов и перевязочных материалов. Его единственным инструментом были ножницы для ногтей. Врач сказал сразу же: «Перелом основания черепа. Тут я ничего не могу сделать...»
Неделями и месяцами я лежал в лагерном лазарете. Это была комната с 6-8 двухэтажными нарами. Сверху лежали набитые соломой матрасы. При хорошей погоде возле барака росли цветы и овощи. В первые недели боль была непереносимой. Я не знал, как мне лечь поудобнее. Я едва мог слышать. Речь напоминала бессвязное бормотание. Зрение заметно ухудшилось. Мне казалось, что предмет, находящийся в поле моего зрения справа, находится слева и наоборот.
За некоторое время до несчастного случая со мной в лагерь прибыл военврач. Как он сам говорил, он приезал из Сибири. Врач ввел множество новых правил. Возле ворот лагеря была постороена сауна. Каждые выходные в ней мылись и парились пленные. Еда также стала лучше. Врач регулярно посещал лазарет. Однажды он объяснил мне, что я буду находится в лагере до того времени, пока меня нельзя транспортировать.
В течение теплых летних месяцев мое самочувствие заметно улучшилось. Я мог вставать и сделал два открытия. Во-первых, я осознал, что остался в живых. Во-вторых, я нашел маленькую лагерную библиотеку. На грубо сбитых деревяных полках можно было найти все, что русские ценили в немецкой литературе: Гейне и Лессинга, Берна и Шиллера, Клейста и Жан Пола. Как человек, который уже успел махнуть на себя рукой, но которому удалось выжить, я набросился на книги. Я прочитал вначале Гейне, а потом Жан Пола, о котором я в школе ничего не слышал. Хотя я еще чувстовал боль, переворачивая страницы, со временем я забыл все происходящее вокруг. Книги обволакивали меня словно пальто, ограждавшее меня от внешнего мира. По мере того, как я читал, я чувствовал прирост сил, новых сил, прогонявших прочь последствия моей травмы. Даже с наступлением темноты я не мог оторвать глаз от книги. После Жана Пола я приступил к чтению немецкого философа по имени Карл Маркс. «18. Брумера Луи Бонапарта» погрузила меня в атмосферу Парижа середины 19-го века, а «Гражданская война во Франции» - в гущу сражений парижских рабочих и Коммуны 1870-71 гг. Моя голова словно была снова ранена. Я осознал, что за этой радикальной критикой скрывается философия протеста, выраженная в непоколебимой вере в индивидуальность человека, в его способности добиться самоосвобождения и, как говорил Эрих Фромм, «в его способность выразить внутренние качества.» Мне словно кто-то снял завесу отсутствия ясности, и движущие силы общественных конфликтов приобрели стройное понимание.
Я не хочу замалчивать тот факт, что чтение давалось мне непросто. Все то, во что я до сих пор верил, было разрушено. Я начал понимать, что с этим новым восприятием связана новая надежда, не органиченная лишь мечтой о возвращении домой. Это была надежда на новую жизнь, в которой будет место самосознанию и уважению человека.
Во время чтения одной из книг (кажется, это были «Экономико-философские записки» или может «Немецкая идеология») я предстал перед комиссией из Москвы. Ее задачей был отбор больных пленных для дальнейшей отправки для лечения в Москву. «Ты поедешь домой!» - сказал мне врач из Сибири.
Через несколько дней, в конце июля 1946 г., я ехал на открытом грузовике вместе с несколькими , как всегда стоя и тесно прижавшись друг к другу, через знакомую дамбу в направлении Москвы, до которой было 50 или 100 км. Несколько дней я провел в своего рода центральном госпитале для веоннопленных под присмотром немецких врачей. На следующий день я сел в товарный вагон, выложенный изнутри соломой. Этот длиный поезд должен был доставить меня в Германию.
Во время остановки в чистом поле нас обогнал на соседних рельсах один поезд. Я узнал двухметровые стволы берез, те самые стволы, которые мы массово валили в плену. Стволы были предназначены для топки локомотива. Вот для чего они применялись. Я едва мог бы придумать более приятного прощания.
8 августа поезд прибыл на сборочный пункт Гроненфельде возле Франкфурта-на-Одере. Я получил документы об освобождении. 11 числа того же месяца я, похудевший на 89 фунтов, но новый свободный человек, вошел в дом моих родителей.
Цеха новотрубного завода в Нижнем Тагиле, завод ЖБИ и обогатительная фабрика в Асбесте, бетонозавод и завод РТИ в Свердловске и многие другие промышленные объекты в городах Свердловской области, а еще дороги, школы, больницы, жилые дома и кварталы… Эти разные по своему назначению объекты объединяет одно: все они были построены в 1940–50-х годах силами военнопленных Второй мировой. Прошло более полувека, но до сих пор облик многих уральских городов определяют «немецкие» постройки.
Как это было
Военнопленные стали поступать на Урал с мая 1942 года. Пока шли боевые действия, это было наиболее удобное место для создания лагерей для военнопленных армий противника.
С 1942 года по начало 1956 года на территории Свердловской области находилось 14 лагерей, в которых размещалось около 100 тысяч человек (примерно 65 тысяч немцев, остальные – венгры, румыны, итальянцы и даже японцы).
Что же представлял собой этот контингент? Далеко не все были простыми солдатами и офицерами. На Среднем Урале содержались настоящие военные преступники. Многие из них служили в специальных карательных частях: пехотной дивизии «Дас Райх», третьей танковой дивизии СС «Мертвая голова», пятой егерской дивизии «Великая Германия». Здесь же отбывали наказание штатные сотрудники гестапо, абвера и других спецслужб. Все они были осуждены советским судом по Указу Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года «Об уголовной ответственности немецко-фашистских захватчиков и их пособников».
Лагеря военнопленных располагались под Кировградом, в Нижнем Тагиле, поселке Басьяновский, в районе Монетки, в Нижне-Туринском районе, в деревне Антоново, в поселке Кедровое и других местах. Несколько лагерей находились непосредственно в Свердловске. Один в окрестностях озера Шарташ, другой – на территории города Нижне-Исетска (сегодня это Чкаловский район Екатеринбурга).
С 1943 года «спецконтингент» стали привлекать к разным видам работ. Под усиленной охраной отряды военнопленных работали на торфоразработках, валили лес, строили дома и дороги. Рабочий день длился 10 часов. В течение первого года военнопленные не имели права на переписку с родственниками и не получали за свой труд зарплаты. В последующие годы выплачивалась небольшая зарплата (10–25 рублей) в зависимости от нормы выработки. На эти деньги можно было купить продукты и кое-какие предметы первой необходимости в лагерном ларьке.
После окончания войны основная часть военнопленных была репатриирована на родину.
В плену остались лишь военные преступники. В 1949 году в Свердловске для этого контингента был создан специальный особорежимный лагерь № 476 МВД СССР. Его отделения находились в Асбесте, Дегтярске, Ревде и Первоуральске.
После войны условия содержания военнопленных существенно изменились. Им выдавали продовольственные пайки по нормам войск НКВД. Они имели право на получение посылок от родственников, помимо этого их регулярно снабжал посылками Красный Крест.
Работа на совесть – национальная привычка
На Среднем Урале, наверное, нет города, в котором бы отсутствовали «немецкие» постройки. Все объекты строились качественно и в сжатые сроки. Существенный вклад внесли военнопленные и в строительство уральской столицы. Силами «строителей СС» (один из «народных терминов» тех лет) в Свердловске были возведены десятки крупных объектов. Среди них Центральный стадион и стадион «Металлург», здание пожарно-технического училища, общественная баня на улице Первомайской, мост через Исеть по улице Белинского, правительственная дача в поселке Малый Исток (теперь здесь располагается загородная резиденция губернатора области).
Немцы практически полностью застроили Чкаловский и Октябрьский районы, а жилые дома, возведенные ими на проспекте Ленина (от Уральского политехнического института до улицы Восточной), по праву входят в «золотой фонд» советской неоклассики. А еще на их счету множество типовых жилых, общественных и промышленных построек.
На каких бы объектах ни трудились военнопленные, они всегда работали качественно, на совесть. На стройплощадках поддерживался идеальный порядок – не допускалось, чтобы бесхозно валялись обрезки досок, кирпичи. Есть свидетельства о том, что немецкие строители, даже под угрозой расстрела (!), отказывались принимать некачественный раствор для кирпичной кладки. Так что неудивительно, что эти постройки дожили до наших дней не просто в сносном, а подчас в прекрасном состоянии.
Как же был организован процесс работы?
Вот отрывок из воспоминаний профессора Юрия Владимирского , одного из первых архитекторов – выпускников стройфака УПИ, принимавшего участие в проектировании и строительстве Центрального стадиона:
«На строительстве стадиона, а это был сложный, многофункциональный объект, основными рабочими были пленные немцы. Здоровые, коротко стриженные, в жару голые по пояс, взгляд самоуверенный, даже наглый. Осматривают тебя, указывают пальцем, что-то бормочут по-своему, загадочно улыбаются.
Всю эту команду – человек 200–250 – привозили каждый день из Нижне-Исетска к восьми утра на специальных крытых грузовиках с усиленным конвоем. Строящийся стадион был огорожен высоким трехметровым забором с наблюдательными сторожевыми вышками. Как только «контингент» появлялся на стройке, охрана занимала свои позиции на вышках по периметру стройплощадки.
Работали немцы хорошо, все задания выполняли качественно. По проекту на Западной трибуне было предусмотрено сделать по граням качественную штукатурку в виде «бриллиантового руста» размером 30х30 см. Немцы ручным способом обыкновенными мастерками блестяще справились с заданием. Я проверял их работу и удивлялся, ошибок не было даже в миллиметрах.
И все же однажды удалось «поймать» немцев на небрежности. На Восточной трибуне в одном из помещений гостиницы карниз под потолком был вытянут волнообразно. Наш прораб пригласил старшего немецкой бригады и указал на некачественную работу. Немец зло посмотрел и схватил топор. Мы даже испугались. А он по стремянке словно взлетел под потолок и стал остервенело срубать еще неокрепший штукатурный налет. Потом прораб рассказал нам, что немца страшно обидело то, что замечание, связанное с неаккуратностью в работе, ему сделал русский. Наверное, не стоит и говорить, что карниз был тщательно переделан.
Когда на стройку привозили обед, немцы усаживались за общий стол, и каждый разворачивал свою собственную салфетку, а после еды всё за собой аккуратно убирали. Правда, этими казенными обедами они часто пренебрегали. Чувствовалось, что с родины они получали богатые посылки…» .
Среди военнопленных были различные специалисты, в том числе инженеры, строители и даже архитекторы. Их знания и опыт старались использовать по назначению. Перед началом строительства каждого объекта проектно-сметную документацию тщательно изучал инженер-немец, и если находил ошибки, исправлял их. Иногда в помощь прорабу назначались сведущие в деле помощники из числа военнопленных.
«Дельные практические предложения нередко вносили и рядовые рабочие. На одном из объектов пленные предложили применять для строительства камень, добываемый ими же в карьере, вместо кирпича, которого хронически недоставало. Правда, расход раствора при этом увеличивался и стены получались шире запроектированных, но экономически это было выгодно. А на одной из строек три генерала по своей инициативе занимались выдергиванием и выпрямлением гвоздей из разобранных щитов. Норма – 5 кг в день» . (Из воспоминаний М.А. Егорова , работавшего в Свердловске до 1955 года на разных руководящих должностях спецлагеря №476.)
Кино и немцы
С пленными немцами связано немало слухов и легенд. Одна из общеизвестных екатеринбургских баек – про таинственные кресты на облицовке здания мэрии. До 1944 года это сооружение было ниже, меньше и соответствовало конструктивистскому стилю (башенки тоже не было). Здание решили реконструировать с привлечением дешевой рабочей силы – немцы помогали с облицовкой. Когда сняли леса, выяснилось, что на прекрасном образчике поздней советской неоклассики военнопленные изобразили какие-то лютеранско-тевтонские символы.
По другой версии, свастика на фасаде екатеринбургской ратуши скрывалась за гербом РСФСР. Через какое-то время герб пришлось снять, чтобы немного подремонтировать, вот тогда-то и обнаружилось, что под ним красуется хакенкройц. А поскольку от неожиданности все опешили настолько, что не сразу догадались прикрыть крамолу, то некоторое время главная площадь Свердловска смотрелась как центр какого-нибудь баварского городка образца 30-х годов.
По слухам, фашистский символ был запечатлен и на здании ДК УАЗа в Каменске-Уральском. Хитроумные «гансы», строившие местный «очаг культуры», якобы выложили шифер на крыше в виде свастики, но заметить это было можно только с высоты самолета. Говорят, дело дошло до частичного демонтажа крыши, а нашего руководителя строительством расстреляли.
А вот случай из серии «ужастиков». В Нижнем Тагиле ходил слух, что при строительстве больницы немцы убили своего соотечественника – предателя-стукача, а труп замуровали в стену. Позднее обнаружилось, что стена мокнет, ее вскрыли, и обнаружили…
Но это всё байки, а есть и достоверные факты – всё в том же жанре «кино и немцы». В 1954 году на строительстве Центрального стадиона разразился крупный скандал. А дело было так. Под всем игровым полем стадиона проходил тоннель для городского водопровода, высота и ширина которого позволяли проехать грузовику. Вот в этот тоннель и повадились местные жрицы свободной любви. Проникали они туда в ночное время, что было несложно: когда немцев увозили, военная охрана снималась, и территория стройки охранялась лишь стариком-сторожем. «Ночные бабочки» дожидались утра, а с приездом немцев устраивали с ними свидания на предмет быстрой любви – в обмен на шоколад и консервы. Следующей ночью выбирались из подземелья. В конце концов «ночных бабочек» выловили, охрану ужесточили. Какое наказание понесли эти отчаянные женщины за связь с военными преступниками, история умалчивает…
По законам большой политики
Пребывание пленных немцев на уральской земле закончилось гораздо раньше, чем предполагалось. Большинство военных преступников были осуждены к максимальному сроку наказания – 25 годам лишения свободы. То есть освободиться они должны были в конце 1970-х. Но история, а точнее политика, распорядилась иначе.
С начала 1950-х годов заметно усилилось политическое давление на Москву со стороны ФРГ по поводу репатриации последних «узников войны». Советский Союз, в свою очередь, нуждался в установлении дипломатических отношений с Германией во избежание изоляции. Каждой из сторон удалось добиться своего во время визита в СССР в 1955 году канцлера ФРГ К. Аденауэра и его встречи с генсеком ЦК КПСС Н. Хрущевым. Советский Союз заключил дипломатические отношения с ФРГ и подписал секретные соглашения о возвращении военнопленных, которые к тому времени отбыли менее половины срока наказания…
Последний в Свердловской области лагерь военнопленных N476 был ликвидирован 16 февраля 1956 года. Немцев расконвоировали и даже разрешили в течение трех дней до отправки на родину свободно передвигаться по Свердловску. Люди были возмущены, воспринимая это как личное оскорбление. Но говорить на эту тему запрещалось: такова была «политика партии и правительства».
В течение 1956 года последние немецкие военнопленные были вывезены с территории СССР.
Ну а на Урале жизнь шла своим чередом: завершать «немецкие» стройки (на момент отъезда военнопленных их было 27) пришлось уже советским рабочим…
P. S.
Со времени первого знакомства уральцев с немецким качеством в строительстве прошло более полувека. Но на этом оно не закончилось. Сегодня уральские застройщики широко применяют немецкие технологии, а использование строительных и отделочных материалов производства Германии давно стало гарантией высокого качества постройки.
Ну а что касается рабочих, нынче на наших стройках немецким словом гастарбайтер (буквально гость-рабочий) называют, как известно, выходцев совсем из иных краев. Остается только мечтать: эх, пригласить бы немецкую строительную бригаду, уж она бы преподала мастер-класс!
