Игорь северянин наболевшее. Сталинский грезофарс

(1887 - 1941)

Поэтическая слава и реноме И.Северянина очень своеобразны: всегда вспоминают о его очень шумном вхождении в литературу в 10-ые годы, о его недолгом «звездном часе», когда он был признан «королем поэтов» (в 1918 г. на вечере в Политехническом, где были В.Маяковский, К.Бальмонт и другие поэты) и очень быстром охлаждении к нему читателей и практически полном забытии на долгие десятилетия.

Известность пришла к Северянину благодаря тому, что одно из его стихотворений попалось на глаза Л.Толстому, и он его разбранил, что вызвало интерес к поэзии молодого автора. Северянин со своей своеобразной манерой, со своим очень современным языком, множеством неологизмов – пришелся ко времени. А время, перед началом империалистической войны, было очень сложным; он выразил желание, витавшее в различных слоях общества – уйти от предвоенных настроений, уйти от действительности не в мечту, как призывали в свое время символисты, а уйти в другую, страстную и бурную жизнь.

Эта атмосфера упадка, бурной эпохи с ее маскарадностью, игрой, участием поэтов во всевозможных «кафе», диспутах отразилась в его дореволюционных стихах, «эмблемой» которых служит стихотворение «Мороженое из сирени»:

Сирень – сладострастья эмблема.

В лилово-изнеженном крене

Зальдись, водопадное сердце,

в душистый и сладкий пушок…

Мороженое из сирени, мороженое из сирени!

Эй, мальчик со сбитнем, попробуй!

Ей богу, похвалишь, дружок!

Северянин хорошо знал литературные нравы этой эпохи, недаром он сразу провозгласил новое литературное направление – эгофутуризм, опередив на несколько месяцев тех, кого мы знаем как кубофутуристов (Маяковского, Бурлюка, Хлебникова, Крученных). Северянин быстро нашел с ними общий язык; печатался в одних сборниках, ездил с ними в турне по югу России в 1914 году; развело их различное отношение к классическому наследию русской литературы. (Северянину принадлежит известная фраза: «Не Лермонтова с парохода, а Бурлюков – на Сахалин!»).

Подлинную известность Северянину принес сборник «Громокипящий кубок» (1913), к которому Ф.Сологуб написал восторженное предисловие, а В.Брюсов положительно отозвался в одной из рецензий. Вскоре были напечатаны не менее интересные книги: «Златолира», «Ананасы в шампанском», «Wictoria regia» (1915). Во всех них ощущается радостное принятие всего мира: «Я говорю мгновению: «Постой!» Назначение поэта Северянин видит в том, чтобы трагедию жизни превратить в «грезофарс». Он не скрывал, что играет роль и называл свою сцену «Арлекинией»», балаганом, у него маска томного гурмана – мещанина, сладко вспоминающего о будуаре «тоскующей Нелли», где подают «ананасы в шампанском»; его героя в «златополдень» тянет в модный «женоклуб».

В это время было очень распространено эстрадное исполнение стихов самими поэтами, а это Северянин делал мастерски, он «пел» свои стихи на «поэзоконцертах»: «Позовите меня, – я прочту вам себя, я прочту вам себя, как никто не прочтет».

Поэт никогда не страдал от отсутствия скромности, он единственный из русских поэтов провозгласил:

Я гений – Игорь-Северянин,

Своей победой упоен:

Я повсеградно оэкранен!

Я повсесердно утвержден!

Насыщение стихов неологизмами, по мысли поэта, должно было отразить сумасшедшие ритмы жизни в современном городе:

Стрекот аэропланов! Беги автомобилей!

Ветропросвист экспрессов! Крылолет буеров!

В.Брюсов первым определил особенности его манеры, сплав лирики и иронии, именно они создали неповторимый стиль поэта. Северянин неоднократно пытался объяснить особенности своего творчества. Словно отвечая своим критикам, он напишет:

Пускай критический каноник

Меня не тянет в свой закон, -

Ведь я лирический ироник:

Ирония – вот мой канон.

Северянин удачно занял свою «нишу» между отрешенной от жизни, философски насыщенной поэзией символистов и эпатирующей, полуабстрактной (в этот период) поэзией кубофутуристов.

В 1918 г. жизнь в Петербурге была не легкой, Северянин с больной матерью уехал в понравившийся ему приморский поселок Тойла в Эстонии. Вскоре там образовалась Эстонская буржуазная республика и поэт оказался за пределами родины. Но он никогда не скрывал своего интереса и сочувствия к Советской России, подчеркивал свою внеполитичность, ему принадлежит известная фраза, произнесенная в беседе с одним эстонским государственным деятелем: «Прежде всего, я не эмигрант и не беженец. Я просто дачник. С 1918 года». Поэт не поддерживал связи с эмигрантскими кругами, свое credo он выразил и в стихах:

Нет, я не беженец, и я не эмигрант, -

Тебе, родительница, русский мой талант,

И вся душа моя, вся мысль моя верна,

Тебе, на жизнь меня обрекшая страна!

Мне не в чем каяться, Россия, пред тобой.

Не предавал тебя ни мыслью, ни душой…

(«Наболевшее»)

Настроения тоски по родине ощущаются во многих стихах, о чем бы он ни писал, всегда возникают аналогии с Россией. Северянин особо любил природу русского Севера, с его многоводными реками («О, Суда, Голубая Суда! / Ты дочка Волги…»), лесами, он всегда любил изображать леса и воду – реки, ручьи, озера, моря…

Высокая стоит луна

Высокие стоят морозы.

Далекие скрипят обозы

И кажется, что нам слышна

Архангельская тишина.

(«Тишь двоякая»)

В Эстонии Северянин много работал, ему удалось издать несколько сборников стихов: «Соловей», «Вервена», «Минестрель», «Фея Eiole», «Адриатика», «Классические розы», «Медальоны». Два последних, изданные в Югославии, наиболее интересны и как бы подводят итог творческой жизни поэта. В 20-ые годы Северянин разработал уникальную жанровую форму лирических стихотворных мемуаров: это поэмы «Падучая стремнина», «Роса оранжевого часа», автобиографический роман «Колокола собора чувств», роман в строфах «Рояль Леандра». В этих произведениях отразилась почти вся жизнь поэта, их можно считать автобиографическими; детство, юность, поездка с отцом на Дальний Восток, возвращение в Петербург, начало литературной деятельности, поездки по стране и т.д. Поэт винит себя за то, что бросил больного отца, но он и объясняет этот поступок – он уехал,

Чтоб целовать твои босые

Стопы у древнего гумна,

Моя безбожная Россия,

Священная моя страна!

Во всех этих произведениях основной мотив – воспевание России, это не просто ностальгия по детству и юности; Северянин, в отличие от других поэтов-эмигрантов, понимает, что

Россию нужно заслужить!

Родиться Русским – слишком мало.

Им надо быть, им надо стать!

Разрыв с Россией для него очень мучителен, в его представлении возвращение видится как праздник, который он все-таки надеется встретить:

И будет вскоре весенний день,

И мы поедем домой, в Россию…

Стихи, воспевающие родину, очень просты, без высокопарных слов, в них ощутимо влияние народнопоэтической традиции:

О России петь, – что весну встречать,

Что невесту ждать, что утешить мать…

О России петь, – что тоску забыть,

Что Любовь любить, что бессмертным быть!

Сборник «Классические розы» (он имеет посвящение королеве Югославии Марии, которая помогала в издании его книг) состоит из шести разделов, которые тематически близки вечным темам: родина, творчество, любовь, вера, природа, культура. Особо надо обратить внимание на цикл «Девятое октября», в который вошли любовные стихи, посвященные жене, Фелиссе Круут. Этот цикл отличается от ранней любовной лирики поэта, которая не создала ни один запоминающийся женский образ; она была манерна, холодна, в ней не было искреннего чувства. Но в этом цикле стихи совсем другого типа – это гимны, гимны «женщине с певучими глазами», чье главное достоинство в том, что «ее душа открыта для стиха», она совсем не похожа на других женщин – «Почему мне и стала женою». (Фелисса Круут была образованной женщиной, хорошо знала русскую литературу, помогала Северянину в его переводах с эстонского, они даже издали в 1922 г. на русском языке книгу «Поэты Эстонии»).

Цикл «У моря и озер» воссоздает чудесные пейзажи Прибалтики, где он «восемь лет живет в красоте». Поэт долгие годы живет «в деревушке у моря», где свои законы жизни, где «фокстрота не танцуют», где «политику гонят из домов своих метлой», но где к нему приходит чувство умиротворения, он рад своему выбору. Отдельные стихи цикла прямо посвящены – рекам и озерам: «Озеро Лийв», «Озеро Рэк», «Озеро Конзо», в них гимн «воде примиряющей», «неземным цветам», «ключевой и бездонной воде» и тому моменту, когда «мои мечты благочестиво тихи».

Вся книга основана на антитезе, но особенно этот прием ощутим в цикле «Там, у вас на Земле». Именно здесь наиболее отчетливо противопоставляется жизнь в краю «лесов сосновых», на фоне тихих эстонских пейзажей, жизни в шумном современном городе. Северянин задает вопрос: «Каково быть поэтом на вашей жестокой Земле?» – и отвечает, что это почти невозможно в «век похоти и прихоти», в «век Людобой». Поэт совершенно по-своему решает извечную тему, «поэт и Муза», «поэт и человек», он считает, в эти страшные времена –

Ты, в конце концов, умолкнуть должен:

Ведь поэзия не для горилл…

На Земле поэзия веками была «гордостью для человечьего чела», но сейчас

В неисчислимом человечестве

Большая редкость Человек.

Земля для него планета, «где был распят Христос», «планета презренная», это та обитель

Где нет места душе благородной,

глубокой и мирной,

Не нашедшей услады в разврате,

наживе, войне.

В его стихах проклятие войне, которая развратила и разделила людей, а теперь выветрила в людях интеллигентность, деформировалось даже понятие «культура»:

«Культура! Культура!» кичатся двуногие звери,

Осмеливающиеся называться людьми,

И на языке мировых артиллерий

Внушают друг другу культурные чувства свои!

Это последнее четверостишие сохраняет не просто актуальность в наши дни, а кажется, что приобрело еще большую значимость и точность.

Другой сборник, который составил славу зрелого поэта Северянина – «Медальоны» – совершенно новое слово в поэзии: это сто сонетов об известных писателях и композиторах (имена расположены в алфавитном порядке).

Большая часть «медальонов» освещает творческую позицию личности, которой он посвящен, выделяет те черты творчества чужой художественной личности, которые сделали писателя нужным и ценным для многих. Сущность такой творческой личности поэт может раскрыть в одной или двух строчках: Куприн – «он «мил нам простотой сердечных слов», Гоголь – «нам нужен смех, как двигатель крови»; Маяковский – «в нем слишком много удали и мощи…, уж слишком он весь русский, слишком наш». Но иногда в «медальонах» отражается и субъективное отношение Северянина к творческой личности, так не очень «повезло» Вере Инбер, Мирре Лохвицкой. Иногда образ героя «медальона» создается при помощи названий его произведений, пропущенных через восприятие автора. Это стихи о Гумилеве, где названы все его сборники; а портрет Ахматовой сложен из мотивов ее сборников. Интересен и собственный «медальон» - «Игорь Северянин», который опровергает ошибочное ироническое мнение о поэте:

Он тем хорош, что он совсем не то,

Что думает о нем толпа пустая.

Не надо думать, что он создает портреты только своих соратников и друзей; он дает краткие характеристики очень многим писателям, как бы подводя итог их творчеству:

И умер Надсон, сам того не зная,

Что за алмазы приняла родная

Страна его изделья из стекла…

Такое, несколько резкое, но точное определение того пересмотра творчества Надсона, которое произошло в ХХ веке. Особенно интересны его медальоны о композиторах, в них он создает цветовой образ: Бизе – «троякий цвет жемчужин», Россини окрашен для него в ярко-синий цвет, Шопен – стихия воздуха – «То воздуха, не самого ли вздох».

Северянин иногда выезжал из Эстонии, он несколько раз был в Европе, читал лекции, старался издать свои книги, что ему иногда удавалось. Осенью 1922 г. в Берлине он встретился с Маяковским, Пастернаком, Ал.Толстым, поэт хотел из Берлина уехать в СССР, но жена не согласилась и они вернулись в Эстонию. В конце жизни он стал писать воспоминания – «Уснувшие весны», где интересные заметки о современниках, так, например, Маяковский у Северянина не поэт, а человек со своими особенностями характера.

Присоединение Эстонии к СССР побудило его попытаться печататься в России, книга его даже была набрана, но он очень болел (последние пять лет он жил в Таллине), не смог поехать в Москву, а потом началась война, Таллин был оккупирован фашистами. Поэт умер в Таллине в декабре 1941, похоронен на Александро-Невском кладбище, на его могиле пророческие строки из сборника «Классические розы»:

Как хороши, как свежи, будут розы,

Моей страной мне брошенные в гроб!

Стихи Северянина последних лет лишены нарочитой вычурности, стилизации, они стали проще, сердечнее. Основная направленность его зрелой лирики – это воспевание России, которая всегда казалась ему воплощением высоких идеалов. Северянин единственный из поэтов Зарубежья понял, что «Россия построена заново, // Не нами, другими, без нас» («Без нас»), он единственный верил в возвращение на родину, которое виделось ему как праздник: «И будет праздник… большой, большой, // Каких и не было, пожалуй».

В эмиграции произошло падение славы некоторых известных русских поэтов, что частично можно объяснить тем, что в Зарубежье у них не было читателя, а в Советской России их не печатали. Основная тема русской поэзии 20-30-х годов – плач по России, ностальгия по оставленной родине, юности, атмосфере дружеских связей. Почти все они осознавали, что возвращение невозможно, так как старой России больше нет, а новую они не воспринимали: «Можно ли вернуться / В дом, который срыт?», – вопрошала М.Цветаева и вслед за ней многие поэты Зарубежья. Все эти поэты начинали свой творческий путь в русле разных литературных группировок, они отдали дань всевозможным «измам» в литературе – символизму, акмеизму, футуризму, – отразили крайности литературных школ в своем дореволюционном творчестве. Но в эмиграции, особенно при обращении к теме России, они создали прекрасные, традиционные, классические стихи. Тематически многие произведения поэтов Зарубежья близки друг к другу: это изображение прекрасных пейзажей России, с ее полями, лугами, кустами рябины и бузины. Иногда их взгляд останавливается на изображении Москвы или Петербурга, где прошло их детство, юность; они любят вспоминать своих друзей, тех, кто окружал их в 1913 году (этот год стал символом дореволюционной жизни, недаром Ахматова ведет отсчет ХХ века с этого года). Поэты–эмигранты почти не пишут о жизни на чужбине (в отличие от прозаиков), они и не знают этой жизни; их человеческое и поэтическое существование проходит в тесном кругу русской интеллигенции. Путь почти всех поэтов старшего поколения может быть схематически обозначен как уход от юношеской вычурности к классической ясности языка и стиля.

1 Кодрянская Н. Алексей Ремизов. М. 1989. С.303.

1 Кодрянская Н. Алексей Ремизов. С.96-97.

1 Берберова Н.Курсив мой // Вопросы литературы. 1988. №10. С.264.

1 Гиппиус З. Дмитрий Мережковский // Мережковский Д.С. 14 декабря. – Гиппиус З.Н. Дмитрий Мережковский. М. 1991. С.285.

Несмотря на обширную библиографию произведений Игоря Северянина и работ о нем, текстологическое изучение его произведений носит случайный, иногда произвольный характер. Результат этого хаотического состояния текстологической основы его текстов зафиксирован в рецензии С.Г. Исакова, проанализировавшего эдиционное качество единственного на сегодняшний день академического издания произведений Игоря Северянина .

В центре нашего внимания оказались тексты Игоря Северянина, относящиеся к 1940-м годам - их творческая и эдиционная история. Как известно, это период его попыток интеграции в советский канон.

Начало им было положено 28 июля 1940 г., когда было написано стих. «Привет Союзу!». Вторым сентября 1940 г. датировано письмо Игоря Северянина к Г.А. Шенгели, по которому можно судить, во-первых, о том, что о нем вспомнили в столице СССР, а во-вторых, о желании поэта получить «живую работу» в Москве: «И я очень рад, что мы теперь с Вами граждане одной страны. Я знал давно, что так будет, я верил в это твердо. И я рад, что это произошло при моей жизни: я мог бы и не дождаться...»

Таким образом, в случае с Игорем Северяниным с советским контекстом приходится соотносить творчество писателя, который формально в рассматриваемый нами период эмигрантом уже не считался, но и право называться «советским» еще не доказал. Фиксации и соотнесению с советским контекстом в данном случае подлежит не просто некий определенный корпус текстов, написанных Игорем Северяниным на территории ЭССР и напечатанных в СССР, но творческий, жизнетворческий и личностный феномен, находящийся в более сложных отношениях с контекстом, обусловленным объективными обстоятельствами. Эта непростая биографическая и творческая ситуация, связанная к тому же с «политическим моментом», отразилась в письме к Г.А. Шенгели от 2 сентября 1940 г.: «Капиталистический строй чуть совсем не убил во мне поэта: последние годы я почти ничего не создал, ибо стихов никто не читал. На поэтов здесь (и вообще в Европе) смотрели как на шутов и бездельников, обрекая их на унижения и голод. Давным-давно нужно было вернуться домой, тем более что я никогда врагом народа не был, да и не мог быть, так как я сам бедный поэт, пролетарий, и в моих стихах Вы найдете много строк протеста, возмущенья и ненависти к законам и обычаям старой и выжившей из ума Европы» .

Известно о четырех публикациях стихов Игоря Северянина в советской печати. Две из них состоялись летом и в начале осени 1940 г., в нарвской газ. «Советская деревня». Обращает на себя внимание очень быстрая реакция поэта и на текущие события, и декларация своей позиции в новом, только что возникшем органе печати .

13 авг. 1940 г. в «Советской деревне» опубликовано стихотворение «В наш праздник» («Взвивается красное знамя...»). Публикации предшествовало, а возможно, происходило одновременно с помещением стихотворения в газету необычное событие в жизни Игоря Северянина, а именно: 11 авг. 1940 г., в воскресенье, Северянин принимал у себя в Усть-Нарве корреспондентов «Правды» П.А. Лидова и В.Л. Темина, о чем позднее написал в письме к Г. Шенгели (от 9 окт. 1940 г.): «Все три сгих<отворения> <«В наш праздник», «Наболевшее...», «Привет Союзу». - Е.К. , С.Г. > были помещены в нарвской газете "Советская деревня" и, кроме того, взяты у меня спецкором "Правды" П.Л. Лидовым и В.Л. Теминым, когда 11 авг<уста> они посетили меня в Усть-Нарове и долго беседовали со мною, сделав более десяти снимков с меня дома и на реке» .

Во вторник, 13 августа, два дня спустя после беседы с корреспондентами «Правды» , стихотворение «В наш праздник» появляется на страницах газеты.

Вторая публикация в той же газете, состоявшаяся 6 сентября 1940 г., включала в себя два стихотворения Игоря Северянина: «Наболевшее...» («Нет, я не беженец, и я не эмигрант...»), написанное за год до того (26 окт. 1939 г.) и «Привет Союзу!» («Шестнадцатиреспубличный Союз...»), написанное 28 июля 1940 г.

В центральной прессе стихи Игоря Северянина появляются только в марте следующего года - в мартовском номере журн. «Красная новь». Это всё тот же «Привет Союзу!», правда, с купюрами четырех строк и «Стихи о реках» («Россонь - река совсем особая...») , написанные тогда же, 8 сентября 1940 г.

В мае 1941 г. имя Игоря Северянина появляется на страницах журн. «Огонёк». Его стихотворение помещено в рамке, в центре страницы, на которой напечатаны три рассказа Вересаева. В той же рамке, под стихотворением Северянина «О том, чье имя вечно ново», помещено стих. М. Исаковского «Песня» («На горе белым-бела / Утром вишня расцвела...») .

Здесь, на наш взгляд, любопытен и выбор стихотворения Северянина, и его соседство с Исаковским. Дело в том, что 12 сентября 1940 г. в письме к Г.А. Шенгели Игорь Северянин посылает своему корреспонденту-благодетелю два стихотворения «Стихи о реках» и «Сияет даль...», написанные 8 сентября, сопроводив их словами: «<...> м<ожет> б<ыть>, отдадите их куда-либо, напр<имер>, в «Огонек» или др<угой> журн<ал>, - этот гонорар меня весьма поддержал бы» .

Как видим, «Огонек» (а скорее всего, Г. Шенгели, пристраивавший стихи Игоря Северянина в центральной советской печати) предпочел в качестве дебюта Северянина в роли советского поэта другое стихотворение, написанное в 1933 г., в его эмигрантский период. В качестве объяснения можно привести следующие соображения. «О том, чье имя вечно ново» - произведение на беспроигрышную, с точки зрения создания советской репутации поэту, «пушкинскую» тематику, в чем (в создании новой репутации - советского, или, по крайней мере, лояльного советской стране поэта) Игорь Северянин, безусловно, нуждался. Пушкинская же тематика и «пушкиноведение» как отрасль государственной пропаганды приобрело в сер. 1930-х знаковый смысл, обращение к этой теме в общем хоре других участников государственно одобряемых мероприятий практически стало мандатом политической лояльности .

Стихотворение Северянина, помещенное в «Огоньке», рассматриваемое в качестве заявления поэта о себе в пространстве советского текста, удачно совмещало три актуальных темы: во-первых, уже упомянутую «пушкинскую», кроме того, упоминанием «расцвета мая» оно календарно соответствовало майскому номеру журнала, наконец, оно, косвенно, через, так сказать, пушкинский субстрат, становилось причастным к, на тот момент еще достаточно свежей, с геополитической точки зрения, «молдавской проблеме» - присоединения Бессарабии к СССР.

Абсурдно-нелепым в огоньковской публикации кажется тандем Игоря Северянина с М. Исаковским, однако отдадим должное остроумной вёрстке, объединившей в одной рамке стихотворения, в которых наличествовали «вишневые» мотивы, фонетически поддержанные у Игоря Северянина рифмой: «вишнево - Кишинева». Возможно, что не Исаковский своим присутствием с Игорем Северяниным оттенял его советскую контекстную и политическую вменяемость, а наоборот - стихотворение Исаковского, абсолютно пустое по содержанию, в высшей степени безликое и проходное, на фоне семантических полей стихотворения «О том, что вечно ново»: «вишнево - Кишинева», «Бессарабия» как локус «солнца» и «Пушкина», - приобретало некую аллегорическую живописность. Жалкому стихотвореньицу Исаковского был сообщен даже своего рода символический смысл, который читатель ни за что не обнаружил бы, если бы «Песня» Исаковского была напечатана сама по себе, а не в таком выгодном текстовом ансамбле - с северянинской инструментовкой и образностью.

Таким образом, стратегии презентации (исходившие, как небезосновательно можно предположить, от благодарного ученика Шенгели) и самопрезентации «нового», советского (или, выражаясь в духе самого поэта, «осовеченного») Игоря Северянина вполне можно назвать правильными, и, возможно, они дали бы успешный результат, если бы Игорю Северянину и Шенгели было бы отпущено чуть больше времени. Ведь, помимо продвижения стихов Игоря Северянина в центральной печати, Шенгели планировал прибегнуть к еще одной установившейся в 1930-е годы писательской практике - личного обращения к Сталину. Обсуждению этого сценария посвящено письмо Шенгели Игорю Северянину от 28 сентября 1940 г., частично цитировавшееся исследователями , полный текст которого хранится в РГАЛИ: «Стихи, присланные Вами мне, поразительно трогательны и прекрасны, но - я думаю, что не стоит Вам начинать печататься с них. Вот в чем дело.

У Вас европейское имя. Однако за долгие годы оторванности от родной страны Вас привыкли считать у нас эмигрантом (хотя я прекрасно знаю, что Вы только экспатриант), и отношение лично к Вам (не к Вашим стихам) у нашей литпублики настороженное. Эго понятно. И поэтому, мне кажется, Вам надлежит выступить с большим программным стихотворением, которое прозвучало бы как политическая декларация. Эго не должна быть «агитка», - это должно быть поэтическим самооглядом и взглядом вперед человека, прошедшего большую творческую дорогу и воссоединившегося с родиной, и родиной преображенной.

И послать это стихотворение (вместе с поэтической и политической автобиографией, с формулировкой политического кредо) надо не в "Огонек" и т. п., а просто на имя Иосифа Виссарионовича Сталина. Адресовать просто: "Москва, Кремль, Сталину". Иосиф Виссарионович поистине великий человек, с широчайшим взглядом на вещи, с исключительной простотой и отзывчивостью. И Ваш голос не пройдет незамеченным, - я в этом уверен. И тогда все пойдет иначе.

Поэтому позвольте мне пока призадержать Ваши стихи; если Вы найдете, что их все же следует передать в журналы, - напишите, и я немедленно предприму нужные шаги. <...> Я не мог не порадоваться, читая Ваши стихи. Прежняя певучая сила, прежняя "снайперская" меткость эпитета. Какой Вы прекрасный поэт, Игорь Васильевич! И я больше чем уверен, что Вы еще направите "колесницу Феба зажечь стопламенный закат!" Вспомните Тютчева, который лучшие стихи написал под старость, - а Вам и до старости далеко: 53 года всего» .

Игорь Северянин последовал совету. По крайней мере, в его письме к Г. Шенгели от 31 января 1941 г. содержится отчет о промежуточном результате работы (или ее намерениях) над такой манифестацией: «Письмо И.В. Сталину у меня уже написано давно, но я все его исправляю и дополняю существенным. Хочется, чтобы оно было очень хорошим» .

Дальнейшая судьба письма Игоря Северянина к Сталину неизвестна, но поэтическая декларация, которая должна была бы стать наглядным подтверждением намерений, провозглашаемых в письме, была написана и выслана Г. Шенгели. Мы имеем в виду стихотворение Игоря Северянина, до сих пор полностью не введенное в научный и читательский оборот. Эго стих. «Красная страна». Впервые оно упомянуто в письме к Шенгели от 23 мая 1941 г.: «А что "Красная страна"? Разве ее никто не берет? На мой взгляд, она неплохо сработана. Не послать ли ее мне Дунаевскому? Посоветуйте вообще, что ему послать» .

Отметим еще одно направление советской экспансии Игоря Северянина: он претендует на славу поэта-песенника, причем в соавторстве с создателем «Песни о Родине» («Широка страна моя родная»). Так стихи Игоря Северянина 1940-х годов получают еще один интертекстуальный фон - творчество не предполагаемого, но уже состоявшегося соавтора Дунаевского - Лебедева-Кумача, на тот момент, помимо хитов, являвшегося автором слов гимна партии большевиков.

Текст Игоря Северянина, претендовавший на такой уровень советскости в качестве повсеместного массово-агитационного пения, - текст «Красной страны» впервые упомянут в заметке Н.А. Зубковой , там же процитированы начальные три строфы из этого стихотворения.

Его творческая история относится к еще одному неосуществленному плану Игоря Северянина - участию во втором номере «Ленинградского альманаха». Альманах находился в производстве при «Издательстве писателей в Ленинграде», однако при первых бомбежках Ленинграда здание, где помещалось издательство, загорелось от взрыва фашистской бомбы и сгорело. По словам редактора альманаха Вс. Рождественского, «всё в нем было обращено в пепел» .

Для участия в альманахе, замышлявшемся, по-видимому, как тематический, Игорь Северянин послал пять стихотворений из своей книги «Медальоны», изданной в Белграде в 1934 г : «Бизе», «Григ», «Чайковский», «Римский-Корсаков», «Верди». Новое стихотворение «Красная страна» прилагалось к этой посылке .

Обратим внимание на очевидную публикаторскую стратегию Игоря Северянина, представление о которой можно составить по уже упоминавшемуся прецеденту с публикацией в «Огоньке»: он посылает в центральные издательства и в центральные периодические издания не только новые произведения, но и отбирает, по его словам, «лучшее из написанного за двадцать лет» и неизвестного советскому читателю.

В текстологической истории стихотворения «Красная страна», помимо его драматической затекстовой истории, представляется крайне интересным еще один аспект: дело в том, что в Отделе рукописей Российской нац. библиотеки это стихотворение хранится в архиве С.А. Семенова с редакторской правкой Рождественского. При этом первоначальный текст, написанный рукой В. Коренди и заверенный подписью Игоря Северянина, тоже без труда прочитывается, так как Вс. Рождественский перечеркнул его тонкой горизонтальной чертой (см.: Приложение I ).

И сам текст, и его редакторская правка - редкий пример процесса работы над поэтическим текстом, направленной на углубление в нем риторического пафоса. А точнее, конечная цель редактуры Вс. Рождественского состоит, по-видимому, в том, чтобы в тех местах, где риторика Игоря Северянина сбивается на вневременную, так сказать, общечеловеческую, подправить ее в духе более современного политического пафоса и заменить декларативные авторские - фирменно-северянинские - обороты поэтическими клише.

Вместе с тем, в «Красной стране» особенно очевидной становится поэтическая стратегия Игоря Северянина. Трудно сказать, насколько она осознанна и может быть определена как новая поэтическая манера. Дело в том, что ключевые моменты текста, в частности, такие сильные его позиции, как заглавие и начало, дают нам примеры переосмысления в поэтическом высказывании Игоря Северянина наиболее распространенных политических клише русской эмигрантской прессы - той языковой среды, в которой Игорь Северянин существовал два десятилетия.

Так, слово «красный» в эмигрантской прессе обладает негативными коннотациями: красный ЦИК, красный (=продажный) синод, красное око ИНО ГПУ . Декларация Игоря Северянина состоит в том, что он возвращает слову «красный» архаическую этимологически позитивную семантику.

Еще более изощренной становится у Игоря Северянина употребление в поэтическом контексте его одической риторики наречия «здесь». Эмигрантское словоупотребление «здесь» знаменовало не только пространственное положение социолингвистического субъекта, но и было ценностно-мировоззренческим словом, обосновывавшим моральный и политический выбор личности: «здесь» (т. е. в эмиграции) означает: «где нет советской власти» . «Здесь» в «Красной стране» Игоря Северянина - это именно там, где утвердилась советская власть. Отсюда плеонастический эпитет по отношению к «стране»: «здешняя».

Вс. Рождественский, с точки зрения поставленной перед ним задачи, по-видимому, прав, когда вычеркивает полностью пятую строфу. Она противоречит дейктической позиции поэта, с которой построено остальное высказывание, показывая его взгляд «со стороны» на страну, принадлежность к которой он декларирует, т. к. «честная, советская» - это данность для советского писателя, а никак не семиотически значимые эпитеты. Новыми они являются только для новичка в советском дискурсионном пространстве.

Очевидной редакторской неудачей Вс. Рождественского следует признать правку последней строфы, где в результате возник анаколуф: редактор не учел, так сказать, гендерную специфику «Красной страны», создав из нее риторически-бессмысленного монстра - страну-воина. По-видимому, Вс. Рождественский хотел избежать концентрации религиозной лексики в финале стихотворения: в предпоследней строке Игорь Северянин обыгрывает новую орфографию, при которой стало возможным евангельское слово «мироносица» наполнить новым политическим смыслом. Зачин последней строфы: «Веры удостоена», - в этом контексте, видимо, вызывал у Вс. Рождественского опасение быть прочитанным будущими читателями альманаха как идеологически чуждое. Пожертвовав грамматикой, он заменил первую строку последней строфы на «Стойким сердцем воина». Слабым оправданием в разрушении не только лирической цельности, но и смысла северянинского стихотворения для Вс. Рождественского может служить тот факт, что в своей правке он (намеренно или случайно?) использовал рифму, которая встречается в стихотворении Игоря Северянина 1936 г.:

«Уж ладно ли, худо ль построена ,
Однако построена всё ж...
Сильна ты без нашего воина ,
Не наши ты песни поешь!»
      («Без нас», 27 февраля 1936 г., Таллин)

Три стихотворения, опубликованные в 1941 г. в московских журналах, и пять стихотворений, принятых к публикации в Ленинграде, не исчерпывают корпус текстов Игоря Северянина, предназначенных им и Г. Шенгели в качестве заявки на место в советской литературе. За год общения с Г. Шенгели Игорь Северянин, по его собственным подсчетам, послал ему 62 стихотворения.

Как уже было сказано, это были не только вновь написанные стихи - большую часть составляли произведения, написанные Игорем Северяниным за двадцать лет. Сложившаяся ситуация провоцировала не только ретроспективную рефлексию собственного творчества, но процедуру его автоцензурирования для новых условий.

Так исчезает из рукописной книги «Очаровательные разочарования» сонет-«медальон» с монархической тематикой и обеденным словом .

По-видимому, тогда же и с той же целью из стихотворения «Лучезарочка» (1922) Игорь Северянин вымарал строфу, содержащую злую иронию по отношению к большевистской власти и Ленину (в Приложении II мы впервые после газетной публикации приводим полностью текст этого стихотворения).

Часто говорят, что пишущий на советские темы Игорь Северянин - это «другой Северянин», а его стихи осени 1940-1941 гг. «крайне слабые» . Мы не разделяем этого мнения. То воодушевление, то «живое дело», то творческое общение, которые он обрел в последний год своей жизни, не дают к этому оснований. Стихотворения, написанные в «советский период», - это «тот самый Северянин», что и в ранних своих стихах: по поэтической технике, по способу восприятия действительности.

В письме Г. Шенгели от 22 янв. 1941 г. он написал: «Я хотел бы следующего: 5-6 месяцев в году жить у себя на Устьи <в Усть-Нарве>, заготовляя стихи и статьи для советской прессы, дыша дивным воздухом и в свободное от работы время пользуясь лодкой, без которой чувствую себя как рыба без воды, а остальные полгода жить в Москве, общаться с передовыми людьми, выступать с чтением своих произведений и совершать, если надо, поездки по Союзу».

Свои ранние стихотворения он объединил когда-то в книгу «Настройка лиры». Используя его метафору, 1940-1941 гг. можно назвать периодом, когда «происходит настройка лиры» на «Красную страну».

Специфика текстологической ситуации с произведениями Игоря Северянина последнего года его жизни заключается в том, что мы с большей или меньшей степенью достоверности можем назвать произведения, написанные им в этот период, но, кажется, некоторые из них утрачены навсегда. К такому неутешительному выводу мы пришли, в том числе вследствие недавнего (сер. сентября 2010 г.) обнаружения пропажи рукописей Игоря Северянина в архиве Литературного музея им. Ф. Крейцвальда в Тарту. Запрошенная нами папка со стихотворениями Игоря Северянина 1905-1940 гг. из 43 листов, указанных в каталоге (F 216, M 2:12), содержала только 8 листов. 35 листов автографов Игоря Северянина пропали после того, как кто-то (подпись неразборчива) запросил рукописи в 2004 г.

Быть может, не вполне пристало заканчивать академическую статью сообщением фактов, находящихся за границами филологии. Но мы считаем необходимым донести до филологического сообщества и наших читателей этот вопиющий факт.

Приложение I

КРАСНАЯ СТРАНА

Стройной стройкой строена
Красная страна,
Глубоко освоена
Разумом она.

Ясная, понятная,
Жаркая, как кровь,
Душам нашим внятная
Первая любовь.

Ты, непокоримая,
Крепкая, как сталь,
Родина любимая -
Глубь и ширь, и даль.

Радость наша вешняя,
Гордость наша ты,
Ты - земная, здешняя,
Проще простоты.

Мира гниль подлецкая.
Вся тебе видна,
Честная советская
Умная страна

Враг глухими тропами
Только он не слопает
Не пройдет сюда
Край наш никогда:
Светит над Европою
Красная звезда.

И в пунцовых лучиках
Худшее сгниет,
Остальное ж, лучшее,
К нам само придет.

Над землей возносится
К нам само попросится,
Твой победный
Ибо знает свет,
Ты ведь мироносица,
Лучше ж мира нет.

Стойким сердцем воина
Веры удостоена
Ты средь всех одна.
Стройной стройкой строена
Ты, моя страна!

Удивительна судьба Игоря Северянина. Самый популярный поэт начала ХХ века, избранный «королем поэтов» в Москве в 1918 году, и совершенно забытый уже к середине ХХ века. Был недавно в букинистическом магазине в Петербурге — стопки книг об Андрее Белом, о Бальмонте, о Брюсове, о Северянине — ничего.

Думаю, он сам повинен в этом. После революции переселился на свою дачу в эстонском местечке Тойла, думал отсидеться, а оказалось — навсегда. Там и жил, женился на местной эстонской крестьянской девушке Фелиссе Круут, которая ради него перешла в православие. До революции — это был дальний дачный поселок для Петербурга, в Тойла себе построил настоящий дворец купец Елисеев. После революции, когда граница между Советской Россией и буржуазной Эстонией была на замке, Тойла совершенно обезлюдела, превратилась в эстонскую глушь. Игорь Северянин оказался и вне России, и вне эмиграции, центры которой: Париж, Берлин, Прага, Белград, — становились очагами русской культуры.

В 20-е годы он еще изредка выезжал выступать в Белград, Ригу, Берлин, издавал там книги, но его поэзия не находила отклика в эмиграции. От поэзии грезофарсов и утонченных поэз он перешел к пейзажной лирике и ностальгии по России. Такого поэта Игоря Северянина, русофила до мозга костей, нынешняя Россия не знает вовсе..

По сути, почти ничего не держало его в Эстонии, думаю, так бы и перебрался он назад в Россию, особенно после поездки в Берлин, где его друг-недруг Владимир Маяковский чуть было не уговорил поэта вернуться в Москву, в активную поэтическую жизнь. «В Берлине я, уговариваемый друзьями, — вспоминал Северянин, — хотел, не заезжая в Эстонию, вернуться в СССР, но Ф. М. (Фелисса Михайловна Круут, с которой он обвенчался в Эстонии в 1922 году) ни за что не соглашалась…»

Мало кто из русских поэтов в эмиграции так тосковал по России, как казалось бы, до мозга костей прозападный, «весь я в чем-то норвежском, весь я в чем-то испанском», эпатажный поэт Игорь Северянин, который свое творчество посвящал России.

О России петь — что стремиться в храм

По лесным горам, полевым коврам…

О России петь — что весну встречать,

Что невесту ждать, что утешить мать…

О России петь — что тоску забыть,

Что Любовь любить, что бессмертным быть…

И ты прошепчешь: «Мы не во сне?.,»

Тебя со смехом ущипну я

И зарыдаю, молясь весне

И землю русскую целуя…

Россия соединялась в душе поэта с его же глубинным православием, о котором тоже и не догадываются многие ценители северянинских поэз. Неслучайно он неоднократно пешком ходил из своих эстонских деревень до Пюхтицкого монастыря, а это за тридцать километров. Обычно с ночевкой у озера.

На восток, туда, к горам Урала,

Разбросалась странная страна,

Что не раз, казалось, умирала,

Как любовь, как солнце, как весна.

И когда народ смолкал сурово

И, осиротелый, слеп от слёз,

Божьей волей воскресала снова, —

Как весна, как солнце, как Христос!

К Северянину приходит понимание своей собственной вины и вины миллионов эмигрантов, покинувших Россию. Тоньше и глубже всяких политиков и экономистов чувствует поэт Игорь Северянин, что его Россия отстраивается, мужает, крепнет, и уже без него, без всех, покинувших отчизну. По-своему это противостояние главному тезису русских эмигрантов: мы не в изгнании, мы в послании…

Без нас

От гордого чувства, чуть странного,

Бывает так горько подчас:

Россия построена заново

Не нами, другими, без нас…

Уж ладно ли, худо ль построена,

Однако построена все ж.

Сильна ты без нашего воина,

Не наши ты песни поешь!

И вот мы остались без родины,

И вид наш и жалок, и пуст,

Как будто бы белой смородины

Обглодан раскидистый куст.

Думаю, также с завистью, с ревностью, иные с ненавистью смотрели на возрождающуюся Державу миллионы русских эмигрантов, от Деникина до Врангеля, от Бунина до Мережковского, от Керенского до Милюкова. Было чему позавидовать. Ведь, уезжая из России, они были уверены, что скоро все вернутся на руины и начнут создавать новую Россию, а она, матушка, и без них развернулась во всю мощь и ширь. А им оставалось прозябать в эмиграции на чужих подачках, так и оставаясь до конца жизни чужими.

Но Северянин корил себя, русского, что недостаточно сил отдавал своей стране, своему народу. Этот былой певец причудливых миррелей и менестрелей, подобно Маяковскому тянулся к своему народу, хотел помочь ему.

Москва вчера не понимала,

Но завтра, верь, поймет Москва:

Чтоб русские иметь права…

Родиться Русским — слишком мало,

Им надо быть, им надо стать!

Остается в душе одна Россия. Сегодня трудно представить подобное состояние русского поэта в эмиграции, да и былые поклонники грезера Северянина отворачиваются от его стихов о России. Им стыдно за них.

Много видел я стран и не хуже её —

Вся земля мною нежно любима.

Но с Россией сравнить?.. С нею — сердце моё,

И она для меня несравнима!

Чья космична душа, тот плохой патриот:

Целый мир для меня одинаков…

Знаю я, чем могуч и чем слаб мой народ,

Знаю смысл незначительных знаков…

Тем самым Игорь Северянин сразу же себя обозначил для всей эмигрантской своры орущих и проклинающих Россию людей. Переступил черту, что неоднократно делал в своей жизни.

Своим поэтическим поведением Игорь Северянин замкнул кольцо своего одиночества, своего забывания. Эмигрантам он не подошел из-за таких: то просоветских, то отчаянно русских стихов, в Стране Советов он оставался чужим, в силу своей жизни в Эстонии, в эмиграции. И хотя вместо антисоветских памфлетов он скорее пишет антиэмигрантские злые заметки, признавать в СССР его не торопятся. Да и кто доберется до эстонских глухих деревень, что в Тойла, что в Саракюлля.

В 1931 году у поэта выходит его лучший эмигрантский сборник стихов «Классические розы», далее последовало несколько продолжительных гастрольных поездок по Европе, и потом наступило полное забвение. Ни книг, ни публикаций, ни гастролей.

Стала жизнь совсем на смерть похожа:

Все тщета, все тусклость, все обман.

Я спускаюсь к лодке, зябко ёжась,

Чтобы кануть вместе с ней в туман…

Самое страшное в его жизни наступает после разрыва с Фелиссой. Худо-бедно, но за Фелиссой стоял и ее крепкий местный род, и, несмотря на отсутствие гонораров, с голоду бы они не умерли, на жизнь поэту эстонские хуторяне наскребли бы средств. Неслучайно и сам поэт перед смертью признавал свой разрыв с женой самой большой ошибкой в жизни.

С новой подружкой Верой Коренди Игорь Северянин уже был обречен на полную нищету. Мотались по самым дальним деревням типа Саракюлля, где Вера находила изредка себе работу в сельской школе, но что было делать там русскому поэту?

Проживая в жутчайших условиях, в сараюшках, хилых домиках в эстонских глухих селениях, спасаясь от голода ловлей рыбы, он только и мог, что мечтать о покинутой России. Он писал в своей одинокой глуши:

Десять лет — грустных лет! — как заброшен в приморскую глушь я.

Труп за трупом духовно родных. Да и сам полутруп.

Десять лет — страшных лет! — удушающего равнодушья

Белой, красной — и розовой! — русских общественных групп.

Десять лет — тяжких лет! — обескрыливающих лишений,

Унижений щемящей и мозг шеломящей нужды.

Десять лет — грозных лет! — сатирических строф по мишени

Человеческой бесчеловечной и вечной вражды.

С белой эмиграцией он знаться не хотел, да и не было ее в Эстонии. Эстонского языка Игорь Северянин так до конца жизни и не выучил, первые годы ему все переводила жена Фелисса, когда он с ней разошелся, стало тяжелее.

Десять лет — странных лет! — отреченья от многих привычек,

На теперешний взгляд, — мудро-трезвый, — ненужно дурных…

Но зато столько ж лет рыб, озер, перелесков и птичек

И встречанья у моря ни с чем не сравнимой весны!

Да и сам поэт пишет в письме другу: «издателей на настоящие стихи теперь нет. Нет на них и читателя. Я пишу стихи, не записывая их, и почти всегда забываю». Где-то года с 1936-го он почти полностью перестал писать стихи: незачем, никто не печатал, да и напечатанные никто не покупал.

К 1940 году здоровье Игоря Северянина резко ухудшилось, но денег не было ни на врача, ни на лечение, ни на саму жизнь. И потому без всяких политических причин, без лакейства и трусости он искренне, с огромной надеждой, как никто другой, был рад присоединению Эстонии к Советскому Союзу. Он писал Георгию Шенгели: «Я очень рад, что мы с Вами теперь граждане одной страны. Я знал давно, что так будет, я верил в это твердо. И я рад, что это произошло при моей жизни: я мог и не дождаться: ранней весной я перенес воспаление левого легкого в трудной форме. И до сих пор я не совсем здоров: постоянные хрипы в груди, ослабленная сердечная деятельность, усталость после небольшой работы. Капиталистический строй чуть совсем не убил во мне поэта: в последние годы я почти ничего не создал, ибо стихов никто не читал. На поэтов здесь (и вообще в Европе) смотрели как на шутов и бездельников, обрекая их на унижения и голод. Давным-давно нужно было вернуться домой, тем более что я никогда врагом народа не был, да и не мог им быть, так как я сам бедный поэт, пролетарий, и в моих стихах Вы найдете много строк протеста, возмущения и ненависти к законам и обычаям старой и выжившей из ума Европы…»

Мало что зная о Советском Союзе, он поэтизирует его так же, как раньше поэтизировал своих принцесс из замков. Я бы назвал этот последний в его жизни цикл стихов «Сталинский грезофарс». Вот одно из стихотворений, называется «В наш праздник»:

Взвивается красное знамя

Душою свободных времен.

Ведь все, во что верилось нами,

Свершилось, как сбывшийся сон.

Мы слышим в восторженном гуле

Трех новых взволнованных стран:

— Мы к стану рабочих примкнули,

Примкнули мы к стану крестьян.

Наш дух навсегда овесенен.

Мы верим в любви торжество.

Бессмертный да здравствует Ленин

И Сталин — преемник его!

Его сразу же напечатала газета «Советская деревня» (Нарва, 13 августа). Поражают быстрая реакция поэта на события и его категорическая оценка. Он поверил в новую жизнь для себя. В этой газете были опубликованы две большие подборки советских стихов Игоря Северянина. Как он пишет в Москву своему другу Георгию Шенгели 9 октября 1940 года: «Все три стихотворения «В наш праздник», «Наболевшее…», «Привет Союзу» были помещены в нарвской газете «Советская деревня» и, кроме того, взяты у меня спецкором «Правды» П.Л. Лидовым и В.Л. Теминым, когда 11 авг<уста> они посетили меня в Усть-Нарове и долго беседовали со мною, сделав более десяти снимков с меня дома и на реке».

Вторая публикация в нарвской газете, состоявшаяся 6 сентября 1940 г., включала в себя два стихотворения Игоря Северянина: «Наболевшее…» («Нет, я не беженец, и я не эмигрант…»), написанное за год до того (26 окт. 1939 г.) и «Привет Союзу!» («Шестнадцатиреспубличный Союз…»), написанное 28 июля 1940 г.

Шестнадцатиреспубличный Союз,

Опередивший все края вселенной,

Олимп воистину свободных муз,

Пою тебя душою вдохновенной!

Нью-Йорк, Берлин, и Лондон, и Париж

Перед твоим задумались массивом.

Уж четверть века ты стоишь

К себе влекущим, грозным и красивым.

И с каждым днем ты крепнешь и растешь,

Все новые сердца объединяя.

О, как ты человечески хорош,

Союз Любви, страна моя родная!

И как я горд, и как безбрежно рад,

Что все твои республики стальные,

Что все твои пятнадцать остальные

В конце концов он создал Ленинград,

И первою из них была — Россия!

Думаю, вряд ли случайно, без задания сверху, его в Усть-Нарве посетили два спецкора из «Правды» и «Известий», двух центральных советских газет. Значит, интересовала судьба известного русского поэта и наших идеологов. Перед этим его в деревне посетил оказавшийся там вместе с соетскими войсками писатель Павел Лукницкий.

О стихах советского периода Игоря Северянина я нашел только одну публикацию литературоведов Е. Куранда, С. Гаркави. «Стихотворения Игоря Северянина 19391941 годов: к вопросу текстологии и истории публикации». Литературоведы пишут: «В центральной прессе стихи Игоря Северянина появляются в марте следующего года — в мартовском номере журнала «Красная новь». Это всё тот же «Привет Союзу!», правда, с купюрами четырех строк и «Стихи о реках» («Россонь — река совсем особая…»), написанные тогда же, 8 сентября 1940 г.

В мае 1941 г. имя Игоря Северянина появляется на страницах журнала «Огонёк». Его стихотворение помещено в рамке, в центре страницы, на которой напечатаны три рассказа Вересаева. В той же рамке, под стихотворением Северянина «О том, чье имя вечно ново», помещено стихотворение М. Исаковского «Песня» («На горе белым-бела / Утром вишня расцвела…»). Здесь, на наш взгляд, любопытен и выбор стихотворения Северянина, и его соседство с Исаковским. Дело в том, что 12 сентября 1940 г. в письме к Г.А. Шенгели Игорь Северянин посылает ему два стихотворения «Стихи о реках» и «Сияет даль…», написанные 8 сентября, сопроводив их словами: «<…> м<ожет> б<ыть>, отдадите их куда-либо, напр<имер>, в «Огонек» или др<угой> журн<ал>, — этот гонорар меня весьма поддержал бы».

Как видим, «Огонек» (а скорее всего, Г. Шенгели, пристраивавший стихи Игоря Северянина в центральной советской печати) предпочел в качестве дебюта Северянина в роли советского поэта другое стихотворение, написанное в 1933 г., в его эмигрантский период. В качестве объяснения можно привести следующие соображения. «О том, чье имя вечно ново» — произведение на беспроигрышную, с точки зрения создания советской репутации поэту, «пушкинскую» тематику, в чем (в создании новой репутации — советского, или, по крайней мере, лояльного советской стране поэта) Игорь Северянин, безусловно, нуждался. Пушкинская же тематика и «пушкиноведение» как отрасль государственной пропаганды приобрело в середине 1930-х знаковый смысл, обращение к этой теме в общем хоре других участников государственно одобряемых мероприятий практически стало мандатом политической лояльности».

Согласен я и с мнением литературоведов, что «…часто говорят, что пишущий на советские темы Игорь Северянин — это «другой Северянин», а его стихи осени 19401941 гг. «крайне слабые». Мы не разделяем этого мнения. То воодушевление, то «живое дело», то творческое общение, которые он обрел в последний год своей жизни, не дают к этому оснований. Стихотворения, написанные в «советский период», — это «тот самый Северянин», что и в ранних своих стихах: по поэтической технике, по способу восприятия действительности».

Е.Куранда и С.Гаркави считают, что, если бы не война, Игорь Северянин был бы принят в Союз писателей и занял бы вполне достойное место в литературной жизни Страны Советов. В 40-е годы немало вернувшихся из эмиграции литераторов были доброжелательно приняты советской властью, среди них были и Куприн, и Вертинский, почему же Северянину было не занять среди них законное и почетное место?

Помимо продвижения стихов Игоря Северянина в центральной печати, Шенгели планировал прибегнуть к еще одной, установившейся в 1930-е годы писательской практике — личного обращения к Сталину. Обсуждению этого сценария посвящено письмо Шенгели Игорю Северянину от 28 сентября 1940 г., частично цитировавшееся исследователями, полный текст которого хранится в РГАЛИ: «Стихи, присланные Вами мне, поразительно трогательны и прекрасны, но — я думаю, что не стоит Вам начинать печататься с них. Вот в чем дело. У Вас европейское имя. Однако за долгие годы оторванности от родной страны Вас привыкли считать у нас эмигрантом (хотя я прекрасно знаю, что Вы только экспатриант), и отношение лично к Вам (не к Вашим стихам) у нашей литпублики настороженное. Эго понятно. И поэтому, мне кажется, Вам надлежит выступить с большим программным стихотворением, которое прозвучало бы как политическая декларация. Эго не должна быть «агитка» — это должно быть поэтическим самооглядом и взглядом вперед человека, прошедшего большую творческую дорогу и воссоединившегося с родиной, и родиной преображенной.

И послать это стихотворение (вместе с поэтической и политической автобиографией, с формулировкой политического кредо) надо не в «Огонек» и т. п., а просто на имя Иосифа Виссарионовича Сталина. Адресовать просто: «Москва, Кремль, Сталину». Иосиф Виссарионович поистине великий человек, с широчайшим взглядом на вещи, с исключительной простотой и отзывчивостью. И Ваш голос не пройдет незамеченным, — я в этом уверен. И тогда все пойдет иначе…»

Игорь Северянин последовал совету. По крайней мере, в его письме к Г. Шенгели от 31 января 1941 г. содержится отчет о промежуточном результате работы (или ее намерениях) над такой манифестацией: «Письмо И.В. Сталину у меня уже написано давно, но я все его исправляю и дополняю существенным. Хочется, чтобы оно было очень хорошим».

Дальнейшая судьба письма Игоря Северянина к Сталину неизвестна, но поэтическая декларация, которая должна была бы стать наглядным подтверждением намерений, провозглашаемых в письме, была написана и выслана Г. Шенгели. Мы имеем в виду стихотворение Игоря Северянина, до сих пор полностью не введенное в научный и читательский оборот. Эго стихотворение «Красная страна». Впервые оно упомянуто в письме к Шенгели от 23 мая 1941 г.: «А что «Красная страна»? Разве ее никто не берет? На мой взгляд, она неплохо сработана. Не послать ли ее мне Дунаевскому? Посоветуйте вообще, что ему послать».

Рождался хороший ли, плохой ли, но советский поэт Игорь Северянин. Может быть, в мечтах старого и больного романтика виделось, что его стихи приравнены к стихам Володи Маяковского. Он представляет в письме к Шенгели от 9 ноября 1940 года: «В скором времени я напишу Сталину, ибо знаю, что он воистину гениальный человек». И далее делится своими планами: «Я хотел бы следующего — пять-шесть месяцев в году жить у себя на Устье, заготовляя стихи и статьи для советской прессы, дыша дивным воздухом и в свободное от работы время пользуясь лодкой, без которой чувствую себя как рыба без воды, а остальные полгода жить в Москве, общаться с передовыми людьми, выступать с чтением своих произведений и совершать, если надо, поездки по Союзу. Вот чего я страстно хотел бы, Георгий Аркадьевич! То есть быть полезным гражданином своей обновленной, социалистической страны, а не прозябать в Пайде…»

В разгоряченном мозгу стареющего поэта уже бушуют грандиозные замыслы, хотя в жизни продолжаются все те же бытовые проблемы, прежде всего катастрофическая нищета. Он ждет советские гонорары, посылает стихи в советские журналы.

Прислушивается к словам московским

Не только наша Красная земля,

Освоенная вечным Маяковским

В лучах маяковидного Кремля,

А целый мир, который будет завтра,

Как мы сегодня — цельным и тугим,

Кто стал неизмеримо дорогим.

Ведь коммунизм воистину нетленен,

И просияет красная звезда

Не только там, где похоронен Ленин,

А всюду и везде, и навсегда.

Первым в этом сталинском цикле было написано стихотворение «Привет Союзу» 28 июля 1940 года. Затем «В наш праздник», поэт стал неожиданно для самого себя воплощать свои, уже советские, грезы в цикл стихов о все еще незнакомой, но родной державе:

Только ты, крестьянская, рабочая,

Человечекровная, одна лишь,

Родина, иная, чем все прочие,

И тебя войною не развалишь.

Потому что ты жива не случаем,

А идеей крепкой и великой,

Твоему я кланяюсь могучему,

Солнечно сияющему лику.

Думаю, вряд ли Георгий Шенгели сам или через своих знакомых в журналах устраивал публикации Северянина в советских центральных журналах. Такого просто не могло быть. Я уж не знаю, на каком верху, может, с подачи самого Сталина, но было дано добро на возвращение Северянина в русскую советскую литературу. Достойным завершением » грезофарса» стало стихотворение «Красная страна».

Думаю, если бы не начавшаяся война, этот стих стал бы главным в триумфальном возвращении поэта на союзную арену. Увы, не случилось. Все планы разрушила война. При первых бомбежках Ленинграда издательство было уничтожено, а вместе с ним сгорел и альманах со стихами Северянина. Оригинал стихотворения «Красная страна» и сейчас хранится в Отделе рукописей Российской нацбиблиотеки, в архиве С.А. Семенова с редакторской правкой Рождественского.

Красная страна

Стройной стройкой строена

Красная страна,

Глубоко освоена

Разумом она.

Ясная, понятная,

Жаркая, как кровь,

Душам нашим внятная

Первая любовь.

Ты, непокоримая,

Крепкая, как сталь,

Родина любимая —

Глубь и ширь, и даль.

Радость наша вешняя,

Гордость наша ты,

Ты — земная, здешняя,

Проще простоты.

Мира гниль подлецкая

Вся тебе видна,

Честная советская

Умная страна.

Враг глухими тропами

Не пройдет сюда.

Светит над Европою

Красная звезда.

И в пунцовых лучиках

Худшее сгниет,

Остальное ж, лучшее,

К нам само придет.

Над землей возносится

Твой победный свет,

Ты ведь мироносица,

Лучше ж мира нет.

Стойким сердцем воина

Ты средь всех одна.

Стройной стройкой строена

Ты, моя страна!

Думаю, это стихотворение злободневно и по сегодняшний день. «Сталинский грезофарс» Игоря Северянина состоялся.

Удивительна судьба этих стихов в наше перестроечное время: они попали в самый «черный список», по сути, запрещены. Как в советское время запрещали стихи антисоветские, так в перестроечное время стали нежелательны стихи, воспевающие советскую власть. Ни в якобы «Полном собрании сочинений в одном томе», вышедшем в издательстве «Альфа-книга» в Москве в 2014 году, ни в Петербургском пятитомнике издательства «Логос» 1995 года стихов из советского цикла Северянина не найдете. Нет их и в других современных изданиях Северянина. Не понимаю издателей: напишите, что это стихи неудачные или заказные, оправдывающие поэта перед властями, дайте им любую оценку, как это сделал, например, Евгений Евтушенко: «Здесь надежда так перепутана со страхом, что разобраться, где страх, а где надежда, уже невозможно», — но, если вы готовите полное собрание его сочинений, не делайте вид, что этих стихотворений нет в природе или что это не стихотворения вообще, — будьте любезны, опубликуйте весь «Сталинский грезофарс» Игоря Северянина!»

А в реальности грезы были остановлены войной, немцы вошли в Таллин, приближались к Нарве и тем деревушкам, где жил Игорь Северянин. Может, это и была его самая последняя греза, он пишет и Жданову в Ленинград, и Калинину в Москву, с просьбой, чтобы его срочно эвакуировали. Логика в этом есть, ведь эвакуировали и опальную Анну Ахматову из Ленинграда, и Зощенко, и Пастернака из Москвы, почему бы не позаботиться и об Игоре Северянине? Тем более и попытки эвакуации были сделаны.

Но — неудачные. В октябре Вера Коренди увозит умирающего Северянина в Таллин, где он и скончался в декабре 1941 года. Похоронен на кладбище Александра Невского. На памятнике его строфа из «Классических роз»:

Как хороши, как свежи будут розы,

Моей страной мне брошенные в гроб…

Владимир Бондаренко

Группу эгофутуристов (К. Олимпов, П. Широков, Р. Ивнев и др.) возглавил Игорь Северянин (псевд.; наст. имя – Игорь Васильевич Лотарев; 1887–1941), которого В. Брюсов выделил среди поэтов этого течения: «...это – истинный поэт, глубоко переживающий жизнь...». Но далее Брюсов заметил, что примитивный эстетизм поэта, упоение собственными успехами, «отсутствие знаний и неумение мыслить принижают поэзию Игоря Северянина и крайне сужают ее горизонт». Свой талант Северянин часто ориентировал на вкусы эстетствующей петербургской буржуазной публики предвоенных и военных лет, живущей декадентски стилизованной жизнью (об этом писал и сам поэт: «моя двусмысленная слава//и недвусмысленный талант»).

Известность Северянину принес сборник «Громокипящий кубок» (1913), к которому написал восторженное предисловие Ф. Сологуб. Книга выдержала 10 изданий. О ней положительно отозвался В. Брюсов. Вскоре один за другим выходят сборники «Златолира» (1914), «Ананасы в шампанском» (1915), «Victoria Regia» (1915), в которых автор популярного «Громокипящего кубка» начинает уже подражать самому себе.

В творчестве Северянина некоторые эстетические принципы акмеизма обнажились с какой-то пародийной наглядностью. В сонете, посвященном Георгию Иванову, Северянин декларирует безоговорочное и радостное приятие мира:

Я говорю мгновению: «Постой!»

Поэтизация современной жизненной гармонии оборачивается у него воинствующим гедонизмом (учение о наслаждении, как высшей цели жизни), акмеистические стилизации придворной жизни – картинами мещанских будуаров, ресторанной жизни, прогулок в кабриолетах, обстановки легкого, бездумного флирта:

В шумном платье муаровом, в шумном платье

муаровом

По аллее олуненной Вы проходите морево...

Ваше платье изысканно, Ваша тальма лазорева,

А дорожка песочная от листвы разуверена –

Точно лапы научные, точно мех ягуаровый.

Ножки пледом закутайте дорогим, ягуаровым,

И, садясь комфортабельно в ландолете

бензиновом,

Жизнь доверьте Вы мальчику в макинтоше

резиновом,

И закройте глаза ему Вашим платьем

жасминовым –

Шумным платьем муаровым, шумным платьем

муаровым!...

(Кензель, 1911)

Кукольная маскарадность такой стилизованной действительности станет для поэзии Северянина характерной. По сравнению с акмеистами, жизнь, которая стилизуется Северяниным, «порядком ниже»: это не галантные празднества придворных, где любовь – служение, а современный веселящийся город «золотой молодежи», кокоток-«принцесс», дам полусвета. «Трагедию жизни превратить в грезофарс» – вот в чем усматривал Северянин назначение поэта и поэзии.

В предреволюционной лирике Северянина обнаруживались и связи с темами и мотивами ранней символистской поэзии, прежде всего, в ней проповедуется культ индивидуализма, самоценного «Я». Желание и воля «Я» для Северянина становятся единственной реальностью мира.

В поэзии Северянина своеобразно трансформировался бальмонтовский культ мгновения, эротических «мигов», акмеистический культ дикости, первобытности, «конквистадорства»

(«М-m Sans-gene», «Юг на севере» и др.). В этом смысле Северянин как бы пародировал программные стихи акмеистов, сводя их лирику из области философической изысканности в сферу эстетических интересов мещанской среды. Однако в отличие от творчества других участников группы поэзия Северянина не была лишена чувства авторской автоиронии, авторской полемики (письменный, ученый спор).

Приспособление к запросам публики, как писал в свое время Брюсов, губило в Северянине поэта «истинного», который в лучших своих вещах чутко видел мир, внес в поэзию новые ритмы, размеры, удачные словообразования. Слабость таланта Северянина, как справедливо считал Брюсов, в том, что он не «направляем сильной мыслью». Отсутствие «сильной мысли» и привело Северянина к скудости тем, их однообразию: «...вместо бесконечности мировых путей перед ним всегда будут лишь тропки его маленького садика».

Нечего было сказать Северянину и как мэтру нового течения: у него не было новой программы. Эгофутуризм как литературное течение оказался бесплодным.

Но в лучших своих произведениях Северянин проявил себя как талантливый поэт-лирик, сумевший преодолеть тезисы эгофутуризма. В его стихах, обращенных к реальной повседневности, проявилась поэтическая искренность и простота. Эти создания Северянина – образцы настоящей, а не стилизованной для буржуазной эстрады лирики («Весенний день», «Это все для ребенка», «Весенняя яблоня», «Октябрь» и др.). В них сказывалось влияние поэтов-классиков, прежде всего Фофанова, которого Северянин всегда очень любил.

После Октябрьской революции поэт оказался за рубежом; он жил в Прибалтике, зарабатывал на жизнь литературным трудом, выступал с поэтическими вечерами. Скоро его начали забывать. Северянин оказался в общественном и литературном одиночестве. В 20–30-х годах вышло несколько сборников стихов поэта и стихотворные романы («Соловей», 1918; «Менестрель», 1919; «Падучая стремнина», 1925; «Колокола собора чувств», 1925, и др.). Стихи Северянина приобретают простоту, ясность; в основном это воспоминания о прошлом, о России.

К эмигрантам поэт относился с неприязнью; они отвечали ему тем же. Эмигрантская среда казалась Северянину воплощением пошлости и эгоцентризма:

Они живут политикой, раздорами и войнами,

Нарядами и картами, обжорством и питьем.

Интригами и сплетнями, заразными и гнойными,

Нахальством, злобой, завистью, развратом и нытьем.

Поэт обнаруживает сочувственный интерес к Советской России. В стихотворении с характерным названием «Наболевшее...» он писал в октябре 1939 г.:

Нет, я не беженец, и я не эмигрант, –

Тебе, родительница, русский мой талант <...>

Мне не в чем каяться, Россия, пред тобой:

Не предавал тебя ни мыслью, ни душой...

В предвоенный период Советской Эстонии Северянин печатался в «Огоньке» и «Красной нови». После занятия Прибалтики фашистскими войсками Северянин не успел выехать из Эстонии; умер в Таллинне.