Тематическое разнообразие произведения Державина. Мост между сказкой и одой

Хлор был сын князя, или царя киевского, во время отсутствия отца похищенный ханом киргизским. Желая поверить молву о способностях мальчика, хан ему приказал отыскать розу без шипов. Царевич отправился с этим поручением. Дорогой попалась ему на встречу дочь хана, веселая и любезная Фелица. Она хотела идти провожать царевича, но ей помешал в том суровый муж её, султан Брюзга, и тогда она выслала к ребенку своего сына, Рассудок. Продолжая путь, Хлор подвергся разным искушениям, и между прочим его зазвал в избу свою мурза Лентяг, который соблазнами роскоши старался отклонить царевича от предприятия слишком трудного. Но Рассудок насильно увлек его далее. Наконец они увидели перед собой крутую каменистую гору, на которой растет роза без шипов, или, как один юноша объяснил Хлору, добродетель. С трудом взобравшись на гору, царевич сорвал этот цветок и поспешил к хану. Хан отослал его вместе с розой к киевскому князю. «Сей обрадовался столько приезду царевича и его успехам, что забыл всю тоску и печаль... Здесь сказка кончится, а кто больше знает, тот другую скажет».

Или музыкой и певцами,
Органом и волынкой вдруг,
Или кулачными бойцами
И пляской веселю мой дух;
Или, о всех делах заботу
Оставя, езжу на охоту
И забавляюсь лаем псов ;
Или над невскими брегами
Я тешусь по ночам рогами
И греблей удалых гребцов.

Иль, сидя дома, я прокажу ,
Играя в дураки с женой;
То с ней на голубятню лажу,
То в жмурки резвимся порой;
То в свайку с нею веселюся,
То ею в голове ищуся;
То в книгах рыться я люблю,
Мой ум и сердце просвещаю,
Полкана и Бову читаю ;
За библией, зевая, сплю.

Таков, Фелица, я развратен!
Но на меня весь свет похож.
Кто сколько мудростью ни знатен,
Но всякий человек есть ложь .
Не ходим света мы путями,
Бежим разврата за мечтами.
Между лентяем и брюзгой ,
Между тщеславья и пороком
Нашел кто разве ненароком
Путь добродетели прямой.

Нашел,- но льзя ль не заблуждаться
Нам, слабым смертным, в сем пути,
Где сам рассудок спотыкаться
И должен вслед страстям идти;
Где нам ученые невежды,
Как мгла у путников, тмят вежды?
Везде соблазн и лесть живет,
Пашей всех роскошь угнетает.-
Где ж добродетель обитает?
Где роза без шипов растет?

Тебе единой лишь пристойно,
Царевна! свет из тьмы творить;
Деля Хаос на сферы стройно ,
Союзом целость их крепить;
Из разногласия согласье
И из страстей свирепых счастье
Ты можешь только созидать.
Так кормщик, через понт плывущий,
Ловя под парус ветр ревущий,
Умеет судном управлять.

Едина ты лишь не обидишь,
Не оскорбляешь никого,
Дурачествы сквозь пальцы видишь,
Лишь зла не терпишь одного;
Проступки снисхожденьем правишь,
Как волк овец, людей не давишь,
Ты знаешь прямо цену их.
Царей они подвластны воле,-
Но богу правосудну боле,
Живущему в законах их.

Ты здраво о заслугах мыслишь,
Достойным воздаешь ты честь,
Пророком ты того не числишь,
Кто только рифмы может плесть,
А что сия ума забава
Калифов добрых честь и слава.
Снисходишь ты на лирный лад:
Поэзия тебе любезна,
Приятна, сладостна, полезна,
Как летом вкусный лимонад.

Слух идет о твоих поступках,
Что ты нимало не горда;
Любезна и в делах и в шутках,
Приятна в дружбе и тверда;
Что ты в напастях равнодушна,
А в славе так великодушна,
Что отреклась и мудрой слыть .
Еще же говорят неложно,
Что будто завсегда возможно
Тебе и правду говорить.

Неслыханное также дело,
Достойное тебя одной,
Что будто ты народу смело
О всем, и въявь и под рукой,
И знать и мыслить позволяешь ,
И о себе не запрещаешь
И быль и небыль говорить;
Что будто самым крокодилам,
Твоих всех милостей зоилам,
Всегда склоняешься простить.

Стремятся слез приятных реки
Из глубины души моей.
О! коль счастливы человеки
Там должны быть судьбой своей,
Где ангел кроткий, ангел мирной,
Сокрытый в светлости порфирной,
С небес ниспослан скиптр носить!
Там можно пошептать в беседах
И, казни не боясь, в обедах
За здравие царей не пить.

Там с именем Фелицы можно
В строке описку поскоблить,
Или портрет неосторожно
Ее на землю уронить.
Там свадеб шутовских не парят,
В ледовых банях их не жарят,
Не щелкают в усы вельмож;
Князья наседками не клохчут,
Любимцы въявь им не хохочут
И сажей не марают рож.

Ты ведаешь, Фелица! правы
И человеков и царей;
Когда ты просвещаешь нравы,
Ты не дурачишь так людей;
В твои от дел отдохновеньи
Ты пишешь в сказках поученьи
И Хлору в азбуке твердишь:
«Не делай ничего худого ,
И самого сатира злого
Лжецом презренным сотворишь».

Стыдишься слыть ты тем великой,
Чтоб страшной, нелюбимой быть;
Медведице прилично дикой
Животных рвать и кровь их лить.
Без крайнего в горячке бедства
Тому ланцетов нужны ль средства ,
Без них кто обойтися мог?
И славно ль быть тому тираном,
Великим в зверстве Тамерланом ,
Кто благостью велик, как бог?

Фелицы слава, слава бога,
Который брани усмирил ;
Который сира и убога
Покрыл, одел и накормил;
Который оком лучезарным
Шутам, трусам, неблагодарным
И праведным свой свет дарит;
Равно всех смертных просвещает,
Больных покоит, исцеляет,
Добро лишь для добра творит.

Который даровал свободу
В чужие области скакать,
Позволил своему народу
Сребра и золота искать;
Который воду разрешает
И лес рубить не запрещает;
Велит и ткать, и прясть, и шить;
Развязывая ум и руки,
Велит любить торги, науки
И счастье дома находить;

Которого закон, десница
Дают и милости и суд.-
Вещай, премудрая Фелица!
Где отличен от честных плут?
Где старость по миру не бродит?
Заслуга хлеб себе находит?
Где месть не гонит никого?
Где совесть с правдой обитают?
Где добродетели сияют?-
У трона разве твоего!

Но где твой трон сияет в мире?
Где, ветвь небесная, цветешь?
В Багдаде? Смирне? Кашемире? -
Послушай, где ты ни живешь,-
Хвалы мои тебе приметя,
Не мни, чтоб шапки иль бешметя
За них я от тебя желал.
Почувствовать добра приятство
Такое есть души богатство,
Какого Крез не собирал.

Прошу великого пророка,
Да праха ног твоих коснусь,
Да слов твоих сладчайша тока
И лицезренья наслаждусь!
Небесные прошу я силы,
Да, их простря сафирны крылы,
Невидимо тебя хранят
От всех болезней, зол и скуки;
Да дел твоих в потомстве звуки,
Как в небе звезды, возблестят.

Поэт назвал Екатерину киргиз-кайсацкою царевною потому, что у него были деревни в тогдашней Оренбургской области, по соседству с киргизскою ордою, подвластною императрице.

Меня твой сын препровождает. – В сказке Екатерины Фелица дала в проводники царевичу Хлору своего сына Рассудок.

Мурзам твоим не подражая – т. е. придворным, вельможам. Слово «мурза» употребляет Державин в двух планах. Когда мурза говорит о Фелице, то под мурзой подразумевается автор оды. Когда он говорит как бы о самом себе, тогда мурза – собирательный образ вельможи-придворного.

Читаешь, пишешь пред налоем. – Державин имеет в виду законодательную деятельность императрицы. Налой (устар., простореч.), точнее «аналой» (церк.) – высокий столик с покатым верхом, на который в церкви кладут иконы или книги. Здесь употреблено в смысле «столик», «конторка».

Коня парнаска не седлаешь. – Екатерина не умела писать стихов. Арии и стихи для ее литературных сочинений писали ее статс-секретари Елагин, Храповицкий и др. Парнасский конь – Пегас.

К духам в собранье не въезжаешь, Не ходишь с трона на Восток – т. е. не посещаешь масонских лож, собраний. Екатерина называла масонов «сектой духов» (Дневник Храповицкого. М., 1902, стр. 31). «Востоками» назывались иногда масонские ложи (Грот, 2, 709–710).

Масоны в 80-х гг. XVIII в. – члены организаций («лож»), исповедовавших мистико-моралистическое учение и находившихся в оппозиции екатерининскому правительству. Масонство разделялось на различные течения. К одному из них, иллюминатству, принадлежал ряд руководителей Французской революции 1789 г.

В России так называемые «московские мартинисты» (крупнейшими из них в 1780-е гг. были Н. И. Новиков , замечательный русский просветитель, писатель и книгоиздатель, его помощники по издательскому, делу И. В. Лопухин, С. И. Гамалея и др.) были особенно враждебно настроены по отношению к императрице. Они считали ее захватчицей престола и желали видеть на троне «законного государя» – наследника престола Павла Петровича , сына свергнутого с престола Екатериной императора Петра III . Павел, пока ему было это выгодно, весьма сочувственно относился к «мартинистам» (по некоторым свидетельствам, он даже придерживался их учения). Особенно активизировались масоны с середины 1780-х гг., и Екатерина сочиняет три комедии: «Шаман сибирский», «Обманщик» и «Обольщенный», пишет «Тайну противо-нелепого общества» – пародию на масонский устав. Но разгромить московское масонство ей удалось только в 1789–1793 гг. при помощи полицейских мер.

А я, проспавши до полудни и т. д. – «Относится к прихотливому нраву князя Потемкина , как и все три нижеследующие куплеты, который то собирался на войну, то упражнялся в нарядах, в пирах и всякого рода роскошах».

Лечу на резвом бегуне. – Это относится также к Потемкину, но «более к гр. Ал. Гр. Орлову , который был охотник до скачки лошадиной» (Об. Д., 598). На конных заводах Орлова было выведено несколько новых пород лошадей, из которых наиболее известна порода знаменитых «орловских рысаков».

– «Относится к Семену Кирилловичу Нарышкину, бывшему тогда егермейстером, который первый завел роговую музыку» (Об. Д., 598). Роговая музыка – оркестр, состоящий из крепостных музыкантов, в котором из каждого рога можно извлечь только одну ноту, а все вместе являются как бы одним инструментом. Прогулки знатных

Я тешусь по ночам рогами и т. д. – «Относится к Семену Кирилловичу Нарышкину, бывшему тогда егермейстером, который первый завел роговую музыку» (Об. Д., 598). Роговая музыка – оркестр, состоящий из крепостных музыкантов, в котором из каждого рога можно извлечь только одну ноту, а все вместе являются как бы одним инструментом. Прогулки знатных вельмож по Неве в сопровождении рогового оркестра были распространенным явлением в XVIII в.

Контрастность и конкретность образно-стилевых структур

в лирике Державина 1779-1783 гг.

Как считал сам Державин, его собственная настоящая поэтическая деятельность началась с 1779 г., когда он окончательно отказался от попыток подражания своим поэтическим кумирам. В 1805 г., создавая автобиографическую записку и называя себя в ней в третьем лице, Державин так определил смысл происшедшего в его позиции перелома: «Он в выражении и стиле старался подражать г. Ломоносову, но, хотев парить, не мог выдержать постоянно, красивым набором слов, свойственного единственно российскому Пиндару велелепия и пышности. А для того с 1779 года избрал он совсем другой путь» .

Некоторое представление о направлении, избранном Державиным в поэзии, могут дать три поэтические миниатюры 1779 г., символически связанные с его дальнейшим творчеством тем, что в живой поэтической ткани текстов выражают основу эстетической позиции Державина, определяя ее главные параметры: К портрету Михаила Васильевича Ломоносова

Се Пиндар, Цицерон, Вергилий - слава россов,

Неподражаемый, бессмертный Ломоносов.

В восторгах он своих где лишь черкнул пером,

От пламенных картин поныне слышен гром.

Князю Кантемиру, сочинителю сатир

Старинный слог его достоинств не умалит.

Порок, не подходи! - Сей взор тебя ужалит.

На гроб вельможе и герою

В сем мавзолее погребен

Пример сияния людского,

Пример ничтожества мирского -

Герой и тлен.

Посвящения Ломоносову и Кантемиру воскрешают в эстетическом сознании Державина жанрово-стилевые традиции оды и сатиры. Эпитафия, развивающая традиционную тему скоротечности земной жизни и славы, выстроена на контрастном столкновении понятий «сияние - ничтожество», «герой - тлен». Именно контрастным соотношением элементов взаимопроникающих одических и сатирических мирообразов, контрастом жанра и стиля, контрастом понятийным отличается лирика Державина в тот момент, когда его поэтический голос набирает силу и происходит становление индивидуальной поэтической манеры в русле общей тенденции русской литературы 1760-1780-х гг. к синтезу ранее изолированных жанров и взаимопроникновению противоположных по иерархии жанрово-стилевых структур.

Первый пример такого сложного жанрового образования в лирике Державина - «Стихи на рождение в Севере порфирородного отрока» (1779), посвященные рождению будущего императора Александра I, старшего, внука Екатерины II. Тематически стихотворение, бесспорно, является торжественной одой. Но Державин называет свое стихотворение иначе - «Стихи», придавая ему тем самым характер камерной, домашней лирики. То, что впоследствии станут называть «стихами на случай», относится всецело к области интимной частной жизни человека. Таким образом, соединяя одический предмет с жанровой формой «стихов на случай», Державин упраздняет дистанцию между исторически и социально значимым фактом жизни государства и частной человеческой жизнью.

Это исчезновение дистанции определило поэтику «Стихов». Для своего произведения Державин подчеркнуто выбирает признанный метр анакреонтической оды - короткий четырехстопный хорей и начинает стихотворение подчеркнуто бурлескной картинкой русской зимы, созданной по традициям смешения высокой и низкой образности в бурлескном соединении античных аллегорических образов с достоверным пластически-бытовым описанием русской зимы. А чтобы адресат полемики стал очевиден, Державин начинает свои стихи слегка перефразированным стихом из знаменитейшей оды Ломоносова 1747 г.: «Где с мерзлыми Борей крылами...» : С белыми Борей власами

И с седою бородой.

Потрясая небесами.

Облака сжимал рукой;

Сыпал иней пушисты.

И метели воздымал,

Налагая цепи льдисты.

Быстры воды оковал.

Вся природа содрогала

От лихого старика;

Землю в камень претворяла

Хладная его рука;

Убегали звери в норы.

Рыбы крылись в глубинах,

Петь не смели птичек хоры,

Пчелы притаились в дуплах;

Засыпали нимфы с скуки

Средь пещер и камышей,

Согревать сатиры руки

Собирались вкруг огней (26).

Эстетический результат такого соединения аналогичен тому, которого достиг Богданович в поэме «Душенька»: соединяя миф и фольклор, Богданович нейтрализовал бытописание как художественный прием. Державин немного изменил сочетание этих категорий, соединив быт с мифологическим мирообразом, но сумма осталась приблизительно той же: в плясовом ритме четырехстопного хорея и в образе беловолосого седобородого «лихого старика» Борея, больше похожего на сказочного Деда Мороза, зазвучали фольклорные ассоциации, а общий тон повествования приобрел интонацию, которую Богданович назвал «забавным стихом», а Державин позже, в подражании оде Горация «Exegi monumentum» назовет «забавным русским слогом».

В результате того, что одическое государственное событие рождения престолонаследника предельно сближается с частной человеческой жизнью как ее равноправный факт, это событие и само по себе претерпевает изменения. В стихах Державина удачно использован интернациональный сказочный мотив принесения гениями даров царственному младенцу. Порфирородное дитя получает в дар все традиционные монаршие добродетели: «гром <...> предбудущих побед», «сияние порфир», «спокойствие и мир», «разум, духа высоту». Однако последний дар из этого смыслового ряда заметно выбивается: «Но последний, добродетель // Зарождаючи в нем, рек: // «Будь страстей твоих владетель, // Будь на троне человек!» (27).

В мотиве самообладания монарха и осознании его человеческой природы, естественно уравнивающей властителя с любым из его подданных, трудно не услышать отзвука основного лейтмотива сатирической публицистики 1769-1774 гг., впервые в истории русской литературы нового времени высказавшей мысль о том, что властитель - тоже человек, но сделавшей это в плане сатирического обличения человеческого несовершенства властителя. В «Стихах на рождение в Севере порфирородного отрока», при всех сложностях их синтетической жанрово-стилевой структуры, эта идея переведена в высокий одический план: «Се божественный, - вещали, - // Дар младенцу он избрал!».

Другое синтетическое жанровое образование в лирике 1779-1783 гг. предлагает ода «На смерть князя Мещерского» (1779). Тема смерти и утраты - традиционно элегическая, и в творчестве самого Державина последующих лет она будет находить как вполне адекватное жанровое воплощение (проникновенная элегия на смерть первой жены Державина, Екатерины Яковлевны, написанная в 1794 г.), так и травестированное: тема смерти, при всем своем трагизме, всегда осознавалась и воплощалась Державиным контрастно. Так, может быть, одно из самых характерных для державинского стиля поэтического мышления стихотворений, сжато демонстрирующее в четырех стихах неповторимость его поэтической манеры, тоже написано на смерть: «На смерть собачки Милушки, которая при получении известия о смерти Людовика XVI упала с колен хозяйки и убилась до смерти» (1793): Увы! Сей день с колен Милушка

И с трона Людвиг пал. - Смотри,

О смертный! не все ль судьб игрушка -

Собачки и цари?

Равноправие всех фактов жизни в эстетическом сознании Державина делает для него возможным немыслимое - объединение абсолютно исторического происшествия, значимого для судеб человечества в целом (казнь Людовика XVI во время Великой французской революции) и факта абсолютно частной жизни (горестная участь комнатной собачки) в одной картине мира, где все живое и живущее неумолимо подвержено общей судьбе: жить и умереть. Так поэтический экспромт, воспринимаемый как озорная шутка, оказывается чреват глубоким философским смыслом, и неудивительно, что, обратившись к теме смерти в 1779 г., Державин на традиционно элегическую тему написал глубоко эмоциональную философскую оду.

«На смерть князя Мещерского» - всестороннее воплощение контрастности державинского поэтического мышления, в принципе не способного воспринимать мир однотонно, одноцветно, однозначно. Первый уровень контрастности, который прежде всего бросается в глаза, - это контрастность понятийная. Все стихотворение Державина выстроено на понятийных и тематических антитезах: «Едва увидел я сей свет, // Уже зубами смерть скрежещет», «Монарх и узник - снедь червей»; «Приемлем с жизнью смерть свою, // На то, чтоб умереть, родимся»; «Где стол был яств, там гроб стоит»; «Сегодня бог, а завтра прах» (29-30) - все эти чеканные афоризмы подчеркивают центральную антитезу стихотворения: «вечность - смерть», части которой, как будто бы противоположные по смыслу (вечность - бессмертие, смерть - небытие, конец), оказываются уподоблены друг другу в ходе развития поэтической мысли Державина: «Не мнит лишь смертный умирать // И быть себя он вечным чает» - «Подите счастьи прочь возможны, // Вы все пременны здесь и ложны: // Я в дверях вечности стою» (31).

И если способом контрастного противопоставления понятий Державин достигал единства поэтической мысли в своей философской оде, то единство ее текста определяется приемами повтора и анафоры, которые на композиционном уровне объединяют сходными зачинами стихи, содержащие контрастные понятия, а также сцепляют между собой строфы по принципу анафорического повтора от последнего стиха предыдущей строфы к первому стиху последующей: И бледна смерть на всех глядит.

Глядит на всех - и на царей,

Кому в державу тесны миры,

Глядит на пышных богачей,

Что в злате и в сребре кумиры;

Глядит на прелесть и красы,

Глядит на разум возвышенный,

Глядит на силы дерзновенны

И точит лезвие косы (30).

Причем сам по себе прием анафоры оказывается, в плане выразительных средств, контрастно противоположен приему антитезы, функциональному в пределах одного стиха или одной строфы, тогда как анафора действует на стыках стихов и строф.

Контрастность словесно-тематическая и контрастность выразительных средств - приемов антитезы и анафоры, дополнена в оде «На смерть князя Мещерского» и контрастностью интонационной. Стихотворение в целом отличается чрезвычайной эмоциональной насыщенностью, и настроение трагического смятения и ужаса, заданное в первой строфе: Глагол времен! металла звон!

Твой страшный глас меня смущает,

Зовет меня, зовет твой стон,

Зовет - и к гробу приближает (29) -

к концу стихотворения нагнетается до невыносимости, заставившей Белинского воскликнуть: «Как страшна его ода «На смерть князя Мещерского»: кровь стынет в жилах <...>!» . Но вот последняя строфа - неожиданный вывод, сделанный поэтом из мрачного поэтического зрелища всепоглощающей смерти и контрастирующий с ним своей эпикурейски-жизнерадостной интонацией: Сей день иль завтра умереть.

Перфильев! должно нам конечно:

Почто ж терзаться и скорбеть,

Что смертный друг твой жил не вечно?

Жизнь есть небес мгновенный дар;

Устрой ее себе к покою

И с чистою твоей душою

Благословляй судеб удар (31).

Этот интонационный перепад, связанный с обращением поэта к третьему лицу, заставляет обратить внимание на такое свойство державинского поэтического мышления, как его конкретность, составляющее контраст общему тону философской оды, оперирующей родовыми категориями и абстрактными понятиями. На склоне лет, в 1808 г., Державин написал к своим стихам «Объяснения», где откомментировал и оду «На смерть князя Мещерского». В частности, он счел нужным сообщить точно чин князя Мещерского: «Действительный тайный советник, <...> главный судья таможенной канцелярии», указать на его привычки: «Был большой хлебосол и жил весьма роскошно», а также сообщить о том, кто такой Перфильев: «Генерал-майор <...>, хороший друг князя Мещерского, с которым всякий день были вместе» (319).

В этом точном биографически-бытовом контексте стихотворение обретает дополнительный смысл: стих «Где стол был яств, там гроб стоит» начинает восприниматься не только как общефилософский контраст жизни и смерти, но и как национальный бытовой обычай (ставить гроб с покойником на стол) и как знак эпикурейского жизнелюбия хлебосольного князя Мещерского, с которым его разделяли его друзья - Перфильев и Державин. Таким образом, эпикурейская концовка стихотворения оказывается тесно связана с бытовой личностью князя Мещерского, смерть которого вызвала к жизни философскую оду-элегию Державина.

Так в поэзии 1779 г. намечаются основные эстетические принципы индивидуальной поэтической манеры Державина: тяготение к синтетическим жанровым структурам, контрастность и конкретность поэтического образного мышления, сближение категорий исторического события и обстоятельств частной жизни в тесной связи между биографическими фактами жизни поэта и его текстами, которые он считает нужным комментировать сообщениями о конкретных обстоятельствах их возникновения и сведениями об упомянутых в них людях. Все эти свойства становящейся индивидуальной поэтической манеры Державина как в фокусе собрались в его оде «Фелица», посвященной Екатерине II. С публикации этой оды в 1783 г. для Державина начинается литературная слава, для русской похвальной оды - новая жизнь лирического жанра, а для русской поэзии - новая эпоха ее развития.

Одо-сатирический мирообраз в торжественной оде «Фелица»

В формальном отношении Державин в «Фелице» строжайше соблюдает канон ломоносовской торжественной оды: четырехстопный ямб, десятистишная строфа с рифмовкой аБаБВВгДДг. Но эта строгая форма торжественной оды в данном случае является необходимой сферой контрастности, на фоне которой отчетливее проступает абсолютная новизна содержательного и стилевого планов. Державин обратился к Екатерине II не прямо, а косвенно - через ее литературную личность, воспользовавшись для оды сюжетом сказки, которую Екатерина написала для своего маленького внука Александра. Действующие лица аллегорической «Сказки о царевиче Хлоре» - дочь киргиз-кайсацкого хана Фелица (от латинского felix - счастливый) и молодой царевич Хлор заняты поиском розы без шипов (аллегория добродетели), которую они и обретают, после многих препятствий и преодоления искушений, на вершине высокой горы, символизирующей духовное самосовершенствование.

Это опосредованное обращение к императрице через ее художественный текст дало Державину возможность избежать протокольно-одического, возвышенного тона обращения к высочайшей особе. Подхватив сюжет сказки Екатерины и слегка усугубив восточный колорит, свойственный этому сюжету, Державин написал свою оду от имени «некоторого татарского мурзы», обыграв предание о происхождении своего рода от татарского мурзы Багрима. В первой публикации ода «Фелица» называлась так: «Ода к премудрой киргиз-кайсацкой царевне Фелице, писанная некоторым татарским мурзою, издавна поселившимся в Москве, а живущим по делам своим в Санкт-Петербурге. Переведена с арабского языка».

Уже в названии оды личности автора уделено ничуть не меньше внимания, чем личности адресата. И в самом тексте оды отчетливо прорисованы два плана: план автора и план героя, связанные между собою сюжетным мотивом поиска «розы без шипов» - добродетели, который Державин почерпнул из «Сказки о царевиче Хлоре». «Слабый», «развратный», «раб прихотей» мурза, от имени которого написана ода, обращается к добродетельной «богоподобной царевне» с просьбой о помощи в поисках «розы без шипов» - и это естественно задает в тексте оды две интонации: апологию в адрес Фелицы и обличение в адрес мурзы. Таким образом, торжественная ода Державина соединяет в себе этические установки старших жанров - сатиры и оды, некогда абсолютно контрастных и изолированных, а в «Фелице» соединившихся в единую картину мира. Само по себе это соединение буквально взрывает изнутри каноны устоявшегося ораторского жанра оды и классицистические представления о жанровой иерархии поэзии и чистоте жанра. Но те операции, которые Державин проделывает с эстетическими установками сатиры и оды, еще более смелы и радикальны.

Естественно было бы ожидать, что апологетический образ добродетели и обличаемый образ порока, совмещенные в едином одо-сатирическом жанре, будут последовательно выдержаны в традиционно свойственной им типологии художественной образности: абстрактно-понятийному воплощению добродетели должен был бы противостоять бытовой образ порока. Однако этого не происходит в «Фелице» Державина, и оба образа с точки зрения эстетической являют собой одинаковый синтез идеологизирующих и бытописательных мотивов. Но если бытовой образ порока в принципе мог быть подвержен некоторой идеологизации в своем обобщенном, понятийном изводе, то бытового образа добродетели, да еще и венценосной, русская литература до Державина принципиально не допускала. В оде «Фелица» современников, привыкших к абстрактно-понятийным конструкциям одических обликов идеального монарха, потрясла именно бытовая конкретность и достоверность облика Екатерины II в ее повседневных занятиях и привычках, перечисляя которые Державин удачно использовал мотив распорядка дня, восходящий к сатире II Кантемира «Филарет и «Евгений»: Мурзам твоим не подражая,

Почасту ходишь ты пешком,

И пища самая простая

Бывает за твоим столом;

Не дорожа твоим покоем,

Читаешь, пишешь пред налоем

И всем из твоего пера

Блаженство смертным проливаешь:

Подобно в карты не играешь,

Как я, от утра до утра (41).

И точно так же, как бытописательная картинка не до конца выдержана в одной типологии художественной образности («блаженство смертных», вклинивающееся в ряд конкретно-бытовых деталей, хотя Державин и здесь тоже точен, имея в виду знаменитый законодательный акт Екатерины: «Наказ Комиссии о сочинении проекта нового уложения»), идеологизированный образ добродетели тоже оказывается разрежен конкретно-вещной метафорой: Тебе единой лишь пристойно.

Царевна! свет из тьмы творить;

Деля Хаос на сферы стройно,

Союзом целость их крепить;

Из разногласия - согласье

И из страстей свирепых счастье

Ты можешь только созидать.

Так кормщик, через понт плывущий,

Ловя под парус ветр ревущий,

Умеет судном управлять (43).

В этой строфе нет ни одной словесной темы, которая генетически не восходила бы к поэтике торжественной оды Ломоносова: свет и тьма, хаос и стройные сферы, союз и целость, страсти и счастье, понт и плаванье - все это знакомый читателю XVIII в. набор абстрактных понятий, формирующих идеологический образ мудрой власти в торжественной оде. Но вот «кормщик, через понт плывущий», умело управляющий судном, при всем аллегорическом смысле этого образа-символа государственной мудрости, несравненно более пластичен и конкретен, чем «Как в понт пловца способный ветр» или «Летит корма меж водных недр» в оде Ломоносова 1747 г.

Индивидуализированному и конкретному персональному облику добродетели противостоит в оде «Фелица» обобщенный собирательный образ порока, но противостоит только этически: как эстетическая сущность, образ порока абсолютно тождествен образу добродетели, поскольку он является таким же синтезом одической и сатирической типологии образности, развернутым в том же самом сюжетном мотиве распорядка дня: А я, проспавши до полудни,

Курю табак и кофе пью;

Преобращая в праздник будни,

Кружу в химерах мысль мою:

То плен от персов похищаю,

То стрелы к туркам обращаю;

То, возмечтав, что я султан,

Вселенну устрашаю взглядом;

То вдруг, прельщался нарядом,

Скачу к портному по кафтан (41).

Таков, Фелица, я развратен!

Но на меня весь свет похож.

Кто сколько мудростью ни знатен,

Но всякий человек есть ложь.

Не ходим света мы путями,

Бежим разврата за мечтами,

Между лентяем и брюзгой,

Между тщеславьем и пороком

Нашел кто разве ненароком

Путь добродетели прямой (43).

Единственное, в чем заключается эстетическая разница образов Фелицы-добродетели и мурзы-порока - это их соотнесенность с конкретными личностями державинских современников. В этом смысле Фелица-Екатерина является, по авторскому намерению, точным портретом, а мурза - маска автора оды, лирический субъект текста - собирательным, но конкретным до такой степени образом, что до сих пор его конкретность вводит исследователей творчества Державина в соблазн усмотреть в чертах этой маски сходство с лицом самого поэта, хотя сам Державин оставил недвусмысленные и точные указания на то, что прототипами для этого собирательного образа вельможи-царедворца ему послужили Потемкин, А. Орлов, П. И. Панин, С. К. Нарышкин с их характерными свойствами и бытовыми пристрастиями - «прихотливым нравом», «охотой до скачки лошадей», «упражнениями в нарядах», страстью ко «всякому молодечеству русскому» (кулачному бою, псовой охоте, роговой музыке). Создавая образ мурзы, Державин имел в виду и «вообще старинные обычаи и забавы русские» (308).

Думается, в интерпретации лирического субъекта оды «Фелица» - образа порочного «мурзы» - наиболее близок к истине И. З. Серман, увидевший в его речи от первого лица «такой же смысл и такое же значение», какое имеет «речь от первого лица в сатирической журналистике эпохи - в «Трутне» или «Живописце» Новикова. И Державин, и Новиков применяют допущение, обычное для литературы Просвещения, заставляя своих разоблачаемых и высмеиваемых ими персонажей самих говорить о себе со всей возможной откровенностью» .

И здесь нельзя не заметить двух вещей: во-первых, того, что прием саморазоблачительной характеристики порока в его прямой речи генетически восходит прямо к жанровой модели сатиры Кантемира, а во-вторых, того, что, создавая свой собирательный образ мурзы в качестве лирического субъекта оды «Фелица» и заставляя его говорить «за весь свет, за все дворянское общество» , Державин, в сущности, воспользовался ломоносовским одическим приемом конструкции образа автора. В торжественной оде Ломоносова личное авторское местоимение «я» было не более чем формой выражения общего мнения, и образ автора был функционален лишь постольку, поскольку был способен воплощать собою голос нации в целом - то есть носил собирательный характер.

Таким образом, в «Фелице» Державина ода и сатира, перекрещиваясь своими этическими жанрообразующими установками и эстетическими признаками типологии художественной образности, сливаются в один жанр, который, строго говоря, уже нельзя назвать ни сатирой, ни одой. И то, что «Фелица» Державина продолжает традиционно именоваться «одой», следует отнести за счет одических ассоциаций темы. Вообще же это - лирическое стихотворение, окончательно расставшееся с ораторской природой высокой торжественной оды и лишь частично пользующееся некоторыми способами сатирического миромоделирования.

Пожалуй, именно это - становление синтетического поэтического жанра, относящегося к области чистой лирики - следует признать основным итогом творчества Державина 1779-1783 гг. И в совокупности его поэтических текстов этого периода очевидно обнаруживается процесс перестройки русской лирической поэзии в русле тех же самых закономерностей, которые мы уже имели случай наблюдать в публицистической прозе, беллетристике, стихотворном эпосе и комедиографии 1760-1780-х гг. За исключением драматургии - принципиально безавторского во внешних формах выражениях рода словесного творчества - во всех этих отраслях русской изящной словесности результатом скрещивания высокого и низкого мирообразов была активизация форм выражения авторского, личностного начала. И державинская поэзия не была в этом смысле исключением. Именно формы выражения личностного авторского начала через категорию лирического героя и поэта как образного единства, сплавляющего всю совокупность отдельных поэтических текстов в единое эстетическое целое, являются тем фактором, который обусловливает принципиальное новаторство Державина-поэта относительно предшествующей ему национальной поэтической традиции.

Билет 7

В желании угодить императрице взял за основу своего произведения её собственную работу, незадолго до того изданную маленьким тиражом. Естественно, у ярко талантливого стихотворца эта история заиграла более сочными красками, помимо этого, внеся в историю русского стихосложения новый стиль и сделавшая поэта знаменитостью.

Анализ оды

"Фелица" снабжена подзаголовком, который уточняет цель написания этого произведения. В нём говорится об обращении к премудрой царевне татарского мурзы, который поселился в Москве, но находится по делам в Санкт-Петербурге. Также чичтателя мистифицируют тем, что ода, якобы, переведена была с арабского языка. Анализ оды "Фелица" нужно начать с имени, которое не звучит родным ни русским, ни арабам.

Дело в том, что именно так назвала свою героиню Екатерина II в своей сказке о царевиче Хлоре. Послужившая почвой итальянскому языку (тут можно вспомнить кого-нибудь вроде Кутуньо с возгласом "Феличита") латынь переводит слово "фелица" (Felitsa - felicitas) как счастье. Таким образом Державин с первой строки начал превозносить императрицу, далее не удержавшись и от сатиры в описаниях её окружения.

Художественный синтез

Анализ оды "Фелица" показывает установку на обыкновенную, принятую в те времена торжественную хвалебную оду к дате. Написанная традиционной строфикой оды - десятистишиями, и, как положено, Но до Державина никто ещё не посмел слить два противоположных по целевой направленности жанра - величественную хвалебную оду и едкую

Первой была ода "Фелица". Державин как бы "шагнул назад" в своём новаторстве, судя по точно выполненным условиям жанра, хотя бы в сравнении со "Стихами на рождение", которые даже строфикой не разделены. Однако это впечатление пропадает, как только читатель одолевает первые несколько строф. Всё-таки даже композиция оды "Фелица" представляет собой гораздо более широкого порядка художественный синтез.

Сказка "Фелицы"

Интересно рассмотреть, что за мотивы подвигли Державина на сочинение этого "фанфика", что послужило первоосновой и достойна ли была эта тема продолжения. Судя по всему, достойна, и весьма. Екатерина II написала свою сказку для внука, пока что мальенького, но в будущем великого Александра I. В сказке императрицы речь идёт о киевском царевиче Хлоре, которого посетил киргизский хан, чтобы проверить, действительно ли царевич так умён и ловок, как о нём говорят.

Мальчик согласился пройти испытание и найти редчайший цветок - розу без колючек - и отправился в путь. В дороге, ответив на приглашение мурзы Лентяга (говорящее имя), царевич пытается противостоять соблазнам той роскоши и безделья, которыми его соблазняет Лентяг. По счастью, у этого киргизского хана была очень хорошая дочь, которую звали Фелицей, и ещё более хороший внук, которого звали Рассудок. Фелица отправила сына с царевичем, который вышел с помощью Рассудка к цели своего пути.

Мост между сказкой и одой

Перед ними была крутая гора, без троп и лестниц. Видимо, царевич и сам по себе был достаточно упорен, потому что, несмотря на огромный труд и испытания, на вершину он всё-таки взобрался, где и украсил свою жизнь розой без шипов, то есть добродетелью. Анализ оды "Фелица" показывает, что, как в любой сказке, образы здесь условно-аллегорические, но у Державина в начале оды они встают очень крепко, и все одические зачины классических образцов, где непременно восхождение на Парнас и общение с музами, блекнут рядом с, казалось бы, простенькими образами детской сказочки.

Даже портрет Екатерины (Фелицы) дан абсолютно в новой манере, которая совершенно не похожа на традиционную хвалебную одопись. Обычно в одах чествуемый персонаж предстаёт в мало выразительном образе богини, шествующей по торжественным гулким рифмовкам стиха с тяжёлой ритмической одышкой. Здесь же поэт воодушевлён, и - что самое главное - оснащён поэтическим мастерством. Стихи не хромают и не надуваются излишним пафосом. План оды "Фелица" таков, что Екатерина предстаёт перед читателем как умная, но простая и деятельная киргиз-кайсатская царевна. Хорошо играет на стройность построения этого образа и контраст - образ мурзы, порочного и ленивого, чем Державин пользуется на всём протяжении оды. Отсюда и небывалое жанровое разнообразие, которым отличается ода "Фелица".

Державин и императрица

Поза певца здесь тоже меняется по отношению к предмету воспевания, если рассматривать не только всю предыдущую русскую литературу, но даже и стихи самого Державина. Иногда в оде ещё проскальзывает некая богоподобность царицы, но при всём этом и при общей почтительности, которую демонстрирует ода "Фелица", содержание показывает и определённую короткость отношения, не фамильярность, но теплоту почти родственной близости.

А вот в сатирических строках Державин иногда может быть понят двойственно. Собирательные черты образа мурзы высмеивают всех по очереди вельмож Екатерины, причём именно здесь поэт не забывает и себя. Автоирония - тем более редкостный факт в поэзии тех лет. Авторское "я" не лишено лирики, но ясно даётся понять, что "Таков, Фелица, я развратен!", "Сегодня властвую собою, а завтра прихотям я раб". Появление в оде такого авторского "я" - факт огромного художественного значения. Ломоносов тоже начинал оды с "я", но как верноподданный раб, а у Державина автор - конкретный и живой.

Повествование от автора

Естественно, композиция оды "Фелица" не выдержала бы полновесную авторскую индивидуальность. Державин чаще всего подаёт под авторским "я" условный образ певца, который обычно всегда присутствует в одах так же, как в сатирах. Но есть разница: в оде поэт играет только священный восторг, а в сатире только негодование. "Однострунные" жанры Державин объединил созданием живого человеко-поэта, с абсолютно конкретной жизнью, с многообразием чувств и переживаний, с "многострунной" музыкой стиха.

Анализ оды "Фелица" непременно отмечает не только восторг, но и гнев, хулу и хвалу в одном флаконе. По ходу успевает лукавить, иронизировать. То есть ведёт себя на протяжении всего произведения как совершенно нормальный и живой человек. И необходимо отметить, что эта индивидуальная личность обладает несомненными чертами народности. В оде! И теперь подобный случай был бы беспрецедентным, если кто-то в наше время писал бы одические стихи.

О жанрах

Ода "Фелица", содержание которой настолько богато противоречиями, словно тёплыми солнечными лучами согрета лёгкой разговорной речью из реальности быта, лёгкой, простой, иногда шутливой, что прямо противоречит законам этого жанра. Более того, здесь случился жанровый переворот, почти революция.

Надо пояснить, что русский классицизм не знал стихов как "просто стихи". Вся поэзия была строго поделена на жанры и виды, резко разграничена, и границы эти стояли незыблемо. Ода, сатира, элегия и другие виды стихотворного творчества никак не могли смешиваться друг с другом.

Здесь традиционные категории классицизма сломаны напрочь после органичного слияния оды и сатиры. Это касается не только "Фелицы", Державин делал это и раньше, и позже. Например, ода "На смерть - наполовину элегия. Жанры становятся полифоничными с лёгкой руки Державина.

Успех

Колоссальный успех достался этой оде сразу после опубликования: "У каждого умеющего читать по-русски она в руках очутилась" - по словам современника. Сначала Державин остерегался широко публиковать оду, пытался скрывать авторство (вероятно, изображённые и весьма узнаваемые вельможи были мстительными), но тут появилась княгиня Дашкова и напечатала "Фелицу" в журнале "Собеседник", где и сама Екатерина II не гнушалась сотрудничать.

Императрице ода очень понравилась, она даже плакала от восторга, велела немедленно разоблачить авторство и, когда это произошло, послала Державину золотую табакерку с дарственной надписью и пятьсот червонцев в ней. Именно после этого к поэту пришла настоящая слава.

«ОДА К ФЕЛИЦЕ» И «СОБЕСЕДНИК»

Весной 1783 года весь Петербург облетело новое слово - «Фелица». Громко говорили о том, что так называется ода, посвященная императрице, шепотом добавляли, что в ней досталось Потемкину, Вяземскому, Нарышкину, братьям Орловым - первым людям при дворе, знаменитым вельможам империи. Хвалили смелого автора, высказывали опасения за него: убережется ли от гнева осмеянных им фаворитов?

Да где ж списать «Фелицу»?

Ода напечатана в новом журнале «Собеседник любителей российского слова».

А кто сочинил оду?

Татарский мурза. Имени его не объявлено. Сказано, что переведена с арабского языка в 1782 году.

Неужели с арабского?

Тот, кто брал в руки книжку «Собеседника», мог узнать об авторе побольше, прочитав заглавие оды: «Ода к премудрой киргиз-кайсацкой царевне Фелице, писанная - некоторым мурзою, издавна проживающим в Москве, а живущим по делам своим в Санкт-Петербурге». Однако внизу страницы редакция поместила маленькое примечание: «Хотя имя сочинителя нам и неизвестно, но известно нам то, что сия ода точно сочинена на российском языке».

Автором «Оды к Фелице» был Державин. Написав эти стихи, он сам подивился своей смелости. Правда, имена Фелицы и Хлора были взяты из нравоучительной сказки, сочиненной императрицей для своего внука Александра, но ведь Державина меньше всего тут занимали поиски «розы без шипов», добродетели. Он хотел в шутливой форме поговорить об очень важных вещах и высказать свое мнение по таким вопросам, о которых его не спрашивали. Как это могло понравиться при дворе? Неизбежны были новые придирки генерал-прокурора Вяземского, служить с которым становилось все труднее, - он терпеть не мог стихов и не раз говорил об этом Державину. Но ода, кажется, точно удалась.

Державин посоветовался с друзьями. Выслушав стихи, и Львов и Капнист в один голос сказали, что оду печатать нельзя, она рассердит вельмож, в ней затронутых, и принесет автору новых могущественных врагов, а их и так у него много. В благоразумии совета сомневаться не приходилось, и Державин запер рукописи в ящике своего бюро.

Год спустя ему, однако, пришлось открыть этот ящик в присутствии приятеля - соседа по квартире и сослуживца - Осипа Петровича Козодавлева. Тот сразу заприметил листы со стихами, пробежал несколько строк и упросил Державина дать ему рукопись хорошенько почитать самому и показать своей тетке, поклоннице поэзии. Под клятвенное обещание, что, кроме нее, никто стихов не увидит, Державин передал рукопись Козодавлеву и верно - вечером получил ее в целости обратно.

Казалось бы, тут и конец анекдоту, как вдруг Державин узнает, что оду читали в доме Ивана Ивановича Шувалова и слушали ее многие знатные гости. Он не успел сообразить, что делать с обманщиком Козодавлевым, пустившим в списках опасную для автора оду, как был позван к Шувалову.

Оду вашу получил я под великим секретом, - сказал Шувалов, - но за обедом зашел разговор, что нет у нас еще легкой поэзии, подобно той, что во Франции славится. Не вытерпел я и, к вашей чести, прочел тогда вслух первое в таком роде на русском языке сочинение - «Оду к Фелице» - и всех убедил.

Державин в досаде молчал. Шувалов был старинный его благожелатель, и сердиться на него не следовало, но что будет, если ода станет известна при дворе?

А Шувалов продолжал:

Теперь вашу оду требует к себе князь Потемкин, он узнал уж о ней. Как быть? Отсылать оду придется, так не выкинуть ли те куплеты, кои князя изображают? Гнев его опасен.

Но тут Державин не колебался.

Ежели это сочинение уже известно стало, - сказал он, - то, когда вы его не пошлете или что-нибудь из него выкинете, князь в самом деле может подумать, что оно на его счет написано; но как оно не что иное, как изображение страстей человеческих, писанное без всякого намеренья, то я подписываю на нем свое имя и прошу отослать к требователю.

На том порешили, и Державин вернулся домой в тревожном состоянии духа. Он попросил Львова, бывшего своим человеком в доме близкого к императрице графа Безбородко, почитать ему между разговорами строфы из оды и выяснить его мнение. Безбородко стихи прослушал, а о мнении своем умолчал, потому что был осторожен и в придворной жизни весьма искушен.

Оставалось ждать, что скажет Потемкин и как примет стихи сама императрица, когда они дойдут до нее, только вот из чьих рук и с какой аттестацией?

Тем временем княгиня Екатерина Романовна Дашкова, только что назначенная царицей президентом Академии наук, вознамерилась издавать литературный журнал и собирала для него статьи. Державин узнал об этом от Козодавлева. Его стихов также просили.

Державин мало писал в этот год, занятый службой. Он собрал несколько стихотворений, напечатанных раньше в «Санкт-Петербургском вестнике», - оды «На смерть Мещерского», «К соседу моему», «На новый 1781 год», «На рождение в Севере порфирородного отрока», «Дифирамб на выздоровление покровителя наук», - исправил их и передал Козодавлеву для журнала. О «Фелице» Державин не напомнил, уверенный, что Дашкова знает эту оду. Хорошо бы, увидеть «Фелицу» в печати… Тогда не только Потемкин, но и публика могла бы о ней судить, что не понравилось одному - найдет признание у многих. Может быть, другими глазами, без предубеждения взглянет на стихи и императрица. Риск большой, но молчание, неизвестность хуже всего.

Дашкова рискнула. «Ода к Фелице» открыла первую книжку журнала «Собеседник любителей российского слова», и ее встретил восторженный прием читателей. Державин сразу же был награжден общим признанием, и те, кто считал себя затронутым в оде, предпочли делать вид, что они не обижаются на поэта. Ведь так свободно и колко он разговаривал не только с ними, а и с самой императрицей.

Имя Фелицы было образовано от латинского слова «Fеlix» - счастливый. Так именовалась царевна в сказке Екатерины II. В виде мурз, приближенных киргиз-кайсацкой царевны, он вывел ее придворных. Иногда называет себя мурзой и автор, подчеркивая свои слабости для того, чтобы оттенить достоинства Фелицы. Поэт обращается к царевне:

Подай, Фелица, наставленье,

Как пышно и правдиво жить,

Как укрощать страстей волненье

И счастливым на свете быть?

Это вопрос риторический, ответа на него не ожидается, да и что мог бы тут сказать Державин? И, оставляя эту тему, он переходит к описанию скромного быта Фелицы и буйных забав ее приближенных. Здесь было рассыпано много сатирических штрихов: Державин изображал прихоти и развлечения знакомых ему вельмож. Потемкин не мог не узнать свой неуравновешенный характер с частыми переходами от душевного подъема к беспричинному унынию и свой роскошный образ жизни в строфах оды:

А я, проспавши до полудни,

Курю табак и кофе пью;

Преобращая в праздник будни,

Кружу в химерах мысль мою:

То плен от Персов похищаю,

То стрелы к Туркам обращаю;

То возмечтав, что я Султан,

Вселенну устрашаю взглядом;

То вдруг, прельщаяся нарядом,

Скачу к портному по кафтан.

Или в пиру я пребогатом,

Где праздник для меня дают,

Где блещет стол сребром и златом,

Где тысячи различных блюд;

Там славный окорок вестфальской,

Там звенья рыбы астраханской,

Там плов и пироги стоят,-

Шампанским вафли запиваю

И все на свете забываю

Средь вин, сластей и аромат.

Схвачено все было верно, не в бровь, а в самый глаз попадали стихи. Но разве только Потемкина затронул поэт?

Или музыкой и певцами,

Органом и волынкой вдруг,

Или кулачными бойцами

И пляской веселю мой дух;

Или о всех делах заботу

Оставя, езжу на охоту

И забавляюсь лаем псов;

Или над Невскими брегами

Я тешусь по ночам рогами

И греблей удалых гребцов.

Тут трудно не угадать, в кого метит ода - в Алексея Орлова, любителя молодечества русского, песен, плясок и кулачных боев, в Петра Панина, забывавшего службу ради псовой охоты, в Семена Нарышкина, который первым завел в России роговую музыку. Инструмент в роговом оркестре издавал только одну ноту, простую гамму исполняли восемь музыкантов, каждый по очереди дуя в свой рог. Сколько побоев принимали крепостные артисты, прежде чем разучивали пьесу! Но умел сладить Нарышкин свой оркестр - стройно текли мелодии, сто музыкантов играли, как один человек.

Следом за развлечениями вельмож изображал Державин домашний быт в небогатом дворянском семействе, и самые обычные, не поэтические слова и понятия включались в строфы «Оды к Фелице»:

Иль, сидя дома, я прокажу,

Играя в дураки с женой;

То с ней на голубятню лажу,

То в жмурки резвимся порой,

То в свайку с нею веселюся,

То ею в голове ищуся;

То в книгах рыться я люблю,

Мой ум и сердце просвещаю:

Полкана и Бову читаю,

За библией, зевая, сплю.

В торжественных одах о государях было принято писать самым высоким слогом, поэты сравнивали их с солнцем, представляли божествами, дарующими своим подданным счастье. Державин, нарушив эту прочную традицию, показал монархиню как частного человека и не произносил при этом никаких пышных слов:

Мурзам твоим не подражая,

Почасту ходишь ты пешком,

И пища самая простая

Бывает за твоим столом…

Не слишком любишь маскарады,

А в клоб не ступишь и ногой;

Храня обычаи, обряды,

Не донкишотствуешь собой…

Державин просто и уверенно говорил в стихах с императрицей. Он перечислил некоторые ее деяния и похвалил за них, но напомнил, что бывают самодержцы, которые легко проливают народную кровь, и, в сущности, достоинства Екатерины приобрели вид негативный: хорошо уже и то, что она не истребляет людей, как это делают дикие звери:

Поступки снисхожденьем правишь;

Как волк овец, людей не давишь…

Стыдишься слыть ты тем великой,

Чтоб страшной, нелюдимой быть;

Медведице прилично дикой

Животных рвать и кровь их пить.

Высказал Фелице Державин и главную свою мысль: царь должен строго соблюдать законы, единые как для него, так и для простых людей, не забывать о том, что

Царей они подвластны воле,

Но богу правосудну боле,

Живущему в законах их.

Законы - превыше всего, в государстве не может быть места самоуправству. Эта мысль, с огромной силой проведенная Державиным в оде «Властителям и судиям», была повторена им в «Фелице», о ней он и дальше не уставал напоминать владыкам русского трона.

Так, сочетая большую мысль с веселой шуткой, перемежая сатирические строки пафосом, рассыпав в стихотворении множество острых, злободневных намеков, написал Державин свою оду «Фелица», вполне понимая, о чем он позже сказал, что это «такого рода сочинение, какого на нашем языке еще не было». Он не разошелся в оценке оды с установившимся затем мнением. Белинский называет «Фелицу» одним из «лучших созданий Державина. В ней полнота чувства счастливо сочеталась с оригинальностью формы, в которой виден русский ум и слышится русская речь. Несмотря на значительную величину, эта ода проникнута внутренним единством мысли, от начала до конца выдержана в тоне».

С первым отпечатанным листом «Собеседника» Дашкова поехала во дворец. Екатерине оказалось угодным милостиво принять стихи Державина. Ей понравились достоинства Фелицы, посмешили колкие намеки насчет вельможных особ, разбросанные в оде. Говорили, что императрица разослала некоторым своим приближенным экземпляры «Фелицы», подчеркнув строки, относившиеся непосредственно к каждому.

Гласно своего одобрения царица не выразила, но через несколько дней, когда Державин обедал у своего начальника Вяземского, ему вручили принесенный почтальоном конверт с надписью: «Из Оренбурга от киргиз-кайсацкой царевны Державину». Конверт был большой и тяжелый. Вскрыв его, Державин нашел там золотую с бриллиантами табакерку и пятьсот червонных монет. Он сразу догадался, чей это подарок, и на вопрос Вяземского, за что его так жалуют, ответил, что, вероятно, за оду, напечатанную в «Собеседнике». Пришлось показать и самую оду. Вяземский прочел ее с неудовольствием, презрительно хмыкнул и с тех пор пуще невзлюбил Державина, изводя его бесчисленными придирками и злыми разговорами о том, что все поэты бездельники и служба им не дается. Но Державин сносил нападки генерал-прокурора добродушно, ободренный несомненным успехом своей оды. Екатерина приняла стихи как забавную и тонкую шутку, и вслед за ней Панин, Орлов, Нарышкин и другие не решились считать себя оскорбленными и не мстили автору. Потемкин же вообще ценил Державина и позже не оставлял его своим вниманием.

В «Собеседнике» появились стихи, посвященные «Фелице» и ее автору. Поэт Ермил Костров, верно поняв новаторское значение державинской оды, писал:

Наш слух почти оглох от громких лирных тонов,

И полно, кажется, за облаки лететь…

Признаться, видно, что из моды

Уж вывелись парящи оды.

Ты простотой умел себя средь нас вознесть!

Простота «забавного русского слога» и ее привлекательность бросались в глаза после «Оды к Фелице» и побуждали поэтов последовать Державину, однако приблизиться к его мастерству никому из современников не удавалось и не удалось.

К участию в журнале «Собеседник любителей российского слова» Дашкова привлекла всех видных писателей. Не пригласили только Николая Ивановича Новикова, издателя славных когда-то журналов «Трутень» и «Живописец». Жгучая сатира его была памятна при дворе, и царица всегда помнила, как спорил издатель «Трутня» с ее журналом «Всякая всячина» и в каждой полемике выходил победителем.

В новом журнале «Собеседник» Екатерина была усердной сотрудницей. Она хотела принять команду как попыталась сделать это четырнадцать лет назад, в 1769 году, выступив со своей «Всякой всячиной», положившей начало серии еженедельных изданий. Тогда ей помешал Новиков. Теперь помехи она не ждала.

Императрицу многое беспокоило в окружающем. К наследнику престола, ее сыну Павлу Петровичу, тянулись люди, недовольные тяжелым потемкинским режимом, установленным после пугачевской войны. Тревожил рост оппозиционных настроений, среди дворянства. Борясь с ними, Екатерина отставила от службы руководителя Иностранной коллегии Никиту Панина и его секретаря Фонвизина, но разговоры в столице только усилились. Следовало отвлечь общественное внимание от этих тем, занять его чем-то новым, серьезно разъяснить значение устойчивой и неограниченной монархической власти и силу ее носительницы - Екатерины II.

И царица взялась за перо. Из номера в номер она печатала в «Собеседнике» свои «Записки касательно российской истории», занявшие половину объема всех шестнадцати книжек журнала, многие сотни страниц убористого текста. Перевирая исторические факты, путая имена и даты, она без устали доказывала, что на Руси испокон веков великие князья творили мир, насаждали правду и прекращали междоусобия, виновниками которых, по ее словам, всегда выступали бояре.

Не ограничиваясь псевдоучеными рассуждениями, Екатерина столь же регулярно помещала «Были и небылицы» - длиннейшие разглагольствования на разнообразные темы с полемическими выпадами против отдельных лиц, что придавало этим написанным варварским языком заметкам некоторый интерес в читательской среде.

Но императрице не удалось подчинить весь журнал своему влиянию. В «Собеседнике» с самого начала была сильна сатирическая струя, чему он обязан был участию Фонвизина, Державина, Княжнина и других передовых писателей, честных людей и патриотов. Особенно смело выступил в журнале Фонвизин, напечатавший там несколько своих сатирических произведений - «Опыт российского сословника» (словаря синонимов), «Поучение, говоренное в духов день иереем Василием», «Челобитная российской Минерве от российских писателей» и, наконец, «Вопросы сочинителю «Былей и небылиц», вызвавшие гневную отповедь державной писательницы. Фонвизин спрашивал автора «Былей и небылиц», зная, что он обращается к государыне: почему в России плохо поставлено законодательство, нет гласного суда, отчего почтенные люди увольняются в отставку, а шуты, шпыни и балагуры входят в большие чины, - словом, коснулся многих политических злободневных тем.

Екатерина распорядилась напечатать в «Собеседнике» эти вопросы вместе со своими ответами на них - грубыми, резкими по форме и неосновательными по существу. На последний вопрос Фонвизина: «В чем состоит наш национальный характер?» - Екатерина ответила, что он заключается «в остром и скором понятии всего, в образцовом послушании и в корени всех добродетелей, от творца человеку данных». Безукоризненной покорности русских людей самодержавной власти, которую изо всех сил поддерживала церковь, - вот чего хотела добиться Екатерина II от народа после крестьянской войны 1773–1775 годов. Нечего говорить о том, насколько этот провозглашенный императрицей идеал отличался от представлений передовых русских людей о национальном характере и как он далек был от подлинно национальных черт русского народа.

В этой полемике, плохо кончившейся для Фонвизина - его перестали печатать и не позволили издавать задуманный им журнал - Державин выступил на стороне автора «Недоросля». Как бы продолжая его вопросы к сочинителю «Былей и небылиц», Державин в третьей книжке «Собеседника» печатает стихотворение «Модное остроумие» с письмом к издателям журнала. В письме ставится вопрос: «Отчего нахальные и коварные люди с беспримерною удачею достигают до своих желаний, тогда когда скромность и честность везде и у всех ни внимания, ни помощи не обретают?» А в стихах содержался портрет такого удачника - придворного шаркуна, безнравственного и опасного для общества человека, который способен

Душою подличать, а, внешностью гордиться,

казаться богачом, а жить на счет других,

С осанкой важничать в безделицах самих;

Для острого словца шутить и над законом,

Не уважать отцом, ни матерью, ни троном…

Стихи эти были помещены в том же номере журнала, где появились вопросы Фонвизина и ответы Екатерины. Вместе с сердитой репликой императрицы о том, что вопрос по поводу шпыней и балагуров «родился от свободоязычия», журнал опубликовал новый вопрос Державина и его уничтожающую характеристику «Модного остроумия», то есть принятого при дворе образа поведения.

Державин горячо сочувствовал борьбе за общественное признание писателей, которую повел Фонвизин на страницах «Собеседника». Эта тема затрагивала его, ибо с Вяземским после успеха «Фелицы» служить стало совсем тяжело: он насмехался над Державиным в сенате и не уставал повторять, что стихотворцы к службе не годятся.

В четвертой книжке «Собеседника» появилась «Челобитная российской Минерве от российских писателей», подписанная именем Ивана Нельстецова. Челобитную сочинил Фонвизин. Она была направлена против вельмож, враждебно относившихся к русским писателям и считавших их неспособными к государственным делам. Эти именитые невежды вообразили, что «к отправлению дел ни в каких знаниях нужды нет; ибо де мы сами в делах без малейшего в них знания», и постановили «всякие знания, а особливо словесные науки, почитать не иначе, как уголовным делом». Поэтому невежды потребовали: «1. Всех, упражняющихся в словесных науках, к делам не употреблять. 2. Всех таковых, при делах уже находящихся, от дел отрешать».

Шутка открывала горькую правду: от дел отрешен был сам Фонвизин. В 1783 году после смерти Н. И. Панина он покинул службу в Иностранной коллегии и не мог рассчитывать на получение другой. Уход Державина из сенатского департамента был только вопросом времени - Вяземский не хотел иметь в числе своих сотрудников поэта.

Составитель челобитной от имени служителей российских муз просит их, «яко грамотных людей, повелеть по способностям к делам употреблять». Дворянская литературная интеллигенция в суровые годы потемкинского режима заявляла о своем намерении нести государственные обязанности, хоте!ла быть полезной России. И в постоянном желании Державина продолжать службу нужно прежде всего видеть эту сторону дела: он стремился приносить пользу отечеству и, не колеблясь, вступал в споры со своими начальниками, требуя от них выполнения предписанных законом обязанностей и полного бескорыстия.

В «Собеседнике» Державин напечатал вслед за «Фелицей» и другое свое наиболее значительное произведение - оду «Бог». Начал писать он эту оду в 1780 году, работал над ней несколько лет, переделывая и вновь откладывая написанное, и закончил свой труд весной 1784 года. Эта ода упрочила известность Державина и его поэтическую славу. Она вызвала многочисленные подражания и десятки раз переводилась на иностранные языки.

Стихи на религиозные темы часто встречаются у поэтов XVIII столетия. Ломоносов любил перелагать в звучные строфы псалмы, находя в них картины борьбы с врагами и победы над ними. Трудна была деятельность Ломоносова, тяжел его жизненный путь. Все, что совершил он для блага отечества, для науки, делал он с бою, преодолевая сопротивление недругов в академической среде и придворном мире. В переложениях псалмов Ломоносова звучат социальные мотивы, в них развивается тема природы. Это сильные, требовательные стихи, и Пушкин считал их лучшими у Ломоносова. «Они останутся вечными памятниками русской словесности, - писал он, - по ним долго еще должны мы будем изучаться стихотворному языку нашему».

Безусловно, первое место среди произведений «высокой поэзии» Ломоносова занимают его «Утреннее» и «Вечернее размышление о божием величестве» - два первоклассных стихотворения, очень глубоких по мыслям и совершенных по своей художественной форме. Ломоносов, естествоиспытатель и поэт, задумывается о величии мира и славит бога - природу. Человек - пылинка в космосе:

Песчинка как в морских волнах,

Как мала искра в вечном льде,

Как в сильном вихре тонкий прах,

В свирепом как перо огне,-

но человек наблюдает, ищет, думает и стремится постичь необъятность вселенной.

Державин не миновал обаяния этой космической поэзии и вольно или невольно откликнулся на нее в своей оде «Бог». И у него на первый план выходит бог-космос, бог-природа, к которому мыслью стремится человек, чьи загадки он старается решить. Державин в ломоносовском духе изображает бесконечность мира, связанность всех явлений природы:

Светил возженных миллионы

В неизмеримости текут;

Твои они творят законы,

Лучи животворящи льют.

Но огненны сии лампады,

Иль рдяных кристалей громады,

Иль волн златых кипящий сонм,

Или горящие эфиры,

Иль вкупе все светящи миры -

Перед тобой, как нощь пред днем.

Человек - пылинка во вселенной, он ничтожно мал по сравнению с нею, но он могуч своим разумом. Державин с гордостью говорит о силе человеческой мысли, способной

Измерить океан глубокий,

Сочесгь пески, лучи планет

и дерзающей вознестись к непостижимому богу. Человек - частица общей системы мироздания, он занимает среди живых существ свое определенное и очень важное место:

Частица целой я вселенной,

Поставлен, мнится мне, в почтенной

Средине естества я той,

Где кончил тварей ты телесных,

Где начал ты духов небесных

И цепь существ связал всех мной.

Державин создает выразительную характеристику человека, надолго вошедшую в память поколений:

Я связь миров повсюду сущих,

Я крайня степень вещества,

Я средоточие живущих,

Черта начальна божества.

Я телом в прахе истлеваю,

Умом громам повелеваю,

Я царь - я раб, я червь - я бог!

Человек - средоточие вселенной, наиболее совершенное создание на земле, «крайня степень вещества». Он способен постигать тайны природы. Державин необыкновенно высоко оценивает силы и возможности человека. И это чудесное существо должно влачиться по земле в пыли и прахе, проводить свою короткую жизнь в стенании и плаче!

Мысль об этой несправедливости преследовала Державина. Он считал, что люди независимо от их сословной ценности должны наслаждаться бытием. Об этом он говорил в своих стихотворениях, ожидая в конечном счете улучшений от высшего существа, к которому обратился со страстным призывом в оде «Властителям и судиям»:

Приди, суди, карай лукавых

И будь един царем земли!

В оде «Бог» Державин с большим подъемом убеждает себя в существовании этой высшей силы.

Ты есь - природы чин вещает,

Гласит мое так сердце то,

Меня мой разум уверяет -

Ты есь - и я уж не ничто!

Понятие бога помогает Державину объяснить происхождение мира, укрепить дух в борьбе с трудностями жизни и недостатками современного общества:

Тебя душа моя быть чает,

Вникает, мыслит, рассуждает:

Я есмь - конечно, есь и ты!

Взгляды Державина, изложенные в оде «Бог», характеризуют его живейшее желание разобраться в окружающем мире, постичь механизм вселенной. При безусловном признании бога и уважении к нему Державин в своей оде создает философское изображение мира и места в нем человека, как существа, обладающего огромными творческими возможностями и заслуживающего на земле лучшей участи.

Чем шире становилась литературная. известность Державина и росло внимание к нему при дворе, тем хуже относился к своему сотруднику генерал-прокурор Вяземский. По общим отзывам современников, это был весьма ограниченный, жестокий и злобный человек, обязанный своим возвышением хитрой лести и уменью выслужиться перед императрицей.

Державин предложил в финансовой экспедиции, чтобы отчеты о суммах, поступающих из различных учреждений - адмиралтейства, провиантской конторы, комиссариата и т. д., поверялись не раз в год, как было принято, а чаще, что должно было сократить злоупотребления. Было известно, что чиновники казенных палат в губерниях задерживали у себя собранные деньги и раздавали их в долг под высокие проценты. Тем временем казна испытывала недостаток в средствах. Сослуживец Державина некий Бутурлин, человек ленивый и не желавший брать на себя лишнюю работу, отрицательно отозвался Вяземскому об этом проекте Державина, и генерал-прокурор, выслушав предложение, отверг его. Державин рассердился и вспылил.

Пишите же вы сами, коли умеете лучше, - сказал он и вышел из кабинета.

Тогда обиделся генерал-прокурор и через одного из чиновников предложил Державину подать в отставку. Столкновение было улажено с большим трудом после вмешательства княгини Вяземской, которой были известны наговоры Бутурлина и справедливость мнения Державина.

Когда наступило время составлять роспись доходам империи на 1783 год, генерал-прокурор распорядился составлять ее по прошлогоднему образцу, повторив все цифры.

Как это можно? - сказал Державин управляющему экспедицией. - Ведь прошла новая ревизия, доходы должны увеличиться.

Так приказал генерал-прокурор.

Мудрено это приказание, и я не вижу к нему причины.

Ведомостей нет, из чего сочинить новую табель, - ответил управляющий.

Неправда, ведомости есть, - возразил Державин и, вернувшись домой, продолжал обдумывать положение.

Он не понимал, отчего надо было скрывать доходы, выявленные после ревизии, и поступления средств от новых налогов. Просмотрев ведомости, присланные из губернии, он убедился в своей правоте. Из бумаг следовало, что государственные доходы растут. Почему же нужно утаивать их?

Державин сказался больным, заперся дома и принялся пересчитывать ведомости. Через две недели работа была окончена. Из новой табели явствовало, что государственный бюджет можно увеличить на восемь миллионов рублей. Такова была сумма новых поступлений.

Он предъявил свою табель генерал-прокурору.

Я осмелился сочинить правила, из коих изволите увидеть, что можно показать и новое состояние государственной казны, - сказал Державин.

Вот новый государственный казначей, - с насмешкой ответил Вяземский, - вот умник! Извольте же, сударь, отвечать, когда не будет доставать сумм против табели на новые расходы по указам императрицы.

Державин предложил свою роспись рассмотреть в общей собрании всех экспедиций:

Ежели я написал бред, тогда меня уж и обвиняйте.

Хорошо, - сказал Вяземский, - рассмотрите и подайте мне рапорт.

Самая придирчивая критика чиновников не смогла поколебать расчетов Державина. Государственные доходы на 1783 год были незаконно преуменьшены на 8 миллионов рублей. Генерал-прокурор, прочитав акт, должен был с ним согласиться, но Державин после этого не мог уже оставаться в сенате.

Дело заключалось в том, что Вяземский был тонким придворным политиком. Он знал о росте доходов империи, но не показывал их в документах, представляемых царице. Зато когда требовались деньги, а из официальных документов выяснялось, что взять их негде, Вяземский «находил» необходимые средства, обращаясь к не вошедшим в расчет поступлениям и удивляя императрицу своей мнимой изобретательностью. Этот прием помогал Вяземскому сохранять свое положение и усиливать его. Екатерина II не раз отмечала, что у Вяземского бывают наготове деньги для всех возможных случаев и он только не любит их расходовать.

Державин раскрыл эту механику, чем и вызвал против себя недовольство генерал-прокурора, привыкшего неограниченно пользоваться своими правами. Ему вновь было приказано подать в отставку, что он и сделал. 8 декабря 1783 года состоялся указ сената об увольнении Державина от должности, но Вяземский еще два месяца продержал бумагу у себя, и только 15 февраля 1784 года указ утвердила императрица. Ей были известны столкновения Державина с Вяземским и, по своему обыкновению, не желая ожесточать против себя ни одного, ни другого, она уволила Державина от службы в сенате, передав, что «имеет его на замечании. Пусть теперь отдохнет, а как надобно будет, я его позову».

Ода "Фелица" Державина, краткое содержание которой приведено в этой статье - одно из самых известных произведений этого русского поэта XVIII века. Он написал ее в 1782 году. После публикации имя Державина стало известным. К тому же ода превратилась в наглядный пример нового стиля в отечественной поэзии.

Свое название ода "Фелица" Державина, краткое содержание которой вы читаете, получила от имени героини "Сказки о царевиче Хлоре". Автор данного произведения - императрица Екатерина II.

В своем произведении этим именем Державин называет саму правительницу России. Кстати, оно переводится как "счастье". Суть оды сводится к прославлению Екатерины (ее привычек, скромности) и карикатурному, даже насмешливому изображению ее напыщенного окружения.

В образах, которые описывает Державин в оде "Фелица" (краткого содержания на "Брифли" не найти, но оно есть в этой статье), легко можно узнать некоторых приближенных к императрице особ. Например, Потемкина, который считался ее любимцем. А также графов Панина, Орлова, Нарышкина. Поэт умело изображает их насмешливые портреты, демонстрируя при этом определенную смелость. Ведь если кто-то из них сильно бы обиделся, то мог легко расправиться с Державиным.

Спасло его только то, что Екатерине II сильно понравилась эта ода и императрица стала благожелательно относиться к Державину.

При этом даже в самой оде "Фелица", краткое содержание которой приведено в этой статье, Державин решается давать советы императрице. В частности, поэт советует, чтобы она подчинялась закону, единому для всех. Завершается ода восхвалением государыни.

Уникальность произведения

Ознакомившись с кратким содержанием оды "Фелица", можно прийти к выводу, что автор нарушает все традиции, в которых обычно писались подобные произведения.

Поэт активно вводит разговорную лексику, не чурается нелитературных высказываний. Но самое главное отличие состоит в том, что он создает императрицу в человеческом обличье, отказываясь от ее официального образа. Примечательно, что многих текст смутил и потревожил, а вот сама Екатерина II была от него в восторге.

Образ императрицы

В оде "Фелица" Державина, краткое содержание которой содержит смысловую квинтэссенцию произведения, императрица поначалу предстает перед нами в привычном богоподобном образе. Для писателя она образец просвещенного монарха. При этом он приукрашивает ее облик, свято веря в изображаемый образ.

В тоже время в стихах поэта проскальзывают мысли не только о мудрости власти, но и о недобросовестности и низком уровне образованности ее исполнителей. Многих из них интересует только собственная выгода. Стоит признать, что эти идеи появлялись и ранее, но никогда раньше реальные исторические личности не были настолько узнаваемы.

В оде "Фелица" Державина (краткое содержание "Брифли" предложить пока не может) поэт предстает перед нами как смелый и отважный первооткрыватель. Он составляет удивительный симбиоз, дополняя хвалебную оду индивидуальными чертами персонажей и остроумной сатирой.

История создания

Именно ода "Фелица" Державина, краткое содержание которой удобно для общего ознакомления с произведением, сделала имя поэту. Первоначально автор не думал о том, чтобы напечатать это стихотворение. Не афишировал его и скрывал авторство. Он всерьез опасался мести влиятельных вельмож, которых не в лучшем свете изобразил в тексте.

Только в 1783 году произведение получило распространение благодаря княгине Дашковой. Близкая соратница императрицы напечатала его в журнале "Собеседник любителей русского слова". Кстати, в него отдавала свои тексты и сама правительница России. По воспоминаниям Державина, Екатерина II так растрогалась, когда впервые прочитала оду, что даже начала плакать. В таких растроганных чувствах ее и обнаружила сама Дашкова.

Императрица непременно пожелала узнать, кто автор этого стихотворения. Ей показалось, что в тексте все было изображено максимально точно. В благодарность за оду "Фелица" Державина, краткое содержание и анализ которой приведены в этой статье, она направила поэту золотую табакерку. В ней лежали 500 червонцев.

После такого щедрого царского подарка к Державину пришли литературная слава и успех. Такой популярности до него не знал ни один поэт.

Тематическое разнообразие произведения Державина

Давая характеристику оде "Фелица" Державина, нужно отметить, что само представление представляет собой шутливую зарисовку из жизни российской правительницы, а также особо приближенных к ней вельмож. В то же время в тексте поднимаются важные проблемы государственного уровня. Это коррупция, ответственность чиновников, их забота о государственности.

Художественные особенности оды "Фелица"

Державин творил в жанре классицизма. Это направление строго запрещало соединять несколько жанров, например, высокую оду и сатиру. Но поэт решился на такой смелый эксперимент. Причем он не только их объединил в своем тексте, но и сделал нечто небывалое для литературы того весьма консервативного времени.

Державин просто рушит традиции хвалебной оды, активно применяя в своем тексте сниженную, разговорную лексику. Использует даже откровенные просторечия, которые в принципе в те годы не приветствовались в литературе. Самое главное, рисует императрицу Екатерину II обычным человеком, отказываясь от ее классического парадного описания, которое активно применялось в подобных произведениях.

Именно поэтому в оде можно встретить описание бытовых сцен и даже литературный натюрморт.

Новаторство Державина

Обыденный, бытовой образ Фелиции, за которой легко угадывается императрица - одно из основных новаторств Державина. При этом ему удается создать текст так, чтобы не снижать ее образ. Наоборот, поэт делает его реальным и человечным. Порой кажется, что поэт пишет его с натуры.

Во время чтения стихотворения "Фелица" можно убедиться, что автору удалось внести в поэзию индивидуальные характеристики реальных исторических персонажей, взятые им из жизни или созданные воображением. Все это было показано на фоне бытовой обстановки, которая была изображена максимально колоритно. Все это и сделало оду понятной и запоминающейся.

В результате в оде "Фелица" Державин умело сочетает стиль хвалебной оды с индивидуализацией реальных героев, также вносит элемент сатиры. В конечном счете, в оде, которая принадлежит высокому стилю, оказывается много элементов низких стилей.

Сам Державин определял ее жанр, как смешанную оду. Он утверждал: от классической оды она отличается тем, что в смешанном жанре у автора есть уникальная возможность говорить обо всем на свете. Так поэт разрушает каноны классицизма, стихотворению открывается путь для новой поэзии. Эта литература получает развитие в творчестве автора следующего поколения - Александра Пушкина.

Значения оды "Фелица"

Сам Державин признавался, что большая заслуга состоит в том, что он решился на такой эксперимент. Известный исследователь его творчества Ходасевич отмечает, что Державин больше всего гордился тем, что первым из русских поэтов заговорил "забавным русским слогом", как он сам это называл.

Но поэт отдавал себе отчет, что его ода будет, по сути, первым художественным воплощением русского быта, станет зародышем реалистического романа. Также Ходасевич считал, что если бы Державин дожил до публикации "Евгения Онегина", то, несомненно, нашел бы в ней отзвуки своего творчества.