Повесть о капитане копейкине краткое содержание. Значение «Повести о капитане Копейкине» в поэме Н

Стало знаменитым произведением. По своей масштабности оно занимает место рядом с Евгением Онегиным. Знакомясь с поэмой, где автор использует меткий образный язык, зачитываешься похождениями Чичикова. И вот, дойдя до 10 главы, мы сталкиваемся с таким приемом, как вставная конструкция. Автор, вставляет в свою работу повесть о капитане Копейкине, тем самым отрывая внимание читателя от главного сюжета. Для чего в Мертвых душах писатель вводит повесть о капитане Копейкине, какая роль данной повести и какой сюжет описывается в Капитане Копейкине, который может вполне быть отдельной повестью? Об этом мы и поговорим в , раскрывая смысл повести, а также отвечая на вопросы, кто рассказал о капитане и как включается в сюжет поэмы небольшая повесть о Копейкине.

Повесть о капитане Копейкине краткое содержание

Повесть о капитане вводится автором неожиданно для читателя. Она сродни анекдоту, который один из героев захотел рассказать. Появляется она, когда чиновники пытаются разгадать тайну нахождения Чичикова в их городе. И именно почтмейстер, вдохновившись происходящим, выкрикнул, что Чичиков и есть капитан Копейкин. Дальше автор рассказывает историю, которая и знакомит нас с жизнью Копейкина.

Ели остановиться на повести о капитане Копейкине в , то суть сюжета будет в следующем.

Копейкин был солдатом, который воевал за Родину в войне против французов. Там он теряет ногу и руку, став инвалидом. И вот по завершении войны, возвращается солдат домой, туда, где стал не нужен. Даже родители не могут его принять, так как и самим нечего есть. Солдат же и рад бы заработать, да нет возможности. Вот и отправляется он к государю, чтобы тот выделил средства на его содержание. Дальше автор описывает, как солдат маялся в приемной генерала, ожидая милости царя. Сначала Копейкину показалось, что будто принято решение в его пользу, но посещая приемную на следующий день, он понимает, никакой помощи не будет. Генерал лишь советует отправляться в деревню и ждать решения там. Вот так солдат и был доставлен в деревню за государственный счет. Дальше мы узнаем, что в лесах стала орудовать шайка разбойников, атаманом же был ни кто иной, как… Дальше мы можем лишь догадываться, что именно Копейкин возглавил разбойников. Продолжая читать, мы не увидели сочувствия чиновников, не было у них и возмущения по поводу бюрократии. Они лишь усомнились в том, что Чичиков и есть тот самый Копейкин.

Роль Повести о капитане Копейкине

Теперь бы хотелось остановиться на роли повести в поэме Мертвые души. Как видим, автор почти в самом конце делает вставку о капитане, когда мы уже познакомились с их героями, их гнилыми душами, рабским положением крестьян, вредной сущности чиновников, познакомились и с приобретателем Чичиковым.

Едва ли будет преувеличением сказать, что «Повесть о капитане Копейкине» представляет собой некую загадку внутри «Мертвых душ». Подспудно это ощущается всеми. Первое чувство, которое испытывает читатель, встречаясь с ней, это чувство недоумения: зачем понадобился Гоголю этот довольно пространный и, по всей видимости, никак не связанный с основным действием поэмы «анекдот», рассказанный незадачливым почтмейстером? Неужели только затем, чтобы показать всю нелепость предположения, что Чичиков есть «не кто другой, как капитан Копейкин»?

Обычно исследователи рассматривают Повесть как «вставную новеллу», нужную автору для обличения столичных властей, и объясняют ее включение в «Мертвые души» стремлением Гоголя расширить социальные и географические рамки поэмы, придать изображению «всей Руси» необходимую полноту. «...История о капитане Копейкине <...> внешне почти не связана с основной сюжетной линией поэмы, — пишет в своем комментарии С. О. Машинский. - Композиционно она выглядит вставной новеллой. <...> Повесть как бы венчает всю страшную картину поместно-чиновно-полицейской России, нарисованную в „Мертвых душах“. Воплощением произвола и несправедливости является не только губернская власть, но и столичная бюрократия, само правительство» . По мнению Ю. В. Манна, одна из художественных функций Повести - «перебивка „губернского“ плана петербургским, столичным, включение в сюжет поэмы высших столичных сфер русской жизни» .

Подобный взгляд на Повесть общепринят и традиционен. В трактовке Е. Н. Купреяновой представление о ней как об одной из «петербургских повестей» Гоголя доведено до своего логического конца. Повесть, полагает исследователь, «написана в качестве самостоятельного произведения и лишь потом была вставлена в „Мертвые души“» . Однако при таком «автономном» толковании остается невыясненным главный вопрос: какова художественная мотивировка включения Повести в поэму? К тому же «губернский» план «перебивается» в «Мертвых душах» столичным постоянно. Гоголю ничего не стоит сравнить глубокомысленное выражение на лице Манилова с выражением, которое можно встретить «разве только у какого-нибудь слишком умного министра», заметить мимоходом, что иной «государственный даже человек, а на деле выходит совершенная Коробочка», от Коробочки перейти к ее «сестре»-аристократке, а от дам города NN к петербургским дамам и т.д. и т.п.

Подчеркивая сатирический характер Повести, ее критическую направленность в адрес «верхов», исследователи обычно ссылаются на факт ее запрещения цензурой (этим, собственно говоря, она в значительной степени и обязана своей репутации остро обличительного произведения). Принято считать, что под давлением цензуры Гоголь вынужден был приглушить сатирические акценты Повести, ослабить ее политическую тенденцию и остроту - «выбросить весь генералитет», сделать менее привлекательным образ Копейкина и т.д. При этом можно встретить утверждение, что Петербургский цензурный комитет «потребовал внести существенные исправления» в Повесть. «По требованию цензуры, - пишет Е. С. Смирнова-Чикина, - образ героического офицера, бунтаря-разбойника заменился образом наглого буяна...» .

Дело, однако, обстояло не совсем так. Цензор А. В. Никитенко в письме от 1 апреля 1842 г. извещал Гоголя: «Совершенно невозможным к пропуску оказался эпизод Копейкина - ничья власть не могла защитить от его гибели, и вы сами, конечно, согласитесь, что мне тут нечего было делать» . В цензурном экземпляре рукописи текст Повести перечеркнут весь от начала до конца красными чернилами. Цензура запретила Повесть целиком, и требований переделать ее к автору никто не предъявлял.

Гоголь, как известно, придавал исключительное значение Повести и запрещение ее воспринял как непоправимый удар. «Выбросили у меня целый эпизод Копейкина, для меня очень нужный, более даже, нежели думают они (цензоры. - В. В.). Я решился не отдавать его никак», - сообщал он 9 апреля 1842 г. Н. Я. Прокоповичу. Из писем Гоголя явствует, что Повесть была важна ему вовсе не тем, чему при-давали значение петербургские цензоры. Писатель без колебаний идет на переделку всех предполагаемых «предосудительных» мест, могущих вызвать неудовольствие цензуры. Разъясняя в письме к А. В. Никитенко от 10 апреля 1842 г. необходимость Копейкина в поэме, Гоголь апеллирует к художническому чутью цензора. «...Признаюсь, уничтоженье Копейкина меня много смутило. Это одно из лучших мест. И я не в силах ничем залатать ту прореху, которая видна в моей поэме. Вы сами, одаренные эстетическим вкусом <...> можете видеть, что кусок этот необходим, не для связи событий, но для того, чтобы на миг отвлечь читателя, чтобы одно впечатление сменить другим, и кто в душе художник, тот поймет, что без него остается сильная прореха. Мне пришло на мысль: может быть, цензура устрашилась генералитета. Я переделал Копейкина, я выбросил все, даже министра, даже слово „превосходительство“. В Петербурге за отсутствием всех остается только одна временная комиссия. Характер Копейкина я вызначил сильнее, так что теперь ясно, что он сам причиной своих поступков, а не недостаток состраданья в других. Начальник комиссии даже поступает с ним очень хорошо. Словом, все теперь в таком виде, что никакая строгая цензура, по моему мнению, не может найти предосудительного в каком бы ни было отношении» (ХII, 54-55).

Стараясь выявить социально-политическое содержание Повести, исследователи усматривают в ней обличение всей государственной машины России вплоть до высших правительственных сфер и самого Царя. Не говоря уже о том, что такая идеологическая позиция просто была немыслима для Гоголя , Повесть упорно «сопротивляется» подобному истолкованию.

Как уже не раз отмечалось в литературе, гоголевский образ капитана Копейкина восходит к фольклорному источнику - народным разбойничьим песням о воре Копейкине . Интерес и любовь Гоголя к народному песнетворчеству общеизвестны. В эстетике писателя песни - один из трех источников самобытности русской поэзии, из которого должны черпать вдохновение русские поэты. В «Петербургских записках 1836 года», призывая к созданию русского национального театра, изображению характеров в их «национально вылившейся форме», Гоголь высказал суждение о творческом использовании народных традиций в опере и балете. «Руководствуясь тонкою разборчивостию, творец балета может брать из них (народных, национальных танцев. - В. В.) сколько хочет для определения характеров пляшущих своих героев. Само собою разумеется, что, схвативши в них первую стихию, он может развить ее и улететь несравненно выше своего оригинала, как музыкальный гений из простой, услышанной на улице песни создает целую поэму» (VIII, 185).

«Повесть о капитане Копейкине», в буквальном смысле слова вырастающая из песни, и явилась воплощением этой гоголевской мысли. Угадав в песне «стихию характера», писатель, говоря его же словами, «развивает ее и улетает несравненно выше своего оригинала». Приведем одну из песен цикла о разбойнике Копейкине.

Собирается вор Копейкин

На славном на устье Карастане.

Он со вечера, вор Копейкин, спать ложился,

Ко полуночи вор Копейкин подымался,

Он утренней росой умывался,

Тафтяным платком утирался,

На восточну сторонушку Богу молился.

«Вставайте, братцы полюбовны!

Нехорош-то мне, братцы, сон приснился:

Будто я, добрый молодец, хожу по край морю,

Я правою ногою оступился,

За кропкое дерево, за крушину.

Не ты ли меня, крушинушка, сокрушила:

Сушит да крушит добра молодца печаль-горе!

Вы кидайтеся-бросайтися, братцы, в легки лодки,

Гребите, ребятушки, не робейте,

Под те ли же под горы, под Змеины!»

Не лютая тут змеюшка прошипела,

Сюжет разбойничьей песни о Копейкине записан в нескольких вариантах. Как это обычно и бывает в народном творчестве, все известные образцы помогают уяснить общий характер произведения. Центральный мотив этого песенного цикла - вещий сон атамана Копейкина. Вот еще один из вариантов этого сна, предвещающего гибель герою.

Будто я ходил по конец синего моря;

Как сине море все всколыхалося,

Со желтым песком все сомешалося;

Я левой ноженькой оступился,

За кропкое деревце рукой ухватился,

За кропкое деревце, за крушину,

За самую за вершину:

У крушинушки вершинушка отломилась,

Атаман разбойников Копейкин, каким он изображен в народной песенной традиции, «ногою оступился, рукою за кропкое деревце ухватился». Эта окрашенная в трагические тона символическая подробность и является главной отличительной чертой данного фольклорного образа.

Поэтическую символику песни Гоголь использует в описании внешнего облика своего героя: «ему оторвало руку и ногу». Создавая портрет капитана Копейкина, писатель приводит только эту подробность, связывающую персонажа поэмы с его фольклорным прототипом. Следует также подчеркнуть, что в народном творчестве оторвать кому-нибудь руку и ногу почитается за «шутку» или «баловство». Гоголевский Копейкин вовсе не вызывает к себе жалостливого отношения. Это лицо отнюдь не страдательное, не пассивное. Капитан Копейкин - прежде всего удалой разбойник. В 1834 г. в статье «Взгляд на составление Малороссии» Гоголь писал об отчаянных запорожских казаках, «которым нечего было терять, которым жизнь - копейка, которых буйная воля не могла терпеть законов и власти <...> Это общество сохраняло все те черты, которыми рисуют шайку разбойников...» (VIII, 46–48).

Созданная по законам сказовой поэтики (ориентация на живой разговорный язык, прямое обращение к слушателям, использование простонародных выражений и повествовательных приемов), гоголевская Повесть требует и соответствующего прочтения. Ее сказовая форма отчетливо проявляется и в слиянии народнопоэтического, фольклорного начала с реально-событийным, конкретно-историческим. Народная молва о разбойнике Копейкине, уходящая в глубь народной поэзии, не менее важна для понимания эстетической природы Повести, чем хронологическая закрепленность образа за определенной эпохой - кампанией 1812 года.

В изложении почтмейстера история капитана Копейкина менее всего есть пересказ реального происшествия. Действительность здесь преломлена через сознание героя-рассказчика, воплощающего, по Гоголю, особенности народного, национального мышления. Исторические события, имеющие государственное, общенациональное значение, всегда порождали в народе всевозможные устные рассказы и предания. При этом особенно активно творчески переосмыслялись и приспосабливались к новым историческим условиям традиционные эпические образы.

Итак, обратимся к содержанию Повести. Рассказ почтмейстера о капитане Копейкине прерывается словами полицеймейстера: «Только позволь, Иван Андреевич, ведь капитан Копейкин, ты сам сказал, без руки и ноги, а у Чичикова...» На это резонное замечание почтмейстер «хлопнул со всего размаха рукой по своему лбу, назвавши себя публично при всех телятиной. Он не мог понять, как подобное обстоятельство не пришло ему в самом начале рассказа, и сознался, что совершенно справедлива поговорка: русский человек задним умом крепок» (VI, 205).

«Коренной русской добродетелью» - задним, «спохватным» , покаянным умом в избытке наделены и другие персонажи поэмы, но прежде всего сам Павел Иванович Чичиков. К этой пословице у Гоголя было свое, особое отношение. Обычно она употребляется в значении «спохватился, да поздно» и крепость задним умом расценивается как порок или недостаток. В Толковом словаре В. Даля находим: «Русак задом (задним умом) крепок»; «Умен, да задом»; «Задним умом догадлив». В его же «Пословицах Русского народа» читаем: «Всяк умен: кто сперва, кто опосля»; «Задним умом дела не поправишь»; «Кабы мне тот разум наперед, что приходит опосля». Но Гоголю было известно и другое толкование этой поговорки. Так, известный собиратель русского фольклора первой половины ХIХ века И. М. Снегирев усматривал в ней выражение свойственного русскому народу склада ума: «Что Русский и после ошибки может спохватиться и образумиться, о том говорит его же пословица: „Русский задним умом крепок“» ; «Так в собственно Русских пословицах выражается свойственный народу склад ума, способ суждения, особенность воззрения <...> Коренную их основу составляет многовековой, наследственный опыт, этот задний ум, которым крепок Русский...» .

Гоголь проявлял неизменный интерес к сочинениям Снегирева, которые помогали ему глубже понять сущность народного духа. Например, в статье «В чем же наконец существо русской поэзии...» - этом своеобразном эстетическом манифесте Гоголя - народность Крылова объясняется особым национально-самобытным складом ума великого баснописца. В басне, пишет Гоголь, Крылов «умел сделаться народным поэтом. Это наша крепкая русская голова, тот самый ум, который сродни уму наших пословиц, тот самый ум, которым крепок русский человек, ум выводов, так называемый задний ум» (VI, 392).

Статья Гоголя о русской поэзии была необходима ему, как он сам признавался в письме к П. А. Плетневу 1846 года, «в объясненье элементов русского человека». В размышлениях Гоголя о судьбах родного народа, его настоящем и историческом будущем, «задний ум или ум окончательных выводов, которым преимущественно наделен перед другими русский человек», является тем коренным «свойством русской природы», которое и отличает русских от других народов. С этим свойством национального ума, который сродни уму народных пословиц, «умевших сделать такие великие выводы из бедного, ничтожного своего времени <...> и которые говорят только о том, какие огромные выводы может сделать нынешний русский человек из нынешнего широкого времени, в которое нанесены итоги всех веков» (VI, 408), Гоголь связывал высокое предназначение России.

Когда остроумные догадки и сметливые предположения чиновников о том, кто такой Чичиков (тут и «миллионщик», и «делатель фальшивых ассигнаций», и капитан Копейкин), доходят до смешного - Чичиков объявляется переодетым Напо-леоном, - автор как бы берет под защиту своих героев. «И во всемирной летописи человечества много есть целых столетий, которые, казалось бы, вычеркнул и уничтожил как ненужные. Много совершилось в мире заблуждений, которых бы, казалось, теперь не сделал и ребенок» (VI, 210). Принцип противопоставления «своего» и «чужого», отчетливо ощутимый с первой и до последней страницы «Мертвых душ», выдержан автором и в противопоставлении русского заднего ума ошибкам и заблуждениям всего человечества. Возможности, заложенные в этом «пословичном» свойстве русского ума, должны были раскрыться, по мысли Гоголя, в последующих томах поэмы.

Идейно-композиционная роль данной поговорки в гоголевском замысле помогает понять и смысл «Повести о капитане Копейкине», без которой автор не мыслил себе поэмы.

Повесть существует в трех основных редакциях. Канонической считается вторая, не пропущенная цензурой, которая и печатается в тексте поэмы во всех современных изданиях. Первоначальная редакция отличается от последующих прежде всего своим финалом, где рассказывается о разбойничьих похождениях Копейкина, его бегстве за границу и письме оттуда Государю с объяснением мотивов своих поступков. В двух других вариантах Повести Гоголь ограничился лишь намеком, что капитан Копейкин стал атаманом шайки разбойников. Возможно, писатель предчувствовал цензурные затруднения . Но не цензура, думается, была причиной отказа от первой редакции. В своем первоначальном виде Повесть хотя и проясняла главную мысль автора, тем не менее не вполне отвечала идейно-художественному замыслу поэмы.

Во всех трех известных редакциях Повести сразу же после пояснения, кто такой капитан Копейкин, следует указание на главное обстоятельство, вынудившее Копейкина самому добывать себе средства: «Ну, тогда еще не сделано было насчет раненых никаких, знаете, эдаких распоряжений; этот какой-нибудь инвалидный капитал был уже заведен, можете представить себе, в некотором роде, гораздо после» (VI, 200). Таким образом, инвалидный капитал, обеспечивавший раненых, был учрежден, да только уже после того, как капитан Копейкин сам нашел себе средства. Причем, как это следует из первоначальной редакции, средства эти он берет из «казенного кармана». Шайка разбойников, которой предводительствует Копейкин, воюет исключительно с казной. «По дорогам никакого проезда нет, и все это собственно, так сказать, устремлено на одно только казенное. Если проезжающий по какой-нибудь своей надобности - ну, спросят только: „зачем?“ - да и ступай своей дорогой. А как только какой-нибудь фураж казенный, провиант или деньги - словом, все что носит, так сказать, имя казны - спуска никакого!» (VI, 829).

Видя «упущение» с Копейкиным, Государь «издал строжайшее предписание составить комитет исключительно с тем, чтобы заняться улучшением участи всех, то есть раненых...» (VI, 830). Высшие государственные власти в России, и в первую очередь сам Государь, способны, по Гоголю, сделать правильные выводы, принять мудрое, справедливое решение, да вот только не сразу, а «опосля». Раненых обеспечили так, как ни в каких «других просвещенных государствах», но только тогда, когда гром уже грянул... Капитан Копейкин подался в разбойники не из-за черствости высоких государственных чинов, а из-за того, что так уже на Руси все устроено, задним умом крепки все, начиная с почтмейстера и Чичикова и кончая Государем.

Готовя рукопись к печати, Гоголь сосредоточивает внимание прежде всего на самой «ошибке», а не на ее «исправлении». Отказавшись от финала первоначальной редакции, он сохранил нужный ему смысл Повести, но изменил в ней акценты. В окончательном варианте крепость задним умом в соответствии с художественной концепцией первого тома представлена в своем негативном, иронически сниженном виде. Способность русского человека и после ошибки сделать необходимые выводы и исправиться должна была, по мысли Гоголя, в полной мере реализоваться в последующих томах.

В общем замысле поэмы сказалась причастность Гоголя к народной философии. Народная мудрость неоднозначна. Своей настоящей, подлинной жизнью пословица живет не в сборниках, а в живой народной речи. Смысл ее может меняться в зависимости от ситуации, в которой она употребляется. Подлинно народный характер гоголевской поэмы заключается не в том, что в ней обилие пословиц, а в том, что автор пользуется ими в соответствии с их бытованием в народе. Оценка писателем того или иного «свойства русской природы» всецело зависит от конкретной ситуации, в которой это «свойство» проявляется. Авторская ирония направлена не на само свойство, а на его реальное бытие.

Таким образом, нет оснований полагать, что, переделав Повесть, Гоголь пошел на какие-то существенные для себя уступке цензуре. Несомненно, что он и не стремился представить своего героя только как жертву несправедливости. Если «значительное лицо» (министр, генерал, начальник) в чем-либо и виновато перед капитаном Копейкиным, то лишь в том, как говорил Гоголь по другому поводу, не сумело «вникнуть хорошенько в его природу и его обстоятельства». Одной из отличительных особенностей поэтики писателя является резкая определенность характеров. Поступки и внешние действия гоголевских героев, обстоятельства, в которые они попадают, - есть лишь внешнее выражение их внутренней сущности, свойства натуры, склада характера. Когда Гоголь писал 10 апреля 1842 г. П. А. Плетневу, что характер Копейкина он «означил сильнее, так что теперь видно ясно, что он всему причиною сам и что с ним поступили хорошо» (слова эти почти буквально повторены в цитировавшемся письме А. В. Никитенко), то он имел в виду не коренную переработку образа в угоду цензурным требованиям, а усиление тех черт характера своего героя, которые были в нем изначально.

Образ капитана Копейкина, ставший, подобно другим гоголевским образам, нарицательным, прочно вошел в русскую литературу и публицистику. В характере его осмысления сложились две традиции: одна в творчестве М. Е. Салтыкова-Щедрина и Ф. М. Достоевского, другая - в либеральной печати. В щедринском цикле «Культурные люди» (1876) Копейкин предстает ограниченным помещиком из Залупска: «Недаром мой друг, капитан Копейкин, пишет: „Не езди в Залупск! у нас, брат, столько теперь поджарых да прожженных развелось - весь наш культурный клуб испакостили!“» . В резко отрицательном духе интерпретирует гоголевский образ и Ф. М. Достоевский. В «Дневнике писателя» за 1881 год Копейкин предстает как прообраз современных «карманных промышленников». «...Страшно развелось много капитанов Копейкиных, в бесчисленных видоизменениях <...> И все-то на казну и на общественное достояние зубы точат» .

С другой стороны, в либеральной печати существовала иная традиция - «сочувственного отношения к гоголевскому герою как к человеку, борющемуся за свое благополучие с равнодушной к его нуждам косной бюрократией» . Примечательно, что столь непохожие по своей идеологической ориентации писатели, как Салтыков-Щедрин и Достоевский, придерживавшиеся к тому же различной художественной манеры, в одном и том же негативном ключе интерпретируют образ гоголевского капитана Копейкина. Было бы неверным объяснять позицию писателей тем, что их художественное истолкование основывалось на смягченном по цензурным условиям варианте Повести , что Щедрину и Достоевскому была неизвестна ее первоначальная редакция, отличающаяся, по общему мнению исследователей, наибольшей социальной остротой. Еще в 1857 г. Н. Г. Чернышевский в рецензии на посмертное Собрание сочинений и писем Гоголя, изданное П. А. Кулишом, полностью перепечатал впервые опубликованное тогда окончание Повести, заключив его следующими словами: «Да, как бы то ни было, а великого ума и высокой натуры был тот, кто первый представил нас нам в настоящем нашем виде...» .

Дело, по всей видимости, в другом. Щедрин и Достоевский почувствовали в гоголевском Копейкине те нюансы и особенности его характера, которые ускользали от других, и, как это не раз бывало в их творчестве, «выпрямили» образ, заострили его черты. Возможность подобной интерпретации образа капитана Копейкина заключается, несомненно, в нем самом.

Итак, рассказанная почтмейстером «Повесть о капитане Копейкине», наглядно демонстрирующая пословицу «Русский человек задним умом крепок», естественно и органично вводила ее в повествование. Неожиданной сменой повествовательной манеры Гоголь заставляет читателя как бы споткнуться на этом эпизоде, задержать на нем внимание, тем самым давая понять, что именно здесь - ключ к пониманию поэмы.

Гоголевский способ создания характеров и картин в данном случае перекликается со словами Л. Н. Толстого, также высоко ценившего русские пословицы, и, в частности, сборники И. М. Снегирева. Толстой намеревался написать повесть, используя пословицу как ее зерно. Об этом он рассказывает, например, в очерке «Кому у кого учиться писать, крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят?»: «Давно уже чтение сборника пословиц Снегирева составляет для меня одно из любимых - не занятий, но наслаждений. На каждую пословицу мне представляются лица из народа и их столкновения в смысле пословицы. В числе неосуществимых мечтаний мне всегда представлялся ряд не то повестей, не то картин, написанных на пословицы» .

Художественное своеобразие «Повести о капитане Копейкине», этой, по словам почтмейстера, «в некотором роде целой поэмы», помогает уяснить и эстетическую природу «Мертвых душ». Создавая свое творение - поэму подлинно народную и глубоко национальную, - Гоголь опирался на традиции народнопоэтической культуры.

Частный коммерческий колледж

Повесть о капитане Копейкине

Реферативная работа

по литературе

студента ВС-22

Дмитрия Суворова

Таллинн, 1996

“Повесть о капитане Копейкине”, включенная Н.В. Гоголем в его поэму

“Мертвые души” в виде вставной модели, рассказанной по ходу развития

событий этого произведения, имеет все основания считаться одним из самых

загадочных мест поэмы.

Прежде всего, обращает на себя внимание огромное значение, которое

придает сам писатель этому, занимающему совсем небольшой объем, эпизоду.

Подтверждение тому - собственные слова Николая Васильевича. Когда цензура

запретила “Повесть о капитане Копейкине”, Гоголь пишет в отчаянии своему

ближайшему другу, Н.Я. Прокоповичу, следующее: “Выбросили у меня целый

эпизод Копейкина, для меня очень нужный, более даже, чем думают они...” (1)

“Уничтожение Копейкина меня сильно смутило! Это одно из лучших мест в

без него - прореха, которой я ничем не в силах

заплатать или зашить. Я лучше решился

переделать его, чем лишиться вовсе.” (2)

И действительно - идет на значительные уступки, переделывает “Повесть о

капитане Копейкине” и теперь обличительное ее звучание ослаблено: “Я

выбросил весь генералитет, характер Копейкина обозначил сильнее, так что

теперь видно ясно, что он всему причиною сам, и что с ним поступили

хорошо”, (3) - сообщает Гоголь в том же письме Плетневу.

рассказана почтмейстером провинциального города чиновникам в тот момент,

когда все местное население охвачено паникой, вызванной появлением

загадочной фигуры Чичикова, которого рассказчик и принимает за Копейкина.

Происшедшее же с капитаном, потерявшим в Отечественной войне 1812 года руку

и ногу и оставнимся без средств существования, показывает, что и на самых

“верхах” нет справедливости: в какой-либо материальной помощи герою

отказано,

начальство ограничивается обещаниями; доведенный до отчаяния, Копейкин

становиться разбойником, главарем банды, и, что характерно, грабит только

казенное.

Традиционно “Повесть о капитане Копейкине” трактуется как почти не

имеющая отношения к сюжету поэмы, но необходимая по идейным соображениям.

Между тем, приведенные выше слова Гоголя говорят о другом - повесть

неотделима от произведения, причем до такой степени, что ради ее

заявление, что “Повесть о капитане Копейкине” отражает трагедию “маленького

человека”, подобно предшедствовавшей ей “Шинели” (4). Действительно, робкий

Акакий Акакиевич и Копейкин - люди совершенно разные не только

психологически, но и по своему социальному положению: Копейкин - капитан,

а следовательно дворянин, душевладелец. Тем

более страшной кажется и такая трактовка Копейкина, как выразителя

интересов народа.

Все это доказывает, что цель, преследуемая Гоголем, несколько другая.

Известно, что замыслом “Мертвых душ” Гоголь обязан А.С. Пушкину.

Период их наибоьлшей близости приходится на начало 30-х годов XIX века.

Подробности этой исторической

беседы, в ходе которой зародилась идея “поэмы о русской жизни”, мы не

знаем. Можно предположить, что вряд ли это были всего лишь несколько

случайных реплик; тем более, зная, по воспоминаниям современников, об

огромном обаянии Александра Сергеевича, трудно представить, чтобы он

ограничивался сухим изложением фактов. Скорее всего, между писателями

происходил живой разговор, импровизация, в ходе которой продумывались

разные сюжетные линии, характеры... Но никакая тема не может возникнуть

“с потолка”, так или иначе, какие-то ее

творчестве писателя. Между тем, известно, что Пушкин был весьма осторожен в

разговорах о сюжетах, тем более, для него значимых, и

таким образом, получается, что в момент разговора с Гоголем речь шла о

теме, уже поэтом оставленной. Что же это за тема и какую роль она сыграла в

творчестве обоих писателей?

Обратим внимание на эпоху. Первая половина XIX века, 1830-е годы.

Романтизм с его бунтарством сходит на нет. Типичный

романтический герой - этакая демоническая личность, “падший ангел”, в

борьбе со всеми и вся завоевывающий себе право на свободу ценой

безграничного одиночества, себя уже изжил. Тем не менее, в личине

романтизма переживают практически все писатели первой половины XIX века,

включая Пушкина, создавшего ряд

прекраснейших образов (“Цыганы”, “Бахчисарайский фонтан”, “Братья -

разбойники” и др.) Русский романтический

герой существенно отличался от своего европейского собрата. В России, с

одной стороны, ему придаются черты чисто элегические - это и прежде

временная “старость души” (“Кавказский пленник”), и отсутствие

волевых импульсов (как это непохоже на байроновских “буйных гениев”). С

другой стороны, ему противопостовлялся активный, не испорченный

цивилизацией и полный сил “дикарь”, “сын Природы” (“Братья - разбойники”,

“Черная шаль” и др.), необузданность страстей которого нередко делают его

преступником. Таким образом, создается взаимосвязанная пара, которую

условно можно обозначить как “джентельмен

разбойник”. (5)

Эта тема была очень важна и для Пушкина, в том числе и в период его

работы над “Евгением Онегиным”. Недаром образ Онегина из сна Татьяны, где

он предстает главарем шайки полулюдей-получудовищ, сходен с образом жениха-

разбойника из стихотворения “Жених”.

Кроме того, эти оба образа совпадают с третьем - из “Песен о Степане

Разине”, где тоже присутствуют мотивы разбоя, любви и похищения девицы. В

тот же период Пушкин проявляет интерес к роману английского писателя

Бульвер-Литтона “Пелэм или

Приключения джентельмена”, главный герой которого, английский денди,

принадлежавший к сливкам общества, соприкасается с уголовным

Вернемся к “Евгению Онегину”. Давно замечено, что композиция этого

романа в известном современному читателю варианте, неожиданна и задумано

было гораздо больше чем то, что мы имеем сейчас. Это можно установить по

сохранившемся черновикам. Так, в первоначальном замысле “Путешествия

время таким путем никто не ездил, следовательно,

это было зачем-то неообходимо. Причину нетрудно понять, если вспомнить

связанные с Волгой фольклорные и литературные ассоциации, в частности,

образы Степана Разина и Пугачева, а также вообще разбойничью тему. Что же

касается Кавказа, то он тоже был окружен неким романтическим

ореолом, вызывая в памяти образы диких и свободных “детей Природы”,

выросших среди гор. Так или иначе, Онегин должен был с этим соприкоснуться

и таким образом, уже известное противопоставление “джентельменразбойник”

напрашивается само собой.

Кроме “Евгения Онегина”, эта тема возникает и в ряде других

произведений Пушкина 1820-1830 годов, в самых разнообразных интепретациях.

Если в романтической традиции как “джентельмен”, так и “разбойник” являлись

носителями разрушительного (злого) начала, противопоставлялась только как

его пассивная и активная сторона, то теперь на эту тему

накладывается и другая: добро, как понятие застывшее и сложившееся,

противопоставлено злу, как носителю разрушительно-созидательно творческого

начала. Вспомним строки из

“Фауста” Гете (послужившие позже, уже в XX веке, эпиграфом к булгаковскому

“Мастеру и Маргарите”): “Я - часть той силы, что вечно хочет зла и вечно

совершает благо”. (6) От этой

двойственности претерпевают изменения и сами образы антитезы. “Джентельмен”

двоится на “Меристофеля”(духа зла) и “Фауста” (скучающего интеллектуала).

При этом в образе героя проступают черты демонические, как слияние злой

воли и пассивно-эгоистического бездействия. Нередко, что являлось более чем

значительным для сознания того времени, этот образ наделялся чертами

бонопартизма, так как личность Наполеона также воспринимается как явление

демоническое. Образ “разбойника” тоже трансформируется и приобретает черты

защитника и покровителя, “благородного вора”.

Отсюда возникает противопоставление: злая, эгоистическая активностьактивность добрая, альтруистическая. В первом случае

движущей силой является корысть, во втором - любовь. Подобная антитеза

может сочетаться в характере одного героя (Онегин, Сильвио) или составляет

антитетимическую пару (Меристофель-Фауст, Швабрин-Гринев). В том же

контексте можно рассматривать и

некоторые пушкинские замыслы, в частности, “Роман на кавказских водах” и

“Русский Пелам”. До нас дошли только некоторые наброски этих произведений.

Мы не будем останавливаться на сюжетной стороне, так как в данном случае

наибольший интерес представляет другое - лица, послужившие прототипами

интересующих нас образов “джентельмена” и “разбойника”. В “Романе на

кавказских водах” имя Пелэма появляется впервые, смысл его не вполне ясен,

образ же разбойника представлен фигурой декабриста Якубовича - лица

реального, кроме того,

близкого знакомого Пушкина (видимо, имя он в дальнейшем собирается

изменить, сохранив только образ), человека достаточно колоритного, но,

разбойником не являющегося. Образ

же его во многом восходит к традиции оборотня: по сюжету, днем Якубович

жизнь светского офицера, ночью вместе с черкесами совершает набеги на

русские поселения. Кроме того, это вызывает ассоциацию с Дубровским (днем -

добропорядочный француз в помещечьем доме, ночью он грабит помещиков). В

“Русском Пеламе” неслучайно название. Как и его английского прототипа,

Пушкин проводит своего героя Пелымова через все слои общества. Реальный

человек, послуживший прототипом - это, в своем роде легендарная личность,

разбойник-дворянин Федор Орлов, также хороший знакомый Александра

Сергеевича. Кроме Федора, известны еще три его брата - Алексей, Григорий и

Михаил. Показательно, что вокруг всех четырех братьев существовал

почти мифологический ореол героизма и бесстрашия. Что касается Федора, то

для нас важны два основных сведения о его личности. Во-первых, существуют

исторически незафиксированные сведения о том, что одно время он якобы

разбойничал, но был пойман и прощен только благодаря заступничеству своего

брата Алексея, состоявшего в дружбе с Николаем I. Во-вторых, известно, что

лишился ноги в битве под Бауценом. Таким образом, Пушкин знал этого

человека лихим

игроком и гулякой на деревянной ноге, окруженного многочисленными

легендами.

Работа над “Русский Пеламом” приходитьсяr на период наиболее

интенсивного общения Пушкина с Гоголем. Примерно осенью 1835 года, как

приняться за обширное повествование: “Как с этой способностью, не приняться

за большое сочинение! Это просто грех!” (7) После этих слов и состоялась

передача сюжета. Известно,

что к тому моменту замысел “Русского Пелама” был по каким-то причинам

Пушкиным оставлен.

Работу над “Мертвыми душами” Гоголь начал сразу после этого

разговора. Маловероятно, что такой самобытный писатель мог просто

пересказать подаренный ему сюжет своими словами, поэтому поэма в прозе вряд

ли во всем совпадает с первоначальным, пушкинским, вариантом. Образ

капитана Копейкина, навеянный легендами о Федоре Орлове, также

претерпевает изменения. Так, в первоначальном варианте, Копейкин сходет с

Дубровским, он не просто атаман, а главарь огромного отряда народных

мстителей, месть же его направлена на бюрократическое государство, так как

грабят они только казенное. Возникновение рассказа о капитане Копейкине,

как мы помним, обусловлено в поэме появлением Чичикова, это его местное

население принимает за Копейкина, причем те

обвинения, которые выдвигаются в адрес Копейкина=Чичикова, близко

напоминает эпизоды разбойничьей биоргафии Пелымова (Ф.Орлова) в замыслах

Пушкина (успех у дам, похищение разбой и т.д.).

Вряд ли можно ограничиться заявлением, что параллель Копейкин-Чичиков

Только плод фантазии населения города N, проблема эта требует более

глубокого рассмотрения. Чичиков - преобретатель, образ в русской литературе

новый, тем не менее это не значит, что он не имел предшественников. Ю.М.

Лотман в своей статье “Пушкин и

“Повесть о капитане Копейкине” отмечает следующих литературных

“родственников”

Чичикова:

1. Светский романтический герой - Чичиков получает письмо от известной

дамы, читает Собакепичу послание Вертера к Лотте и т.д.

2. Романтический разбойник - врывается к Коробочке “как Ричальд Ринальдин”,

бежит от законного преследования, ассоциируется с

Копейкиным.

3. Наполеон, демоническая личность - Чичиков внешне напоминает Наполеона в

воображении жителей городка.

4. Антихрист - рассказ о предсказании пророка, что Наполеон и есть

Антихрист. (8)

Таким образом, в Чичикове синтезируется известное уже

противопоставление. Но при всей серьезности таких литературных ассоциаций,

сама фигура Чичикова пародийна и даже комична. Более того, Чичиков -

безликий, не имеет характерных черт и признаков (“ни толстый, ни тонкий”)

(9). Тем самым все вышеназванные литературные образы

им снижены, низведены до уровня ничтожного; если же он скорее является

пародией на героя и антигероем, так как он неспособен даже на настоящее

(великое) зло, он слишком для этого

мелок. Здесь нужно вспомнить, что Гоголь неоднократно подчеркивал: самое

страшное зло - в ничтожном. Порок перестает быть героическим, зло больше не

величественно, когда

миром правят деньги. Недаром фамилия Копейкина ассоциируется с жизненным

кредо Чичикова: “Копи копейку”. (10) Эта же ассоциация не могла не вызвать

в памяти Гоголя другой образ - вора Копейкина, известный по “Песням о воре

Копейкине” в записях П.В. Киреевского: Собирается добрый молодец, вор

Копейкин, И со малым со названным братцем со Степаном... (11)

Кроме того, существовала и литературная легенда о “солдате Копекникове”

(искаженная при французском написании фамилия “Копейкин”), который сделался

разбойником поневоле.

Таким образом, эти ассоциации (Ф.Орлов,

вор Копейкин, солдат Копекников), переплетаясь, создают некий единый образ

и возникает еще одна антитеза: Копейкин (герой антинапоеоновских войн) -

Наполеон.

В соотношении с образом “героя копейки” (12) Чичикова они оба снижаются и

обесцениваются.

Как и фигура Наполеона, фигура Копейкина

двойственна: с одной стороны, это воплощение начала разрушаещего

(разбойник), а с другой - созидающего (герой, “благородный вор”), ему также

отводится роль “разрушителя” - “спасителя”. (13)

Как это соотнести с личностью Чичикова?

Известно, что “Мертвые души” были задуманы в трех частях и для Гоголя

как для писателя-мистика это имело свое значение. Если вспомнить особое

отношение Гоголя к “Божественной комедии” Данте, состоящей из трех частей

(Ад-Чичтилище-Рай), то можно предположить, что тот же путь был уготован и

Чичикову, то есть в конечном результате герой Гоголя должен был прийти к

духовному возрождению. Тема эта имеет несколько

идеологических источников.

Во-первых, в христианских текстах неоднократно встречается следующая идея:

грешник, прошедший все ступени зла и падший очень низко, ближе к спасению,

чем не знавший грехов праведник, так как добро и зло - это два

полюса, по величине равные.

Во-вторых, в просветительной концепции, зло -

это лишь искажение, а человек по своей природе прекрасен.

Кроме того, для Гоголя особенно была важна вера в возможность

возрождения для русской души вообще, несомненно, подпитанная христианством.

Очень показательно, что примерно в это же время - время появления “Мертвых

душ”, художник А.Иванов,

с которым Гоголь состоял в близком знакомстве, работает над картиной

“Явление мессии народу” (1837-1857) сиволически изображающей нравственное

возрождение человечества. В одном из писем Гоголя к Иванову есть такие

слова: “Хорошо бы было, если бы ваша картина и моя поэма явились

вместе”. (14)

Это еще раз подтверждает новизну художественного мышления Гоголя.

Если в просветимельской литературе XVIII века злодей воспринимается как

существо изначально доброе,

но испорченное обществом, а значит, имеющее надежду на исправление и

симпатии

читателей; в эпоху романтизма зло возводится до уровня великого и герой

искупает вину ценой нечеловеческих страданий; то герой Гоголя

имеет надежду родиться вновь, потому что дошел до предела в своем зле,

когда оно уже даже не велико, а ничтожно и убого и тем самым абсолютно

беспросветно. Следовательно, герой несет в себе возможность такого же

нравственного очищения. Но в таком случае, вступает в силу следующий закон:

воскреснуть можно только после смерти. Перед героем встает новая задача:

смерть-ад-возрождение. В контексте русских сюжетов это нередко подменяется

наследие мифов о грешнике, пережившем духовный кризис и ставшем святым,

свое отражение в дальнейшем и в творчестве Достоевского (Раскольников, Митя

Карамазов и др.), и Толстого (Нехлюдов) и

других писателей как прошлого века, так и современности.

Примечания.

1. Степанов Н.Л. “Повесть о капитане Копейкине и ее источники // Поэты и

прозаики. М.1966,с.234.

4. Там же. с.236-237.

5. Лотман Ю.М. Сюжетное пространство русского романа // Избранные

статьи, Таллинн, 1993. Т.3. с.96.

6. Там же. с.97.

7. Степанов А.Н. Николай Васильевич Гоголь. Биография писателя. М.,

8. Лотман Ю.М. Пушкин и “Повесть о капитане Копейкине” // избранные

статьи, Таллинн, 1993. Т.3. с.45.

9. Там же. с.46.

10. Там же.

11. Степанов Н.Л. “Повесть о капитане Копейкине” и ее

источники // Поэты

и прозаики. М.1966. с.239

12. Лотман Ю.М. Пушкин и “Повесть о капитане Копейкине” //

избранные статьи, Таллинн, 1993. Т.3. с.47.

13. Лотман Ю.М. Сюжетное пространство русского романа //

Избранные статьи, Таллинн, 1993. Т.3. с.98.

14. Там же. с.103

ШЄхЁрЄєЁр.

ЮЄьрэ?.+. ?є°ъшэ ш "?ютхёЄ№ ю ъряшЄрэх +юяхщъшэх" // +чсЁрээ?х

ёЄрЄ№ш. ?рыышээ, 1993. ?.3.

ЮЄьрэ?.+. ?+цхЄэюх яЁюёЄЁрэёЄтю Ёєёёъюую Ёюьрэр // +чсЁрээ?х

ёЄрЄ№ш. ?рыышээ, 1993. ?.3.

?Єхярэют -.+. "?ютхёЄ№ ю ъряшЄрэх +юяхщъшэх" ш хх шёЄюўэшъш. // ?ю¤Є?

ш яЁючршъш. +., 1966.

?Єхярэют -.+. -шъюырщ +рёшы№хтшў +юуюы№. +шюуЁрЇш яшёрЄхы // +.,

Чьрщыют -.+. +ўхЁъш ЄтюЁўхёЄтр?є°ъшэр // 1975

Хёёъшё +.+. ?є°ъшэёъшщ яєЄ№ т Ёєёёъющ ышЄхЁрЄєЁх // +., 1993.

Повесть «Повесть о капитане Копейкине» Гоголя является вставным эпизодом в поэме Мертвые души». Стоит отметить, что данная повесть не связана с основной сюжетной линией поэмы, и является самостоятельным произведением, благодаря которому автору удалось раскрыть бездушность бюрократического аппарата.

Для лучшей подготовки к уроку литературы рекомендуем читать онлайн краткое содержание «Повесть о капитане Копейкине». Также пересказ будет полезен и для читательского дневника.

Главные герои

Капитан Копейкин – бравый солдат, участник сражений с наполеоновской армией, инвалид, настойчивый и смекалистый мужчина.

Другие персонажи

Почмейстер – рассказчик, повествующий чиновникам историю о капитане Копейкине.

Генерал-аншеф – начальник временной комиссии, сухой, деловитый человек.

Городские чиновники собираются в доме губернатора, чтобы на совещании решить, кем же на самом деле является Чичиков, и для чего ему нужны мертвые души. Почмейстер выдвигает интересную гипотезу, согласно которой Чичиков – ни кто иной, как капитан Копейкин, и принимается за увлекательный рассказ об этом человеке.

Капитану Копейкину довелось участвовать в кампании 1812 года, и в одном из сражений ему « оторвало руку и ногу ». Он прекрасно осознает, что « нужно работать бы, только рука-то у него, понимаете, левая », а остаться на иждивении старика-отца также невозможно – тот сам едва сводит концы с концами.

Искалеченный солдат решает отправиться в Петербург, « чтобы хлопотать по начальству, не будет ли какого вспоможенья ». Город на Неве впечатляет Копейкина до глубины души своей красотой, но снимать угол в столице очень дорого, и он понимает, что « заживаться нечего ».

Солдат узнает, что « высшего начальства нет теперь в столице », и нужно обратиться за помощью к временной комиссии. В прекрасном особняке, где начальство принимает просителей, собирается много « народу – как бобов на тарелке ». Прождав четыре часа, Копейкин, наконец, получает возможность поведать о своей беде генерал-аншефу. Тот видит, что « человек на деревяшке и правый рукав пустой пристегнут к мундиру » и предлагает явиться спустя несколько дней.

Радости Копейкина нет предела – « ну, думает, дело сделано ». В приподнятом настроении он идет пообедать и « выпить рюмку водки », а вечером направляется в театр – « одним словом, кутнул во всю лопатку ».

Спустя несколько дней солдат вновь приходит к начальнику в комиссию. Он напоминает о своем прошении, но тот не может решить его вопрос « без разрешения высшего начальства» . Необходимо дождаться приезда господина министра из-за границы, поскольку только тогда комиссия получит четкие указания относительно раненых на войне. Начальник дает немного денег солдату, чтобы тот смог продержаться в столице, но тот рассчитывал не на такую мизерную сумму.

Копейкин выходит из ведомства в подавленном настроении, чувствуя себя, « как пудель, которого повар облил водой ». Деньги у него на исходе, жить не на что, а соблазнов в большом городе невероятное множество. Каждый раз, проходя мимо модного ресторана или лавки с деликатесами, он испытывает сильнейшее мучение – « слюнки текут, а он жди ».

От горькой безысходности приходит Копейкин в комиссию в третий раз. Он настойчиво требует решения своего вопроса, на что генерал советует дожидаться приезда министра. Разъяренный Копейкин поднимает в ведомстве настоящий бунт, и начальник вынужден « прибегнуть, относительно так сказать, к мерам строгости » – солдата отправляют на место жительства.

В сопровождении фельдъегеря Копейкина увозят в неизвестном направлении. По дороге несчастный калека размышляет о том, как заработать себе на кусок хлеба, раз государю и отечеству он более не нужен.

Вести о капитане Копейкине могли бы кануть в Лету, если бы спустя два месяца в округе не поползли слухи о появлении разбойничьей шайки, атаманом которой стал главный герой…

Заключение

В центре произведения Гоголя – взаимоотношения «маленького человека» и бездушной бюрократической машины, покалечившей немало судеб. Желая жить честно и получать заслуженную пенсию, герой вынужден встать на преступную тропу, чтобы не умереть с голода.

После ознакомления с кратким пересказом «Повесть о капитане Копейкине» рекомендуем прочесть произведение Гоголя полностью.

Тест по повести

Проверьте запоминание краткого содержания тестом:

Рейтинг пересказа

Средняя оценка: 4.6 . Всего получено оценок: 420.

найдите повесть о Капитае Копейкине, краткое содержание!! и получил лучший ответ

Ответ от Вахит Шавалиев[гуру]
На первый взгляд, “Повесть о капитане Копейкине” ничем не связана с поэмой Н.В.Гоголя “Мертвые души”: нет переплетения сюжетных линий, отличная от поэмы стилистика, сказочная манера повествования. Но из истории написания поэмы нам известно, что Н.В. Гоголь отказывался публиковать “Мертвые души” без этой повести. Он придавал большое значение этой “малой поэме, вписанной в эпицентр большой”. Так в чем же заключается внутренняя связь повести с поэмой “Мертвые души”, повести трижды переписанной автором под давлением цензуры?
В “Повести о капитане Копейкине” рассказана драматическая история об инвалиде-герое Отечественной войны, прибывшем в Петербург за “монаршеской милостью”. Защищая родину, он потерял руку и ногу и лишился каких бы то ни было средств к существованию. Капитан Копейкин оказывается в столице, окруженной атмосферой враждебности человеку. Мы видим Петербург глазами героя: “Понатолкался было нанять квартиры, только всё кусается страшно…” “Один швейцар уже смотрит генералиссимусом… как откормленный жирный мопс какой-нибудь…” Капитан Копейкин добивается встречи с самим министром, и тот оказывается черствым, бездушным человеком. Копейкина призывают ждать и “наведываться на днях”. И вот, когда терпению героя приходит конец, он приходит еще раз в комиссию с просьбой решить его вопрос, на что высокий начальник вразумляет разбушевавшегося Копейкина: “Не было ещё примера, чтобы у нас в России, приносивший, относительно так сказать, услуги отечеству, был оставлен без призрения”. Вслед за этими совершенно пародийно звучащими словами следует наглый совет: “Ищите сами себе средств, старайтесь сами себе помочь”. Копейкин поднимает “бунт” в присутствии всей комиссии, всех начальников, и его высылают из Петербурга на место жительства.
Гоголь недаром доверяет рассказ о героическом капитане именно почтмейстеру. Самодовольно-благополучный почтмейстер с его косноязычной, величаво-патетической речью еще более оттеняет трагизм той истории, которую столь весело и витиевато он излагает. В сопоставлении образов почтмейстера и Копейкина предстают два социальных полюса старой России. Из уст почтмейстера мы узнаем, что Копейкин, едучи на фельдъегере, рассуждал: “Хорошо, говорит, вот ты, мол говоришь, чтобы я сам себе поискал средства и помог бы; хорошо, говорит, я, говорит, найду средства!”
Рассказывая о том, что слухи о капитане Копейкине, после того, как его выслали из Петербурга, канули в лету, почтмейстер затем добавляет важную многозначную фразу: “Но позвольте, господа, вот тут-то и начинается, можно сказать, завязка романа”. Министр, выслав Копейкина из столицы, думал – тем и делу конец. Но не тут то было! История только начинается. Копейкин еще покажет себя и заставит о себе говорить. Гоголь не мог в подцензурных условиях открыто рассказывать о похождениях своего героя в рязанских лесах, но фраза о завязке романа дает нам понять, что все рассказанное до сих пор о Копейкине – только начало, и самое главное еще впереди. Но идея возмездия в “Повести о капитане Копейкине” не сводится к мести за поруганную справедливость со стороны капитана, обратившего свой гнев на всё “казенное”.
Повесть о героическом защитнике Отечества, ставшем жертвой попранной справедливости, как бы венчает всю страшную картину поместно-чиновно-полицейской России, нарисованную в “Мертвых душах”. Воплощением произвола и несправедливости является не только губернская власть, но и столичная бюрократия, само правительство. Устами министра правительство отрекается от защитников Отечества, от подлинных патриотов, и, тем самым, оно разоблачает свою антинациональную сущность – вот мысль в произведении Гоголя.
“Повесть о капитане Копейкине” – это крик души Гоголя, это призыв к общечеловеческим ценностям, это суд над “мертвыми душами” помещиков, чиновников, высших властей, - над миром, полным равнодушия.
http://stavcur.ru/sochinenie_po_literature/441.htm

Ответ от Марина сафонова [новичек]
не не не

Ответ от Арина Катева [новичек]
Fashion

Ответ от Галина Ежова [новичек]
спасибо. Достойно. Слог замечательный. Завтра смогу использовать)