Я люблю подмосковные рощи.

ВРЕМЯ ИСКАТЬ

Мечты, мечты…

Зиме, кажется, нет конца. Это первая зима без войны, хотя приваловцы ещё получают похоронки, а матери надеются на чудо и продолжают ждать пропавших без вести на жестокой войне своих сыновей. Уже вторую неделю бушует февральская метель. Жгучий морозный ветер сгоняет с полей снег к плетням и заборам, хаткам, землянкам и сараям изнурённой от военного лихолетья, голода и холода Приваловки. Сугробы снега местами стали уже выше заборов и крыш.

Чтобы выйти на улицу, мы с Гришей днём прорываем лопатами в снегу настоящие тоннели, а к утру вьюга их снова заметает сыпучим снегом. Ветер волком завывает в печной трубе, барабанит и стучит снежинками в заиндевевшие от крещенских морозов окна избушки, которую наспех осенью 44-го военного года срубил вернувшийся с фронта инвалидом отец, рвёт с ожесточением с избы соломенную крышу.

За окном глубокая морозная ночь. В избушке от натопленной торфом печки тепло. На горячей печке спят бабушка и мамка. Убедившись, что папка, измотанный работой и кашлем, наконец-то уснул, я тихонько вылезаю из-под дерюжки, под которой на деревянном настиле (полике) рядом с отцом спали также Гриша, Тамара и крошечная Валя, зажигаю каганец, набрасываю на плечи папкину фронтовую фуфайку, сажусь к столику и погружаюсь в чтение.

Сегодня учитель Кирилл Фёдорович Бирин за хорошую учёбу дал почитать мне книгу «Таинственный остров» из чудом уцелевшей части школьной библиотеки. Книга старая, зачитанная, но с картинками. Весь день я ждал момента, когда все уснут, и мне можно будет открыть книгу и окунуться в сказочный мир неведомых стран.

Света от керосинного фитилька вполне хватало, чтобы осветить страничку книги. Забыв обо всём на свете, не обращая внимания на летающих по избушке циркунов (сверчков), я вместе с отчаянно смелыми и находчивыми героями Жюль Верна пересекаю далёкие океаны, моря, вижу удивительные страны, становлюсь участником необыкновенных приключений. Время остановилось. Я живу в другом измерении. Мне хорошо, я удачливый, смелый и счастливый путешественник. Мне даже не хочется есть.

– Миша, внучек, али ты так и не ложился спать, – окликает меня бабушка Фёкла, осторожно слезая с печки. – Уже вторые петухи пропели. Мне печку топить пора. А тебе скоро и в школу.

Она поворачивается к божнице, откуда с иконы на меня смотрит матерь Божья-троеручница, и начинает креститься, шепча молитвы и тяжело вздыхая.

Я с трудом покидаю свой сказочный мир, прячу книгу за божницу, тихонько залезаю в тёплую постель, под бок к спящему Грише, и мгновенно засыпаю. И снятся мне неведомые тёплые страны и неизвестные моря.

Весь день я хожу как лунатик под впечатлением прочитанных страниц и жду ночи, чтобы встретиться со своими новыми друзьями и разделить их опасности и радости.

После «Таинственного острова» был «Робинзон Крузо», «Приключения Гулливера», «Животные – герои». Я заболел книгами. Но других книг в Приваловке не было. Они сгорели вместе с хатами, клубами, библиотеками. А если какие книги случайно и избежали огня, то попали курильщикам на самокрутки.

Перечитав то, что сохранилось в школьном шкафу, я кое-что находил у книголюбов-стариков. У Козкиных мне удалось выпросить на время 13-й том сочинений В. И. Ленина. Других книг у них не было. Многое было мне непонятно. У Лаптевых разжился «Историей средних веков» издания 1903 года. Дед Никифор подарил «Закон Божий», старинный учебник для церковно-приходских школ, по которому учился ещё мой отец, и пообещал мне, если я выучу наизусть молитвы «Отче наш» и «Верую», подарить «Евангелие». Молитвы я выучил. «Отче наш» же помню до сих пор. Дед своё слово сдержал.

Так я стал обладателем первой в жизни книги. «Евангелие» оказалось напечатанной на древне-славянском, церковном языке. Не сразу, но я научился читать эти древние письмена на кириллице, да так бойко, что бабушка Фёкла стала водить меня по ховтурам, и я ночами читал святую книгу над покойниками при горящих свечах, со страхом поглядывая на усопших. Даже нараспев, как это делал бывший дьячок соловской церкви дед Петенька. Почти как гоголевский философ Хома из повести «Вий». Бабушка же и другие старушки, сидя на скамейке у тёплой лежанки, о чём-то тихо переговаривались, чтобы не заснуть, и время от времени осеняли себя крестным знамением. За труды я получал скибку хлеба и похвалы.

Книги стали моим самым главным увлечением, моей болезнью. Из книг я узнавал о неведомых странах, о бесстрашных и удачливых людях, о неизвестных мне животных. Они давали мне новые знания об окружающем мире, где людям жилось сытно и весело, где было тепло и комфортно. Я стал мечтать о путешествиях. Уже в шестом классе я решил поступать в геолого-разведочный техникум, о котором прочитал в какой-то газете. Потому что геологи постоянно путешествуют и живут в палатках. Но отец запретил мне даже думать об этом.

– Будешь учителем, и не с твоим здоровьем лазить по горам и болотам, – отрезвил он меня.

А тут приехавший в 1948 году в гости легендарный младший брат отца дядя Денис, майор, в офицерской форме со скрипящими ремнями и золотыми погонами, с вкусным запахом мыла и одеколона, пообещал отцу взять меня к себе в семью в г. Кёнигсберг, где он служил с 1946 года, после окончания Академии Генштаба. Если закончу семилетку на одни пятёрки. Дядю Диму я боготворил, и меня захватила перспектива уехать в далёкий немецкий город и жить у любимого дяди за сына. Поэтому учиться старался изо всех сил. Конечно, семилетку закончил с похвальной грамотой, на одни пятёрки.

Но не судьба. Весной 1949 года мы узнаём, что Денис арестован и сидит в московской тюрьме, что он государственный преступник, враг народа и о нём лучше справок не наводить и его забыть.

Моя первая мечта о путешествии в сытую и красивую жизнь провалилась. Отец безутешен, перестаёт сопротивляться болезни и в тот же год осенью 8 ноября умирает. Правда, он успевает отвезти меня в Стародуб, где я был принят на первый курс педучилища как отличник без экзамена.

Там готовили учителей начальных классов. Ещё он успевает срубить в этот год для семьи хату и сложить печку с лежанкой, на которой 8 ноября 1949 года и умирает на руках детей и беременной пятым ребёнком жены. Так за один год я потерял самых дорогих мне людей, стал сиротой и утратил первые иллюзии и свою первую мечту.

ПЕРВЫЕ МОИ
странствия и открытия

О путешествиях в дальние страны я уже не мечтал: хватало того, что каждую неделю по субботам ходил с котомкой за плечами по просёлочным дорогам из Стародуба в Приваловку, а в воскресенье обратно, вышагивая в оба конца по 40 вёрст. Идти приходилось часто в одиночку. Уроки в педучилище заканчивались в 6-7 часов вечера. Осенью и зимой было уже темно, и я ночью один спешил пешком по занесённым снегом санным дорогам домой, в Приваловку.

Из Стародуба дорога вела на Друговщину, затем через Красный Посёлок мимо Брезгуновки в Соколовку, затем в Болдовку. Между Соколовкой и Болдовкой дорога пролегала через мрачный густой Соколовский лес, где водились волки, а в военные годы находили приют партизаны, дезертиры и даже разбойники. Лес тянулся версты четыре.

Через лес проходил с замиранием сердца. Под каждым кустом мне мерещился или волк, или лихой человек. Вздрагивал от каждого шороха. Иногда останавливался, прислушиваясь. Но в панику не впадал. Когда совсем было страшно, шептал молитву ангелу-хранителю и крестился, как учила нас в детстве бабушка Фёкла. И страх отступал.

Миновав лес, Болдовку и пройдя примыкающее к ней поле, я подходил к болоту с названием Блынь и Титову Логу. А это уже знакомые с детства приваловские земли, где мы с Гришей собирали в голодные годы щавель и корзиной ловили в речушке Солова маленьких щурят и плотичек. Оставалось идти версты две.

Хотя уже была и глубокая ночь, но страх меня отпускал, я замедлял шаг, радуясь, что хватило сил и смелости и сегодня благополучно преодолеть такой длинный путь. За спиной в кошёлке я нес домой братьям и сёстрам в качестве гостинца буханку городского чёрного хлеба и несколько сладких карамелек. Я знал, что они не спят и ждут меня. К 12, а то и к часу ночи добирался до дому, чтобы в воскресенье, но уже днём, повторить этот маршрут в обратном направлении.

Тогда-то и научился я преодолевать и страх, и усталость, и лень. Выручали меня и дедовы молитвы, и смелые герои Жюль Верна, и отважный Робинзон Крузо. И убедился, что не такой уж я трусишка и слабак.

Мечту же о путешествиях в дальние страны пришлось отложить. Зато выявился интерес к географии. Я искал в библиотеках Стародуба и прочитывал взахлёб книги о путешественниках и естествоиспытателях, о природе заморских стран, животном мире, населении. Я и кличку в педучилище получил «географ», так как лучше меня никто не ориентировался на географических картах и страны, и мира.

Даже поступил по окончании педучилища на географический факультет пединститута, сдав конкурсные экзамены на пятёрки. Правда, учиться на стационаре не пришлось: надо было два года отрабатывать диплом в сельских школах по направлению Минпроса. И вместо дальних экзотических стран пришлось 11 лет странствовать в качестве учителя по обнищавшим за войну деревням и сёлам своего родного края из одной школы в другую. Только обживусь на одном месте, как получаю приказ о назначении в другую школу. Невольно пришлось исходить пешком весь Стародубский район, пока не купил велосипед, а затем и элегантный мотороллер.

Вот деревни и сёла, где мне пришлось жить и работать с 1953 по 1964 годы: Поляна, Понуровка, Ново-Млынка, Лужки, Приваловка, Воронок, Чёвпня, Логоватое, Буда Понуровская. Приходилось невольно бывать и в близлежащих к школам сёлах, знакомиться и заводить дружбу со сверстниками, родителями учащихся, присматриваться к укладу жизни и обычаям новых знакомых, учительских семей. Там прошла моя молодость, и там отдавал я всего себя своему благородному ремеслу.

ШИРОКА СТРАНА МОЯ РОДНАЯ…

Первые путешествия по Советскому Союзу

Первое путешествие в качестве туриста я предпринял в Москву только в 1960 году. Проездом там я бывал и раньше, но знал только метро, магазины, аптеки, где покупал дяде Диме (Денису Никифоровичу) лекарства, да квартиру бывшего кремлёвского милиционера приваловца дяди Саши Леонькова у Боровицких ворот Кремля, где мне давали ночлег. Но 10 дней быть туристом, когда каждый день тебя по плану возят и водят по музеям, выставкам, театрам! И тебя вместе с двумя десятками таких же любознательных молодых коллег-учителей сопровождает настоящий гид-экскурсовод. Это уже что-то!

Нас встречали как гостей Третьяковская галерея, Русский музей им. А. С. Пушкина, палеонтологический, политехнический, исторический музеи, Кремль, Оружейная палата, Мавзолей, Большой театр, Дом Советов с Колонным залом, библиотека им. Ленина, парк им. Горького, ВДНХ, Шереметьевский Дворец.

10 дней интеллектуального праздника! Чувство восторга и гордости за Москву осталось у меня на всю жизнь.

На следующий год – такая же путёвка в Ленинград. Тоже 10 дней, и тоже сплошной праздник. Там любая улица – музей. В Эрмитаже ходил два дня, любуясь шедеврами мастеров искусства, собранными со всего мира. В буфете музея, где можно было попить чаю и полакомиться мороженым, познакомился со студенткой из Венгрии, которая бродила по Эрмитажу уже пятый день.

– Я побывала в Дрездене, и в Лувре, – восторженно говорила она с приятным акцентом, – но всегда мечтала об Эрмитаже. И вот я здесь. Какая я счастливая! Другого такого музея в мире нет. А ещё нигде я не ела такого вкусного мороженого, как в Ленинграде!

И теперь уже она полдня водила меня по залам фламандских, итальянских и испанских живописцев эпохи Возрождения, и мы вместе ели мороженое. Я тоже был счастлив, и у меня уже тогда появилась мечта побывать хотя бы в Дрезденской галерее и полюбоваться мадонной Рафаэля. Я там же купил книгу о Дрезденской галерее и изучил её потом от корки до корки.

По дороге домой заехал погостить к Аркадию Плотко, другу и двоюродному брату по матери. Он после демобилизации из Морфлота, где прослужил 6 лет, поселился в Волхове у знакомой ему по переписке девушке, «заочнице». Они поженились, получили квартиру, и у них родился сын, потом дочка. Несколько дней гулял я по Волхову, съездил в Старую Ладогу, искупался в Ладожском озере.

Понравилось мне ездить по стране, знакомиться с городами, их архитектурой, населением, музеями, любоваться из окна вагонов просторами великой страны, забывая на время о своих проблемах и трудностях. Если в первые годы работы в школах я весь отпуск проводил в Новозыбкове, слушая лекции и сдавая экзамены в институте на заочном отделении, то после получения диплома лето у меня оставалось свободным. И я обязательно старался съездить туда, где не бывал, и посмотреть своими глазами местные достопримечательности, архитектурные шедевры, увидеть что-то новое.

Первым был Крым. Поездку туда организовал профсоюз. Группа из 25 стародубских учителей отправилась в Ялту. Я впервые увидел Чёрное море. Жили в автокемпинге, в палатках, как настоящие туристы, с умывальником и туалетом на улице. Погода была чудесная. Каждый день я утром купался, а днём ездил на разные экскурсии по полуострову: Алушта, Алупка, Севастополь, Ливадия, Ласточкино гнездо, Никитский Ботанический сад, усадьба А. П. Чехова. Неизгладимое впечатление!

В последующие годы я побывал в Киеве, Харькове, Донецке, Днепропетровске, Пятигорске, Ростове-на-Дону, на Северном Кавказе, Львове, Орле, Смоленске, Гомеле, Витебске, Пскове, Ростове, Харькове, Одессе, Владимире, Нижнем Новгороде, Новороссийске, Анапе, Тамани, Сочи, Сухуми, Батуми.

Доехал даже до подножия величайшей горы Кавказа Эльбруса и с горы Чегет (3900 м) любовался его рассечённой пополам макушкой, покрытой вечными снегами. Путешествовал и на автобусах, и поездами, и самолётами.

В 1964 году съездил на Дунай, куда по направлению одесского техникума попала сестра Валя и которая в Килие вышла замуж за Петра Стефанова, местного парубка, пленившего её чёрными усами, медовым голосом и молдаванскими и хохлацкими песнями. До Одессы ехал из Брянска поездом, из Одессы – морем, а затем по Дунаю до Измаила на комфортабельном белом океанском теплоходе «Белинский». Любовался красавицей Одессой, побродил по Измаилу, Вилкову, Килие – местам, где бил турок в 18 веке мой пращур казак Степан Лазарёнок в составе Стародубовского карабинерного полка под руководством непобедимого Александра Суворова.

И везде мне было хорошо и комфортно, везде встречались приветливые доброжелательные люди. Никто не спрашивал, какой ты национальности или вероисповедания. Тогда ещё в большой советской стране везде люди учились, работали, растили хлеб, пили вино и радовались жизни. Я не боялся, что меня в поезде или в тёмном углу в чужой стороне ограбят, изобьют или обидят без причины, только за то, что я русский. Тогда ещё не было криминала денег и узаконенного бандитизма, а Россия была великой мировой державой.

ПУТЕШЕСТВИЯ В ЕВРОПЕЙСКИЕ СТРАНЫ

Не нужен мне берег турецкий
И Африка мне не нужна…
(Из песни)

Разъезжая по городам и весям великой Родины, любуясь архитектурой наших прославленных городов, православных храмов, наслаждаясь красотами русских просторов, я всё сильнее мечтал выехать за рубеж, в Европу. Телевидения тогда не было, и о европейских странах мы знали только из книг, кино, газет, рисунков и фотографий, да ещё из рассказов ребят, прошедших там службу в армии.

Германская Демократическая Республика

И мечта сбылась. В 1966 году меня включили по линии комсомола в туристическую группу брянских учителей для поездки в ГДР. После проверки наших анкетных данных в КГБ офицер этой грозной организации с нами провёл подробный инструктаж, как себя вести, чтобы не попасть в лапы коварных западных разведок и не опозорить великую страну социализма. Это: и по одному не ходить, и никуда без разрешения руководителя не отлучаться, и знакомств не заводить, адресов прохожим не давать. И в конце беседы доверительно сообщил, что о каждом нашем неправильном шаге или слове и м б у д е т т о т ч а с и з в е с т н о.

За 10 дней мы побывали в Берлине, Потсдаме, Лейпциге, Верхней Саксонии и Дрездене. Проживали или в гостиницах в центре городов, или в студенческих общежитиях. Знакомились с достопримечательностями, встречались с молодёжью в клубах германо-советской дружбы. В одном из таких клубов (кажется, в Дрездене, где нам организовали встречу с антифашистами) на должности директора в своё время выполнял задание (шпионил) и офицер контрразведки Путин.

Наконец-то и я побывал в знаменитой Дрезденской галерее и вдоволь налюбовался рафаэлевской Мадонной. Погулял в Трептов-парке, где до сих пор стоит величественный памятник советскому солдату с девочкой спасённой на руках, у Бранденбургских ворот, у рейхстага, у Берлинской стены. С языком проблем не возникало: в нашей группе было 11 преподавателей немецкого языка, из которых двоих немцы даже понимали, да и я знал слов 30, которые произносил с берлинским диалектом, как уверял немец-гид.

Поразила чистота и ухоженность немецких селений, немецкая пунктуальность и бережное отношение к своей природе, хотя этим за 200 лет до меня уже восторгался наш историк Карамзин.

К нам, русским, немцы внешне все относились доброжелательно: и старики, и молодёжь. (А я не забыл 1941-1943 годы, когда слово «немцы!» приводило нас в ужас, оно несло нашему народу смерть и горе, рабство и кабалу.) В магазинах поражало разнообразие и высокое качество товаров, намного дешевле наших. На обменные рубли привёз я жене модные сапожки, а будущему новорождённому разные ползунки и шапочки. Но, к сожалению, и жене, и родившемуся Диме немецкие вещи оказались слишком малы. Сапожки продали с большим наваром, а детское приданое раздарили друзьям.

Чехословакия

Аппетит приходит во время еды. На следующий год я упросил ребят из обкома комсомола включить меня в группу на туристическую поездку в Чехословакию. Выехали из Москвы поездом «Москва-Прага».

Три дня гуляли по пражским улицам. Удивительной красоты этот истинно европейский город. Я и сейчас помню Карлов мост, площадь святого Вацлава с величественным собором и часами. Проживали в студенческих городках вместе с туристами из других стран в Праге, Брно, Братиславе.

Поскольку группа была молодёжная, то нам каждый вечер организовывали встречи в барах с туристами-студентами: немцами, поляками, болгарами, югославами, венграми. Запомнилось несколько забавных эпизодов. Так, в Праге на очередное мероприятие в студенческом баре двое наших парней, кстати, учителя из Стародуба, не пошли. Они попросили разрешения остаться в номере и пригласить к себе в гости проживавших на их этаже югославов. Не прошло и часа, как появляются парни в баре. Сконфуженные и растерянные. С виноватым видом они объясняют, что приглашённые туристы из Югославии после угощения почему-то так опьянели, их так развезло, что они между собой затеяли драку. Едва их развели по номерам. Получился в общежитии шум, пришли дежурные. Как бы чего не вышло.

– Чем вы их угощали? – спрашивает Валентина, старшая группы.
– Как у нас принято, достали «Столичную», нарезали сало, поставили пиво. И всего-то выпили по четвертинке, это по 250 граммов на брата. Отчего тут опьянеть? – сокрушались ребята.

– А югославы закусывали?

– Мы закусывали салом, а они пили водку маленькими глоточками и дымили сигаретами. Сало, правда, они есть не стали. Здоровые, под два метра ростом, а пить не умеют.

Посмеялись мы над ребятами и посоветовали впредь пить с европейцами поосторожнее.

О том, что европейцы не умеют пить, т.е. пьют не по-нашему, не стаканами, а маленькими порциями и не закусывая, убедился я уже в Брно на встрече в баре с чешскими студентами.

Хозяева чехи рассадили нас по столикам вперемешку с чехами и поляками. Столики пустые, в буфете можно было взять только сигареты, воду и пиво. С собой мы принесли «Столичную водку», очень популярную тогда в Европе.

Поляки русских демонстративно не замечали, чехи же на каждом столе пытались втянуть нас в дискуссию на щекотливые темы о политике, о демократии, чего нам делать было нельзя, не полагалось по инструкции. Особенно громко критиковала Советский Союз за соседним столом студентка Пражского университета Гелена, высокая, спортивного вида девушка, будущий экономист. Другие чехи притихли и посмеивались, слушая Гелену. Некоторые наши туристки пытались оправдываться, но их доводы о преимуществах социалистической системы перед Западом вызывали у чехов только смех.

Это был 1967 год, пик холодной войны, когда разные западные «радиоголоса» пытались опорочить нашу страну и социализм. У нас «голоса» глушили, а в Чехии их регулярно слушали и всему верили. И Запад готовил молодёжь этой страны к выступлению против СССР. Оставалось менее года до чешского восстания, когда в Прагу пришлось вводить советские танки. Но мы этого тогда не знали, поэтому обвинения Гелены нас в фашизме и тоталитаризме просто напугали. Наши девушки растерялись, и их аргументы звучали совсем неубедительно. Другие чехи улыбками и жестами одобряли свою подружку. Валентина была в отчаянии и попросила меня предпринять что-нибудь, чтобы Гелена перестала нас критиковать и замолчала.

Я встал и галантно пригласил чешку за свой столик, где мы с Валерой, высоким красавцем-блондином, инженером из Бежицы, уже распечатали «Столичную».

Для знакомства мы предложили Гелене выпить нашей русской водки. Валера разлил «Столичную» по фужерам и поднял тост за дружбу всех народов. Гелена было заупрямилась пить водку из объёмистого фужера, но я заверил, что «Столичную» по-русски надо пить или фужерами, или стаканами, но только не рюмками и не глоточками, а залпом. Вот как Валера. Валера бережно взял фужер тремя пальцами, поднёс ко рту, медленно опрокинул водку в рот, проглотил, зажмурив от удовольствия глаза, понюхал рукав рубашки и, улыбаясь, затянулся папиросой. Со стороны казалось, что он выпил чашку кофе и наслаждается его божественным ароматом.

Гелена отважно подняла фужер и мелкими глотками, стараясь не дышать, выпила содержимое до дна. Водка обожгла ей рот, пищевод, ей не хватало воздуха, она не могла перевести дыхания. Валера без промедления подал ей папиросу «Беломор», помог прикурить. Чешка кивком поблагодарила и привычно сделала первую затяжку. Но что это? Её охватил судорожный кашель, из глаз полились слёзы. «Беломор» она ещё не курила. Она стала быстро пьянеть, на лице застыла виноватая улыбка. Чешка что-то пыталась сказать, но язык упорно отказывался ей подчиняться, руки безвольно опустились на стол. Дискуссию она продолжать уже не могла.

Я огляделся. Валентина мне поощрительно улыбнулась и показала большой палец: мол, молодцы, выручили. К Гелене тут же подскочили два чеха, подхватили под мышки и увели из бара. Больше мы её не видели. Оказывается, как потом разъяснил мне Валера, свалила Гелену не столько водка, как русская папироса «Беломор», выкуренная после фужера. Это не чета их слабым сигаретам с ароматным дымом.

Этот эпизод не был столь забавным и в Брянске имел неожиданное продолжение. О дискуссии в баре в деталях стало известно от стукачей КГБ, и некоторых туристок по приезду несколько раз в органы вызывали на допрос. Активных участниц дискуссии, «не давших должный отпор враждебной пропаганде западных спецслужб» органы лишили права на поездки за рубеж, а Эмилию, которая дала Гелене свой домашний адрес, отстранили от должности завуча профтехучилища №19.

И опять я был удивлён порядком, ухоженностью городов этой страны, бережным отношением жителей к своему прошлому, к природе, их пунктуальностью и высокой культурой быта.

Но за две недели пребывания в этой стране мы так устали от чужой речи, от чужой культуры, от чуждых взглядов, что с большой радостью встретили своих пограничников, Россию, первый советский пограничный городишко Чоп, где можно было расслабиться, где все говорили по-русски и где не надо оглядываться на вездесущие органы.

Болгария

Поездка в Болгарию оставила самые приятные впечатления. Казалось, что я не за границей, а в своей стране, среди близких доброжелательных людей. И природа как у нас, и море то же Чёрное, и фамилии русские на –ов, и буквы такие же на вывесках, и богослужение на том же старославянском языке, и юмор такой же. Да и техника: автобусы, троллейбусы, автомашины, трактора – наши. Болгарские только вина, коньяки, трикотаж, уклад жизни.

В Болгарию ехал я уже бесплатно, был утверждён высокой комиссией руководителем группы брянских туристов. Группа была сборная, профсоюзная, разновозрастная, не учительская. Да и меня назначили руководителем потому, что я работал специалистом в областном Совете и дружил с коллегами из обкома КПСС.

В пути были и досадные происшествия. Первая неприятность меня ждала на границе с Румынией. Разменял я в банке советские деньги туристов на болгарские, выдал каждому его долю, остальные отправился сдавать в банк на сберкнижку. Перевозить с собою туристу разрешалось только 30 рублей десятками.

А в это время таможенники проверяли в вагоне вещи туристов на предмет провозки контрабанды. Возвращаюсь к поезду, а навстречу четверо таможенников ведут моего туриста Василия, 50-летнего инженера из Бежицы, на вокзал в свою контору. Минуты за две до отхода поезда Василий возвращается, вконец расстроенный. Оказывается, когда таможенники зашли в его купе проверять багаж, один из них показал из рукава какую-то штучку и сказал, что этот прибор находит деньги везде, куда бы пассажир ни спрятал. Вася испугался и тут же признался, что, провожая, жена зашила ему в трусы 300 рублей, чтобы он купил на эти деньги ковёр. Таможенники и водили Васю в таможню, где он снимал трусы и доставал провозимые незаконно советские десятки. Деньги забрали, составили протокол на открытие уголовного дела да ещё и штраф взяли болгарскими левами.

По инструкции я должен был высадить контрабандиста Василия с поезда и отправить домой, но жаль было пожилого человека, наивного неудачника, и так до смерти напуганного. Да и поезд, пока он мне рассказывал об этом, стучал колёсами уже по румынским рельсам.

Потом я узнал, что этот трюк по изъятию денег таможенники проделывали с туристами в каждом вагоне. В соседнем вагоне, где ехала группа из Грузии, туристы в испуге просто выкидывали деньги на пол. На вопрос, чьи деньги, все отвечали, что не знают. И советская валюта шла в карманы слуг закона. А приборы и протоколы были фальшивые. Но на этот трюк бывалые туристы не попадались и деньги провозили, сколько хотели. Но это были, как правило, работники торговли. А в моей группе их ехало не более половины.

В Бухаресте нас из поезда пересадили в автобус, и к Дунаю, который служит границей между Румынией и Болгарией, мы уже катили на «Икарусе». Не выходя из автобуса, пересекли мост, и вот мы уже в Болгарии. Первый город Русса. Этот город киевский князь русичей Святослав ещё в 10 веке хотел сделать столицей своего государства, отсюда он совершал победоносные походы на Византию.

Пожив 2 дня в Руссе, отправились дальше. А дальше был Пловдив, где с высокой горы на красивый город с фонтанами смотрит бронзовый «Алёша» – замечательный памятник русскому солдату, Тырново – первая столица-крепость Болгарского княжества, Габрово – столица юмора, где скупость габровцев стала их достопримечательностью и достоинством, Шипка.

Шипка – это горный перевал на высоте 1185 м, где зимой 1877 года русские войска вели упорные бои за независимость братьев-болгар. Поднимался на гору, где навек застыли пушки, громившие турецких янычар. Они отлиты на Брянском заводе «Арсенал». У подножия горы русскими построен православный храм-музей, где под плитами покоятся останки погибших на Шипке русских воинов. Есть плита с именами земляков – воинов Стародубского полка. Там же в храме можно заказать и поминальную молитву, и поставить свечку за упокой погибших тут земляков.

Два дня загорали на Золотых песках – знаменитом болгарском пляже. Признаться, на пляже было прохладно, и некоторые пожилые туристы, боясь простудиться, загорали в кальсонах и комбинациях.

И вот, наконец, София – столица этой милой страны. Самое величественное здание – собор Александра Невского, построенный русскими в конце 19 века. Вмещает до 10 000 верующих. Прощальный вечер в ресторане, и мы поездом София – Москва утром отправляемся домой. Но в последний вечер у меня в группе снова небольшое происшествие. После обильного ужина, где допивали привезённую с собой «Столичную» и дегустировали болгарский коньяк «Плиска», туристы разбрелись по своим номерам. Часа в 2 ночи звонит пожилая туристка и с тревогой заявляет, что её соседки Нелли до сих пор нет. Нелли – женщина лет 40, тихая, скромная, ни разу никуда без предупреждения не отлучалась. Всё беспокоилась о сыне-студенте, которого воспитывала одна.

Я вышел из своего номера, спустился в холл. Нигде ни души. Вернулся в номер. Снова старушка звонит, жалуется, что не спит, думает, что Нелли уже и в живых нет. Уже три часа ночи. Самому не до сна. Случись что-нибудь с женщиной, и мне не сдобровать. Начал звонить по её подругам, спрашивать, не знает ли кто, где Нелли. Никто не знает. Растревожил напрасно только что уснувших девушек. Еле дождался шести утра, когда швейцар открыл двери отеля. Вышел на улицу. Уже начинало светать. Ночь была прохладной, густой туман окутывал дома, с деревьев падали крупные капли росы. На улицах прохожих ещё нет, изредка пробежит автомобиль, и снова тишина. Тревога за судьбу женщины нарастала. Вспоминались эпизоды из кинофильмов про шпионов, когда хитростью и коварством западные спецслужбы ловили в свои сети неопытных советских людей, усыпляли, совращали, заставляли просить у них убежища, отказываться от Родины. И как я вернусь домой без туристки? Начнутся допросы в КГБ, в парткоме. И зачем согласился быть руководителем, взял на свою голову такую ответственность? С полчаса я ходил около отеля, поглядывая на проспект и с тревогой приглядываясь к редким прохожим. Стало почти светло. Я решил вернуться в номер, побриться и в 8 часов утра сообщить в посольство о пропаже туристки. Уже повернулся в сторону отеля. И вдруг со стороны проспекта Димитрова послышалась протяжная русская песня. Кто-то низким задушевным женским голосом медленно выводил:

– Ах, зачем эта ночь так была хороша, не болела бы грудь, не стонала б душа…

Я повернулся в сторону проспекта. Из тумана приближался силуэт медленно бредущей по тротуару женщины. Она повернула к отелю, продолжая петь старинный русский романс. Это была она, наша туристка Нелли. Она меня не замечала, хотя была уже в двух шагах. Волосы её были разбросаны по плечам, на лице блуждала счастливая улыбка, глаза полузакрыты.

– Нелли, это вы? Где вы были всю ночь? И почему вы бродите одна ночью в чужом городе? – остановил я её вопросами.

– Михаил Александрович, какая я счастливая, какой чудесный город, какие замечательные тут люди! – не переставая улыбаться, затараторила Нелли.

– Но я не слышу ответа на свои вопросы, – настаивал я. – Ведь вся группа беспокоится.

И она рассказала. Из её сбивчивого рассказа я узнал, что вечером в ресторане во время прощального ужина она познакомилась с двумя молодыми болгарами. Они уговорили её посмотреть ночную Софию, возили в ночной клуб, угощали хорошим коньяком, затем пригласили на квартиру, где ей подавали замечательный кофе, а с рассветом проводили до проспекта и показали, как дойти до отеля. А не спешит она, потому что забыла взять с собою пропуск, всё равно её до 8 часов не пустят.

Ругать я её не стал. Провёл в отель, но попросил никому о своих ночных приключениях не рассказывать. А за завтраком всей группе сказал, что зря некоторых беспокоил ночью звонками, не знал, что Нелли ночевала в номере старосты Аллы.

После завтрака привезли нас в автобусе на вокзал к поезду, все целы и невредимы. Я облегчённо вздохнул. Прощай, браты болгары! И вагон тронулся. Отсыпался я уже в поезде.

– Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех, – разносились по вагону слова популярной песни моей юности. Соскучились мы за две недели по своему Советскому Союзу.

Румыния

Румыния для меня оказалась последней зарубежной поездкой. За год до этого меня направляли везти группу туристов в Венгрию, уже прошёл проверку в КГБ, но вдруг воспротивилась жена. Что-то ей не понравилось в этой идее. Поездка тогда не состоялась, отдыхал на даче и в Абхазии, в Пицунде.

В Румынию направлялась группа членов профсоюза со своими детьми от 3 до 12 лет. Почти все были из сельских районов области. Со мною ехала и 12-летняя дочурка Катя. Я был руководителем, поэтому за путёвку не платил.

Поездка оказалась трудной. Дети капризничали, родители по поводу и без повода раздражались. Румынская кухня с кислыми супами и щами, вызывавшая расстройства детских желудков, нам не нравилась. В СССР начиналась горбачёвская перестройка, авторитет русских под влиянием западной пропаганды в мире падал, румыны открыто выражали нам свою неприязнь. Да и страна их переживала громадные трудности, во всём был дефицит. Нигде до этого я не встречал столько бедных людей, а также кочующих цыган.

Почти всё время мы провели на Чёрном море, загорая на неухоженных пляжах. К удивлению, на этих же пляжах отдыхали и немцы, и поляки, и венгры, и чехи. Наверное, привлекала дешевизна и солёное море.

И отправили нашу группу на день раньше, что не прибавило туристам оптимизма. Выезжали поездом «Бухарест-Москва». В столице были целые сутки, целый день свободно бродили по Бухаресту.

Бухарест понравился своим великолепием, несмотря на разрытые улицы и обилие строительных кранов: румыны начали возводить в столице метро. Много в городе православных церквей, богослужение ведётся на старославянском языке, наверное, непонятном для румын. С нами румыны уже тогда практически не торговали, поэтому товары в магазинах были только румынские, качеством от наших почти не отличались. Еле смогли израсходовать разрешённую на обмен валюту. В общем, для кого первый блин – комом, то для меня таковым оказался последний.

ВРЕМЯ ТЕРЯТЬ

«Всему своё время, – пишет Екклесиаст в Библии, – время искать и время терять… И нет ничего нового под солнцем».

С развалом моего родного СССР и приходом к власти разрушителей гайдаров и ельциных закончилось моё время искать. Теперь мои путешествия и поездки ограничились пределами области в рамках служебных командировок. Работая в администрации области референтом, уполномоченным Совета по делам религий, а затем главным государственным инспектором по охране труда, я по долгу службы побывал практически в каждом населённом пункте Брянщины, исколесил её вдоль и поперёк, с горечью наблюдая упадок нравов чиновников-«демократов» и обнищание деревни. Наступило в р е м я т е р я т ь.

Но и эти поездки с уходом на пенсию закончились. И стал я простым созерцателем, а не участником событий.

А теперь, после серии инфарктов, путешествую по странам и континентам, сидя дома на диване и переключая каналы экрана телевизора, да иногда ещё на автобусе проеду за 20 км в Слободу, на дачу, порадуюсь просторам и тёплому солнцу. И мечтаю теперь только о том, чтобы и завтра самочувствие моё было не хуже, чем вчера, и чтобы в последний путь Всевышний не торопился меня призвать. Хочется ещё погостить на этой милой Земле, насладиться плодами дел своих, порадоваться улыбкам родных и близких.

Потому что в с е м у с в о ё в р е м я. «Ибо, – читаем мы в древней книге, – кто приведёт его посмотреть на то, что будет после него?».

На 23-м километре Ленинградского шоссе - том самом рубеже, где суровой осенью 1941 года был остановлен рвущийся к Москве враг, вознеслись к небу три огромных железобетонных "ежа" - памятник героическим защитникам столицы. На гранитном постаменте выбиты слова песни:

И врагу никогда не добиться,
Чтоб склонилась твоя голова...

Это строки из песни, ставшей гимном города-героя. О подробностях его рождения я и хочу рассказать. Проездом из Ярославля на фронт в Москве оказался младший лейтенант Марк Лисянский. Грузовик, на котором он ехал, случайно остановился у дома, на котором была вывеска "Редакция журнала "Новый мир". Решение пришло мгновенно. Младший лейтенант вбежал по лестнице, отдал секретарше от руки переписанное стихотворение, начинавшееся строкой "Я по свету немало хаживал" и поспешил вниз, чтобы не заставлять ждать машину.

"Новый мир" в декабре 1941-го это стихотворение опубликовал. Наверное, так бы и осталось оно на журнальных страницах, если бы весной 42-го не попало в руки композитора Исаака Дунаевского. Он прочитал стихотворение Лисянского в агитпоезде ансамбля песни и пляски Центрального дома культуры железнодорожников, за многие тысячи километров от Москвы. И тут же в купе вагона на полях журнала записал мелодию, навеянную первой строфой "Моей Москвы".

Я по свету немало хаживал,
Жил в землянках, в окопах, в тайге,
Знал разлуку, любил в тоске...

Вторая строфа композитору не понравилась. Но где искать незнакомого автора стихов? Дунаевский обратился за помощью к молодому режиссеру своего ансамбля Сереже Аграняну, с которым в первые месяцы войны написал не одну песню. Именно он и написал остальные строфы, без которых представить теперь эту песню уже невозможно:

Я люблю подмосковные рощи
И мосты над твоею рекой,
И кремлевский курантов бой...

В то время еще свежи были у всех в памяти волнующие строки очерка А. Кривицкого, опубликованного в газете «Красная звезда», где рассказывалось о беспримерном подвиге двадцати восьми героев-панфиловцев на подмосковном разъезде Дубосеково. Это не могло не найти своего отражения в песне - была написана строфа «Мы запомним суровую осень…», а первые строки этого куплета песни соединились с несколько видоизмененной Аграняном и композитором (по требованию мелодии) концовкой стихотворения Лисянского.

Вероятно, мало кто теперь помнит, что была в этой песне и еще одна строфа, принадлежащая Аграняну. Со временем она видоизменялась, а потом и вовсе отпала. Пелось в этом куплете о том, во что верили, о чем мечтали, ради чего шли на бой, - о грядущей непременной победе:

День придет - мы разгоним тучи,
Вновь родная земля расцветет,
Я приду в мой город могучий,
Город дружбы и мира оплот.
Я увижу родные лица.
Расскажу, как вдали тосковал…
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

Среди произведений, написанных И. О. Дунаевским в годы Великой Отечественной войны, «Моя Москва» получила, пожалуй, наибольшую известность и распространение. Вспоминая о впечатлении, которое произвело на него появление этой песни Дунаевского, композитор К. В. Молчанов писал: «..Песня о Москве” раскрыла нам совершенно иного композитора, скупого на эмоции, очень сдержанного, но по-прежнему необыкновенно лиричного. Только лирика его на этот раз была очень мужественной, подтянутой.
Честно говоря, я не знаю песни, в особенности тех лет, которая бы так ясно, с такой предельной точностью отразила отношение всех советских людей к Москве. И для тех, кто был на фронте, и для тех, кто оставался в далеком тылу, Москва была не просто столицей, а поистине сердцем страны. Вот эти чувства людей, внутренне тянувшихся к Москве, Дунаевский, по-моему, и передал удивительно точно».

Первое исполнение песни состоялось на станции Дивизионная, недалеко от Улан-Удэ, и спела ее солистка ансамбля ЦДКЖ Марина Бабьяло. Много лет спустя она рассказывала:
- Этот необычный концерт навсегда мне запомнился. Вы не представляете, как трудно было сдержать слезы: москвичи ведь все мы, а Москва-то далеко, и Москве трудно... Отзвучали последние аккорды. Что творилось! Пять раз подряд пришлось нам исполнять эту песню. Видели бы вы лица, в особенности глаза слушавших нас бойцов!

Весной 1943 года Дунаевскому предложили записать "Мою Москву" на радио и на грампластинку. Правда, чиновники в радиокомитете поинтересовались, почему в песне ничего не говорится о вожде, и предложили восполнить этот пробел.
Исаак Осипович дипломатично, но твердо ответил, что для этого надо хотя бы разыскать Лисянского. Однако музыкальный редактор радио не стал дожидаться, когда отыщут автора и по собственной инициативе заменил в тексте песни всего одну строку "Где любимая девушка ждет" - на "Где любимый наш Сталин живет".

В этой редакции песня прозвучала в эфире и была услышана Сталиным. В тот же день в одном из кабинетов ЦК раздался телефонный звонок:

- Товарищ Щербаков, - послышался знакомый голос Верховного , - надеюсь, вы слышали сегодняшний концерт по радио и песню о Москве Дунаевского? Хорошая песня... Только не объясните ли мне, когда это девушка Сталиным стала?

Инициаторам "подмены" крепко досталось. Но вопрос о судьбе "Моей Москвы" еще долго оставался открытым, вплоть до 1944 года, когда композитору удалось наконец-то отыскать Марка Лисянского, вызвать с фронта в Москву, согласовать с ним окончательный вариант песни, которая по праву стала теперь гимном столицы.

Бирюков Юрий. Гимн исполняли на "Бис" . Как девушку чуть не заменили Сталиным / Ю. Бирюков // Труд. – 2001. – 5 мая. - № 082.

Моя Москва

Стихи М. ЛИСЯНСКОГО, Музыка И. ДУНАЕВСКОГО

Я. по свету немало хаживал:
Жил в землянке, в окопах, в тайге,
Похоронен был дважды заживо,
Знал разлуку, любил в тоске.

Но Москвой я привык гордиться,
И везде повторял я слова:
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

Я люблю подмосковные рощи
И мосты над твоею рекой;
Я люблю твою Красную площадь
И кремлевских курантов бой.

В городах и далеких станицах
О тебе не умолкнет молва,
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

Мы запомним суровую осень,
Скрежет танков и отблеск штыков,
И в сердцах будут жить двадцать восемь
Самых храбрых твоих сынов.

И врагу никогда не добиться,
Чтоб склонилась твоя голова,
Дорогая моя столица!
Золотая моя Москва!

МОЯ МОСКВА

Слова Марка Лисянского и Сергея Аграняна
Музыка Исаака Дунаевского

Я по свету немало хаживал,

Но Москвою привык я гордиться,
И везде повторяю слова:
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

Я люблю подмосковные рощи
И мосты над твоею рекой.

И кремлевских курантов бой.

О тебе не умолкнет молва,
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

Мы запомним суровую осень,

И в сердцах будут жить двадцать восемь
Самых храбрых твоих сынов.

Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

Русские советские песни (1917-1977). Сост. Н. Крюков и Я. Шведов. М., «Худож. лит.», 1977

Стихотворение "Моя Москва" написано лейтенантом Марком Лисянским в 1941 году; проезжая через Москву на фронт, он отдал его в редакцию "Нового мира", и в декабре 1941 оно было опубликовано. Весной 1942 года Исаак Дунаевский написал мелодию, но композитора устроила лишь первая строфа текста Лисянского, потому для песни остальные сочинил режиссер оркестра Дунаевского Сергей Агранян. В итоге, самому Лисянскому в приведенном выше варианте принадлежит первый куплет и вторая половина третьего куплета.

В песне был еще один куплет с упоминанием любимой девушки ("Где любимая девушка ждет"). Но в 1943, когда песню записывали на пластинку, руководство радио потребовало упомянуть в тексте имя вождя, и музыкальный редактор заменил строчку с девушкой на "Где любимый наш Сталин живет". После 1956-го песня за это поплатилась - куплет выкинули из обращения.

Над Москвою знамена славы,
Торжествует победу народ.
Здравствуй, город Великой Державы,
Где любимый наш Сталин живет.
Будем вечно тобою гордиться,
Будет жить твоя слава в веках,
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

Юрий Бирюков

ГИМН ИСПОЛНЯЛИ НА "БИС"
Как девушку чуть не заменили Сталиным

(Газета "Труд", № 082 за 05.05.2001)

И врагу никогда не добиться,
Чтоб склонилась твоя голова...

Это строки из песни, ставшей гимном города-героя. О подробностях его рождения я и хочу рассказать.

Проездом из Ярославля на фронт в Москве оказался младший лейтенант Марк Лисянский. Грузовик, на котором он ехал, случайно остановился у дома, на котором была вывеска "Редакция журнала "Новый мир". Решение пришло мгновенно. Младший лейтенант вбежал по лестнице, отдал секретарше от руки переписанное стихотворение, начинавшееся строкой "Я по свету немало хаживал" и поспешил вниз, чтобы не заставлять ждать машину.

Я по свету немало хаживал,
Жил в землянках, в окопах, в тайге,
Похоронен был дважды заживо,
Знал разлуку, любил в тоске...

Я люблю подмосковные рощи
И мосты над твоею рекой,
Я люблю твою Красную площадь
И кремлевский курантов бой...

Первое исполнение песни состоялось на станции Дивизионная, недалеко от Улан-Удэ, и спела ее солистка ансамбля ЦДКЖ Марина Бабьяло.

Много лет спустя она рассказывала:

Этот необычный концерт навсегда мне запомнился. Вы не представляете, как трудно было сдержать слезы: москвичи ведь все мы, а Москва-то далеко, и Москве трудно... Отзвучали последние аккорды. Что творилось! Пять раз подряд пришлось нам исполнять эту песню. Видели бы вы лица, в особенности глаза слушавших нас бойцов!

Исаак Осипович дипломатично, но твердо ответил, что для этого надо хотя бы разыскать Лисянского. Однако музыкальный редактор радио не стал дожидаться, когда отыщут автора и по собственной инициативе заменил в тексте песни всего одну строку "Где любимая девушка ждет" - на "Где любимый наш Сталин живет".

Товарищ Щербаков, - послышался знакомый голос Верховного, - надеюсь, вы слышали сегодняшний концерт по радио и песню о Москве Дунаевского? Хорошая песня... Только не объясните ли мне, когда это девушка Сталиным стала?..

ВАРИАНТ

Я по свету немало хаживал,
Жил в землянках, в окопах, в тайге,
Похоронен был дважды заживо,
Знал разлуку, любил в тоске.
Но всегда я привык гордиться,
И везде повторял я слова:
"Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!"

Я люблю подмосковные рощи
И мосты над твоею рекой;
Я люблю твою Красную площадь
И кремлевских курантов бой.
В городах и далеких станицах
О тебе не умолкнет молва,
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

Мы запомним суровую осень,
Скрежет танков и отблеск штыков,
И в веках будут жить двадцать восемь
Самых храбрых твоих сынов.
И врагу никогда не добиться,
Чтоб склонилась твоя голова,
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

Нам дороги эти позабыть нельзя. Песенник. Сост. А. П. Павлинов, Т. П. Орлова. СПб., «Композитор – Санкт-Петербург», 2005. - с прим: "слова и музыка написаны в 1942 году".

Песня "Моя Москва" – удивительное сочетание мягкости и лиричности с ритмом марша. Слова песни написали Сергей Агранян и Марк Лисянский. Она стала жизненной творческой удачей каждого. С. Агранян больше ничего не написал. Лисянский возвращался к ней в течение всей жизни: в 1951 г. он выпустил сборник стихов "Золотая моя Москва", а в 1977 – "Дорогая моя столица".

Г.В. Андреевский в книге "Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху" (2003) вспоминает, что в 30-40-е гг. он жил в одной квартире с тремя сёстрами – Розой, Марьяной и Антониной. Фамилия их была Агранян. Так вот их брат – Сергей написал стихотворение "Я по свету немало хаживал" и показал его поэту Марку Лисянскому. Лисянский стихотворение подредактировал и отнёс Дунаевскому, который написал музыку.

Сам Лисянский утверждал, что написал стихотворение осенью 1941 г. по дороге на фронт и отдал его в редакцию журнала "Новый мир". Дунаевский увидел стихотворение уже опубликованным и записал мелодию прямо на журнальной странице. Поскольку стихотворение показалось слишком коротким, кто-то обратился к Аграняну, и тот без ведома автора дописал требуемый текст.

Если всё было так, как утверждает Лисянский, то публикация в журнале устанавливает его авторство, и рукописные варианты стихотворения не имеют значения. Видимо, всё было сложнее, потому что авторство стихотворения обсуждалось долго.

Только 29 января 1965 г. Бюро творческого объединения поэтов Московского отделения Союза советских писателей установило, что у стихотворения два автора: Сергей Агранян и Марк Лисянский.

Однако этим дело не кончилось. Например, уже в наши дни в сборнике песен "Я вас люблю, столица!" (1997), посвящённом 850-летию города, упоминается только один автор – М. Лисянский. Существуют и другие публикации, разделяющие это мнение.

В то же самое время в энциклопедии "Москва" (1997) авторами названы С. Агранян и М. Лисянский. Оба автора указаны и в книге "Символика Москвы" (2003).

Весьма возможно, что Агранян действительно обратился к Лисянскому за помощью...

Марк Лисянский умер в 1993 г. и похоронен на Ваганьковском кладбище. О судьбе Сергея Аграняна ничего не известно. Как знать, если бы не встреча этих людей, мы бы ничего не узнали о стихах, ставших песней "Моя Москва". Думаю, что оба сделали много для рождения песни, оставившей след в жизни не одного поколения. Сохраним благодарную память и о том, кто стоял у истоков шедевра, и о том, кто дал ему дорогу в жизнь.

Иллюстрации к песне "Моя Москва"

Песня настолько зрительно ощутима, что подобрать к ней иллюстрации не составляет труда. Хотя, возможно, где-то существуют иллюстрации, созданные специально для неё.

"Я по свету немало хаживал" – Я.Д. Ромас. На плотах, 1947;
"Я люблю подмосковные рощи" – И.И. Левитан . Берёзовая роща, 1889;
"Мы припомним суровую осень" – К.Ф. Юон. Парад на Красной площади 7 ноября 1941 года, 1949.

Слова песни "Моя Москва"

До сих пор слова песни в разных источниках немного отличаются друг от друга. Один из вариантов можно прослушать в исполнении Юрия Гуляева (1930-1986), удивительно тонко передавшего неожиданное сочетание лиричности и маршевости песни.

Я по свету немало хаживал,
Жил в землянке, в окопах, в тайге,
Похоронен был дважды заживо,
Знал разлуку, любил в тоске.

Но всегда я Москвою гордился,
И везде повторял я слова:
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

Я люблю подмосковные рощи
И мосты над твоею рекой,
Я люблю твою Красную площадь
И кремлёвских курантов бой.

В городах и далёких станицах
О тебе не умолкнет молва,
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

Мы припомним суровую осень,
Скрежет танков и отблеск штыков,
И в веках будут жить двадцать восемь
Самых храбрых твоих сынов.

И врагу никогда не добиться,
Чтоб склонилась твоя голова,
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

Песня "Моя Москва" – слушать

Гимн Москвы

С 1996 года песня "Моя Москва" – Гимн Москвы. И, наверное, хорошо, что гимном стала некогда популярная песня с хорошим текстом и знакомой мелодией. Сделать гимн на заказ едва ли бы получилось.