Записки боевика о чеченской кампании. Участники Первой чеченской кампании о войне (14 фото) Протоиерей Сергей Жигулин

Александр Иванович, вы не раз говорили, что чеченская кампания 1994 года была большой ошибкой. Почему?

Не просто ошибкой или полностью непродуманной авантюрой - во время многих пресс-конференций, как у нас в стране, так и за рубежом, я прямо утверждал, что это было настоящее преступление!

Но разве у федерального центра не было поводов начинать антитеррористическую кампанию? Ведь к началу 1994 года многие политики, общественники, сотрудники МВД и ФСБ откровенно заявляли: дальше терпеть то, что творит в Чечне режим Дудаева, невозможно!

Разумеется, ситуация в Чечне уже стала такой, что дальше терпеть это было невозможно. Но есть важный момент: а почему вообще допустили такую ситуацию? Ведь ведение войны внутри своего же государства - это катастрофа. Потому надо заранее не допускать предпосылок для её начала. И в данном случае речь не шла о каких-то невозможных решениях - я считаю, что предотвратить войну в Чечне было довольно-таки просто.

И каким же образом?

По моему мнению, главным катализатором напряжённости в Чечне являлся Джохар Дудаев, который благодаря своим заслугам завоевал большую популярность среди чеченцев. Были и другие, кто мутил воду, но Дудаев оставался символом сепаратизма. Почему было загодя не перевести Джохара Дудаева в Москву , скажем, на должность заместителя министра обороны, тем самым удалив его из Чечни? Возможно, это сразу не решило бы всех проблем, но способствовало бы их снятию. Хотя всё-таки надо признать, что было очень много людей, заинтересованных в том, чтобы эта война началась. И находились они не только в Грозном , но и в Москве, и даже на другом континенте.

И в чём состоял их интерес?

У каждого был свой. Вокруг Ельцина тогда были две группировки, и каждая боролась за влияние. Одна твердила, что войну начинать нельзя, вторая - что надо воевать. Вторая в итоге победила. К тому же, как известно, Ельцин был человеком, мягко говоря, неординарным и легко внушаемым - знающие люди говорили, что если с Ельциным пройтись от туалета до его кабинета, то по пути ему можно навязать любую мысль.

Пришли к выводу, что если так пойдёт дальше, то сделать с Чечнёй будет уже ничего нельзя. Потому что со всем народом воевать просто невозможно, а из-за того, что возникла идеология, на место каждого погибшего боевика становились двое, а то и трое человек

Это что касается отечественных «интересантов». А были ещё и иностранные. Война в Чечне пошла на руку США, поскольку очень сильно ослабила Россию , позволив удалить её как преемницу СССР с мировой политической арены. Ведь что произошло - после того как мы ввязались в эту войну, то куда бы ни сунулись, голос нашей страны на международной арене не имел ровным счётом никакого веса. Нам всюду говорили: мол, прежде чем лезть в мировую политику, вы сначала разберитесь, что у вас дома творится, вон как в Чечне права человека нарушаются! Было обидно, мы пытались приводить свои аргументы, но они никому не были нужны.

Помню, простые чеченцы мне рассказывали байку, будто война началась оттого, что из России в Чечню шли самолёты, набитые оружием, которое Дудаев затем продавал и отдавал «откат» большим чиновникам в Москве. А потом он перестал делиться, и тогда на него двинули танки. Ещё в то время много писали о том, что с войны кормятся новоиспечённые олигархи вроде Березовского и Ходорковского - дескать, под шумок они перехватили в свою собственность нефтяные промыслы и качают нефть, не платя налоги. Может ли быть зерно правды в этих историях?

Нет, в Чечне в то время были свои олигархи, которые наживались на нефти. Война в Чечне дала многим возможность жить за счёт продажи самодельного бензина. Чеченские нефтяные дырки не были нужны: своих хватало. А вот что касается продажи оружия, то какие-то мутные истории, связанные с этим, имели место. Я не думаю, что этим занималось правительство, скорее всего к этому были причастны коррумпированные военные, хотя кто-то из членов мог пользоваться деньгами от продажи оружия. Говорю же: на войне есть много способов нажиться, зависит от того, какую ты должность занимаешь и какие у тебя возможности. Скажем, некоторые военные собирали медные и латунные гильзы от патронов, сдавали их, за что получали деньги. Ну и воровство, само собой.

«Со всем народом воевать просто невозможно»

Бывший начальник охраны Ельцина Александр Коржаков в своей книге писал, что это глава администрации президента Сергей Филатов убедил сделать ставку на Умара Автурханова, дать ему танки и таким образом попытаться в ноябре 1994 года с ходу взять Грозный. Считалось, что чеченцы побоятся начинать боевые действия…

Это было очень наивное представление. Ни за каким Автурхановым чеченцы бы не пошли, Дудаев тогда был лидером своей нации. Вот это решение в итоге очень дорого обошлось. Что стало с теми танками? Все были сожжены, вместо боя получилась бойня. По-другому и не могло получиться - танками в городах не воюют. Удивительно, как вообще такая мысль могла прийти кому-то в голову. Я объясняю это тем, что в то время вокруг Ельцина крутилось множество некомпетентных людей. Потому я и говорю, что войну нельзя было начинать, потому что при трезвом взгляде любой бы понял, что Россия к вой­не была абсолютно не готова. Вспомните, что мы все увидели - в огромной стране не оказалось боеспособных частей, которым могли бы провести контртеррористическую операцию! Нет солдат, нет знающих своё дело офицеров! А эта фраза министра обороны Павла Грачёва , сказанная им после штурма Грозного: «Мальчики умирали с улыбкой на устах». Это же даже не кощунство - это законченная олигофрения!

После того как мы ввязались в эту войну, то куда бы ни сунулись, голос нашей страны на международной арене не имел ровным счётом никакого веса

Не готовы оказались и спецслужбы. Думаю, ни для кого не является секретом, что чеченские бандгруппы и полевые командиры получали финансовую поддержку из-за рубежа. И противостоять этому было сложно, потому что во время президентства Ельцина вся наша заграничная резидентура, а также агентура спецслужб оказались развалены, и в особенности эти оперативные звенья пострадали на Ближнем Востоке.

Также вряд ли можно назвать секретом тот факт, что боевики имели поддержку и в самой России…

Было много очень странных случаев, о которых мне рассказывали в том числе сами чеченцы. Например, наши вой­ска обстреливают какой-то аул. Но тут в него въезжает Джохар Дудаев и огонь сразу же прекращается. Потом он уезжает и снова начинается обстрел. Сами чеченцы, повторюсь, мне говорили: «Александр Иванович, о чём это говорит? Это говорит о том, что был какой-то сговор между какими-то военными, воюющими в Чечне, и Дудаевым». Значит, было прямое предательство!

А давайте вспомним, как осве­щалась в прессе война в Чечне, где боевиков, убивавших наших ребят, называли «повстанцами» и «борцами за свободу». Некоторые журналисты, не хочу называть их фамилии, прямо встали на путь предательства интересов России. Сегодня они работают в президентских структурах, а тогда дружили с Хаттабом и писали пасквильные статьи, за которые получали хорошие деньги. Когда я узнал от очень близких людей в МВД, что такие журналисты практически работают на чеченских боевиков, то предложил провести оперативным путём утечку информации об этом. И даже о том, кто спал с Хаттабом.

Первая чеченская вой­на закончилась Хасавюртовскими соглашениями о перемирии между федеральным центром и Чеченской Респуб­ликой, которые многие назвали позорными. Стоило ли его заключать?

Проблема была в том, что терроризм на Кавказе стал приобретать идеологическую основу. Публично провозглашался газават - борьба с неверными, создание халифата, причём всё это замешивалось на квазиисламских идеях. Мы тогда проводили по этому поводу слушания в Госдуме и пришли к выводу, что если так пойдёт дальше, то сделать с Чечнёй будет уже ничего нельзя. Потому что со всем народом воевать просто невозможно, а из-за того, что возникла идеология, на место каждого погибшего боевика становились двое, а то и трое человек. К тому же не надо забывать, что чеченцы хорошо помнили депортацию в Казахстан, и это не способствовало возникновению сипматий к России. Потому почва для вербовки чеченцев у представителей международного терроризма была весьма прочная. В связи с этим надо было решать, как перевести контртеррористическую операцию внутрь республики. Для этого нужно было найти доброкачественные силы, которые это смогут сделать. И они были найдены нашим президентом в лице Ахмата Кадырова .

«Рамзан Кадыров, по моему глубокому убеждению, никогда не станет Дудаевым»

Почему, на ваш взгляд, ставка была сделана именно на клан Кадыровых?

А какой был другой вариант? Руслан Хасбулатов ? Я помню Руслана Имрановича как умного экономиста, очень приятного человека, но у чеченцев он, надо сказать прямо, популярностью не пользовался, для них он был больше русским. Алу Алханов ? Он тоже человек уважаемый и заслуженный - генерал МВД. Но для чеченцев, он опять-таки не был своим, они не без оснований считали, что Алханов будет прежде всего работать на Москву. А Ахмат Кадыров был как раз своим, потому что сам воевал против федерального центра, но потом, как и многие, понял, что у этой войны нет смысла, потому что если она будет продолжаться и дальше, то чеченцев как народ просто уничтожат, зато отдельные кланы смогут нажиться. Потому Ахмат Кадыров и пошёл на переговоры с представителями президента, согласившись перейти на сторону российской власти. И именно этого ему не простили террористы, взорвав его 9 мая 2004 года на стадионе в Грозном. После смерти Ахмата Кадырова на его место пришёл Рамзан Кадыров, которого я, кстати, уважаю. Вот из этого паренька, не имевшего даже высшего образования, получился очень сильный политический деятель, который сегодня защищает интересы России. Я знаю, что либералы настроены против него и всячески издевались над ним, называя его недоумком. Также пытаются критиковать то, что мы направляем в Чечню из бюджета большое количество денег. Но я считаю это оправданным. Главное в политике - достижение поставленной гуманной цели. Раньше из Чечни вывозили трупы русских солдат, а сейчас в республике вообще исчез терроризм как явление.

За счёт чего же исчез терроризм? Не из-за жестокости ли Рамзана Кадырова, как об этом порой говорят?

Это Кавказ. Президент дал такую возможность, и чеченцы сами стали разбираться с террористами. Для сравнения: когда дерутся члены семьи и в эту драку начинают влезать посторонние, эта драка начинает только разгораться. Чеченцам же, повторюсь, дали возможность самим отрегулировать свои внутренние вопросы.

А не может ли произойти так, что Рамзан Кадыров сам задумается о том, что его рес­публике хорошо было бы получить больше суверенитета?

Нет, по моему глубокому убеждению, Рамзан Кадыров никогда не станет Дудаевым. Рамзан врос в российскую политику и государственную структуру, стал её признанным государственником, который уже вошёл в историю. Более того, его уже побаиваются международные террористы, потому что Рамзан своих слов на ветер не бросает. Потому, думаю, его вполне могут использовать для борьбы с международным терроризмом и проникновением радикального ислама. Сейчас в Сирии разгромили террористов из ИГИЛ (экстремистская организация, запрещена в РФ), но для того чтобы ликвидировать её полностью, нужно ликвидировать её идеологию, которая уже, к глубокому сожалению, распространяется и в нашей стране - в России появились её представители и вербовочные группы. Кто будет бороться с экстремистами, если представить, что они смогут прорваться на Кавказ? Лично я думаю, что роль борца по противостоянию этим головорезам будет отведена не только армии, но и Рамзану Кадырову. Во-первых, у него огромный опыт борьбы с террористами, во-вторых, у него 80 тыс. подготовленных бойцов. Причём все они мусульмане, что крайне важно, поскольку кроме пуль и снарядов террористам будет противопоставлен и настоящий ислам.

Началась вторая чеченская война.

«В начале мая нас перебросили в горы к северо-западу от Гудермеса, на южную оконечность Барагунского хребта. Отсюда мы держим под прицелом железнодорожный мост через Сунжу, который охраняется омоновцами. Перед тем как омоновцев вырежут, они успеют вызвать огонь на себя Каждую ночь у них «война». Омоновцы с вечера до утра палят вокруг без передыху изо всех видов оружия. Через несколько дней их сменяет наша 7-я рота. Ночные «войны» сразу прекращаются: пехота расползается по «секретам» и спокойно отстреливает духов.

У нас же «наверху» совсем тишина, никакой войны. Несмотря на это, круглосуточно выставляются наблюдатели, ставятся растяжки. Обычная профилактика. Еще севернее по хребту расположился 1-й батальон. Танкистов, как обычно, раскидали по всем блокпостам.

Кругом — ни души. Красота и природа. Погода стоит чудесная: то жара, то ливень, а то возьмет и снег ночью выпадет. Утром все тает, а днем — опять Африка. А далеко на юге видны высокие горы, где снег не тает никогда. Когда-нибудь мы доберемся и до них… Кругом растет чебрец, и мы постоянно завариваем его с чаем. Под боком — Сунжа. Если бросить в нее гранату, то рыбы набирается полный вещмешок»

Чеченец молится в Грозном. Фото Михаила Евстафьева. (wikipedia.org)

«Увидел подорванную машину, она лежала на своей оторванной башне, в днище дыра около 3 кв. м почти от борта до борта. Вокруг лежали бойцы, им оказывали помощь. Сильно ребят поломало, у одного были выбиты глаза (уже наложили повязку) и к ноге в качестве шины примотан автомат, его сильно трясло, место вокруг представляло из себя смесь грязи, масла, крови, патронов и какого-то мусора… Только встали в окоп, как сдетонировал боекомплект у БМП. Взрыв был такой силы, что одна из дверей врезала по бочкам танку ротного (пустые были), башню вместе с верхним листом корпуса покорежило и отбросило на несколько метров, борта слегка разошлись. Да и нам с наводчиком досталось — весь день тошнило. Люки были приоткрыты (на торсионах болтались), встали на стопор. Потом загорелся МТ-ЛБ минометчиков с минами, его столкнули БТСом с высоты, в том месте был довольно крутой спуск метров 200, он докатился до самого низа, погорел, подымил и потух. Примерно к середине дня туман начал рассеиваться, прилетела пара вертолетов Ми-24, прошла над нами, и, как только оказались над позициями духов — по ним открыли довольно сильный огонь из стрелкового и гранатометов (вертолеты шли на небольшой высоте)»

Воспоминания Хусейна Исханова (во время войны был личным адъютантом Аслана Масхадова), беседовал журналист Дмитрий Пашинский:

«У нас даже патронов не хватало. Возле автоматчика бегали два-три человека с голыми руками и ждали, когда он подстрелит кого-нибудь. Благо вскоре оружия завезли навалом — хочешь добудь в бою, хочешь — купи. АК-74 стоил $100−300, 120-й гранатомет — $700. Можно было купить хоть танк ($3−5 тысяч). Солдаты его чуть испортят, стрельнут — типа в бою потеряли. Им — деньги в карман, нам — танковый батальон из трех танков. Со временем оружие менялось на бутылку водки или банку консервов. Я с этим добром мог через всю Чечню проехать. Подъезжаешь к блокпосту. Там солдатики — чумазые, голодные. Зима, а они в резиновых сапогах.

Первая чеченская война. (ridus.ru)

Российские войска начали штурмовать Грозный с окраин. Мы пытались их удержать, но на нас шли и шли — пехотой, танками, вертолетами, авиацией. Они заняли возвышенности и город лежал как на ладони — бомби не хочу! Масхадов приказал стянуть все войска к центру и занять оборону у президентского дворца, где развернулись самые ожесточенные бои»

«После суточных перестрелок боевики стали принимать попытки прорваться в здание ж. д. вокзала, а сдерживать их натиск было все трудней и трудней, патронов уже практический не оставалось, раненых и убитых становилась с каждым разом все больше и больше, силы и надежды на помощь были на исходе. Мы держались изо всех сил, и надеялись, что вот-вот подойдет подкрепление с боеприпасами, но долгожданной помощи мы так и не дождались. В тот раз я получил многочисленные осколочные ранения: бедра, обоих рук, грудной клетки, правой кисти, в правом ухе разорвалась барабанная перепонка. Я надел свой танковый шлем, и сразу голове стало спокойней, полегче, выстрелы пулеметов и автоматов, а также из гранатомётов, которые били по осыпающим стенам вокзала, не так четко доносились до мозгов через шлем. Страшно было, что будешь как обуза, пока на ногах, можешь воевать»

Воспоминания ветерана Евгения Горнушкина об обстрелах боевиками:

«Нельзя было спокойно даже в туалет выйти. Начинали стрелять в 23−00 до часа ночи. Мы уже к этому времени не спали и сидели в окопах, снаряжая магазины, а при появлении боевиков открывали огонь. Установки были окопаны, обтянуты сеткой рабицей в два ряда, чтобы выстрелы от гранатомета не долетели до машины. Отбиваться приходилось обычными автоматами либо минометами и АГС. Потом, чтобы враги не смогли выходить на наши позиции, мы стали минировать берега реки, по которым они каждый раз пробирались, установили осветительные ракеты. Также нас регулярно обстреливали снайперы, но мы им успешно отвечали»

С.Сивков. «Взятие Бамута. Из воспоминаний о чеченской войне 1994−1996 годов»:

«Для меня бой на Лысой горе был самым тяжелым из всех, что я видел в ту войну. Спали мы недолго и поднялись в четыре часа утра, а уже в пять часов все колонны построились — и наши, и соседние. В центре 324-й полк наступал на Лысую гору, а справа от нас 133-я и 166-я бригада штурмовали Анжелику (я не знаю, какие имена у этих гор на географической карте, но все называли их именно так). С левого фланга на Лысую гору должен был наступать спецназ внутренних войск МВД, однако утром его еще не было, и где он находился, мы не знали. Первыми в атаку пошли вертолеты. Летели они красиво: одно звено быстро сменяло другое, уничтожая на своем пути все, что можно. Одновременно подключились танки, САУ, РСЗО «Град» — одним словом, заработала вся огневая мощь. Под весь этот шум наша группа проехала вправо от Бамута к блок-посту МВД. Выйдя из-за него на поле (шириной около полутора километров), мы спешились, построились и двинулись вперед. Впереди пошли БМП: они полностью простреляли небольшую еловую рощицу, стоявшую перед нами. Дойдя до леса, мы перегруппировались, а затем вытянулись в одну цепь. Здесь нам и сообщили, что спецназ прикроет нас с левого фланга, а мы пойдем справа, вдоль поля. Приказ был простой: «Ни звука, ни писка, ни крика». В лесу первыми шли разведчики и сапер, а мы потихоньку двигались вслед за ними и, как обычно, смотрели во все стороны (замыкание колонны — назад, а середина — вправо и влево). Все рассказы о том, что «федералы» шли на штурм Бамута в несколько эшелонов, что вперед посылали необстрелянных солдат срочной службы — полная чушь. Людей у нас было мало, и все шагали в одной цепи: офицеры и сержанты, прапорщики и солдаты, контрактники и срочники. Вместе курили, вместе и умирали: когда мы выходили на бой, то даже по внешнему виду нас трудно было отличить друг от друга.

Идти было тяжело, перед подъемом пришлось задержаться для отдыха минут на пять, не больше. Очень скоро разведка доложила, что в середине горы вроде бы все спокойно, а вот наверху стоят какие-то укрепления. Комбат приказал, чтобы в укрепления пока не лезли, а дожидались остальных. Мы продолжили подъем по склону, который был буквально «распахан» огнем наших танков (укрепления чеченцев, однако, остались целы). Склон высотой пятнадцать-двадцать метров был почти отвесный. Пот лился градом, стояла страшная жара, а воды у нас было очень мало — никому не хотелось тащить в гору дополнительный груз. В этот момент кто-то спросил время, и я хорошо запомнил ответ: «Половина одиннадцатого». Преодолев склон, мы очутились на своеобразном балконе, и здесь просто свалились в траву от усталости. Почти в это же самое время у наших соседей справа началась стрельба.

Вторая чеченская война. (fototelegraf.ru)

К чеченским АГС вскоре подключился миномет. По нашим боевым порядкам он успел выпустить четыре мины. Правда, одна из них уткнулась в землю и не взорвалась, но другая попала точно. На моих глазах двух солдат буквально разнесло на куски, взрывной волной меня швырнуло на несколько метров и ударило головой о дерево. Минут двадцать я приходил в себя от контузии (в это время огонь артиллерии наводил сам командир роты.). Дальнейшее я помню хуже. Когда сели аккумуляторы, пришлось работать на другой, большой радиостанции, а меня одним из раненых послали к комату. Выбегая на склон, мы едва не угодили под пули снайпера. Нас он видел не очень хорошо и промахнулся. Мы спрятались за какой-то кусок дерева, передохнули и побежали вновь. Внизу как раз отправляли раненых. Дойдя до той ямы, где сидел комбат, я доложил обстановку. Сказал и о том, что не смогли достать тех чеченцев, которые переправлялись через речку. Он приказал мне взять гранатомет «Шмель» (здоровенную трубу весом 12 кг), а у меня одних автоматов было четыре штуки (свой собственный, раненого и двух погибших). Тащить гранатомет после всего случившегося не очень-то хотелось, и я рискнул обратиться: «Товарищ майор, когда я уходил на войну, мама просила меня не нарываться на неприятности! Тяжело мне будет бежать по пустому склону». Комбат ответил просто: «Слушай, сынок, если ты его сейчас не возьмешь, то считай, что первую неприятность ты уже нашел!» Пришлось взять. Обратный путь оказался нелегким. Как раз в поле зрения снайпера я споткнулся о какой-то корень и упал, притворившись мертвым. Однако снайпер принялся стрелять по ногам, оторвал пулей каблук, и тогда я решил не испытывать больше судьбу: рванулся так, как только мог — это и спасло.

Помощи все не было, лишь артиллерия поддерживала нас постоянным огнем. К вечеру (часов в пять или в шесть — точно не помню) мы полностью выдохлись. В это время с криками: «Ура, спецназ, вперед!» появились долгожданные «спецы». Но сами они ничего не смогли сделать, а помочь им было невозможно. После недолгой перестрелки спецназ откатился вниз, и мы опять остались одни. Чечено-ингушская граница проходила недалеко, в нескольких километрах от Бамута. Днем она была незаметна, и никто об этом даже не думал. А когда стемнело и в домах на западе зажглись электрические огоньки, граница вдруг стала ощутимой. Мирная жизнь, близкая и невозможная для нас, протекала рядом — там, где люди не боялись включать свет в темноте. Умирать все равно страшно: не один раз вспоминал я там и маму родную, и всех богов. Отступать нельзя, наступать невозможно — мы могли лишь висеть на склоне и ждать. С сигаретами было нормально, а воды у нас к тому времени не осталось. Мертвые лежали неподалеку от меня, и я чувствовал запах разлагающихся тел, смешанный с пороховой гарью. Кто-то уже ничего не соображал от жажды, и все с трудом удерживались от желания добежать до речки. Утром комбат просил продержаться еще два часа и пообещал, что воду за это время должны подвезти, если же не подвезут, то он лично поведет нас к реке».

11 декабря 1994 года подразделения Минобороны и МВД России вошли на территорию Чечни, выполняя подписанный двумя днями ранее указ президента Ельцина «О мерах по пресечению деятельности незаконных вооруженных формирований на территории Чеченской Республики и в зоне осетино-ингушского конфликта». Эта дата считается началом Первой чеченской кампании.

Война, которую Россия вела с боевиками и правительством самопровозглашенного государства Ичкерия, унесла несколько десятков тысяч жизней. Данные разнятся, и точных цифр до сих пор не может назвать никто. Потери федеральных войск убитыми и пропавшими без вести составляют чуть более 5000 человек. Боевиков, по разным данным, было ликвидировано и взято в плен от 17 000 (оценка федералов) либо убито 3800 (оценка чеченских источников).

Самые большие потери понесло мирное население, особенно если считать не только тех, кто пострадал на территории самой Чечни, но и жителей сопредельных территорий, в том числе жертв нападений на Буденновск, Кизляр и село Первомайское. По разным оценкам, были убиты 25 000–40 000 человек, и это только за период с 1994 по 1996 годы.

В день 25-летней годовщины Первой чеченской кампании вспоминаем хронологию событий и говорим с очевидцами, что мы помним сегодня о той войне.

«Перед штурмом Грозного военные знакомились за несколько часов до боя»

Грозный. 5 декабря 1994 г. Накануне войны. Авианалеты на Грозный прекратились, перед президентским дворцом продолжаются митинги. Бойцы дивизии особого назначения во время молитвы. Фото Бабушкин А./Фотохроника ТАСС

События в Чечне имеют длительную предысторию. Независимость республики была провозглашена еще до августовского путча, 8 июля 1991 года. В ноябре того же года Борис Ельцин ввел на территории Чечни чрезвычайное положение. В конце года начался процесс вывода с территории республики российских войск, который полностью завершился к июню 1992-го.
В то же время шло разграбление оставшихся со времен Советского союза военных складов. Часть оружия была украдена, часть – продана, около половины всего вооружения федералы были вынуждены передать чеченской стороне на безвозмездной основе.

Так в руках боевиков и местной армии, которую создавал президент республики Джохар Дудаев, оказалось огромное количество оружия и военной техники. Начались грабежи, убийства, открытое противостояние различных политических и криминальных кланов, от которых страдало местное население. Именно под предлогом защиты мирных жителей в Чечню в декабре 1994 года вошли федеральные войска.

Менее чем за месяц, взяв несколько населенных пунктов, в том числе Ханкалу, где находился военный аэропорт противника, федералы двинулись на Грозный. Штурм начался в ночь на 31 декабря. Попытка взять город провалилась. Позднее генерал Лев Рохлин говорил: «План операции, разработанный Грачевым и Квашниным, стал фактически планом гибели войск. Сегодня я могу с полной уверенностью утверждать, что он не был обоснован никакими оперативно-тактическими расчетами. Такой план имеет вполне определенное название – авантюра. А учитывая, что в результате его осуществления погибли сотни людей, – преступная авантюра».

Грозный. 24 апреля 1995 года. Жители города в подвале разрушенного дома. Фото Владимир Веленгурин /ИТАР-ТАСС

«Для меня Первая чеченская кампания началась в январе 1995 года: в Москве в госпитале им. Бурденко я увидел танкиста, который был тяжело ранен при штурме Грозного в новогоднюю ночь. Молодой паренек, лейтенантик зеленый 1994 года выпуска Казанского танкового училища, который сразу же попал в эту жуткую мясорубку. К тому моменту он перенес несколько операций, и предстояли еще вмешательства.

Его танк подбили на перекрестке улицы Маяковского в центре Грозного. Боевики российских военных уже ждали: во всех домах были блокированы первые этажи, на верхних сломаны межкомнатные перегородки, чтобы легче было перемещаться между огневыми позициями. На крышах сидели снайперы и гранатометчики. Один из них и попал в танк, когда бойцы приоткрыли на время верхний люк, чтобы не задохнуться. Все трое чудом выжили, но получили серьезные ранения.

Характерный момент, как готовилась эта операция. В интервью танкист рассказал мне, что с теми, кто войдет в его экипаж, он познакомился буквально за несколько часов до наступления. Ни о какой слаженности не шло и речи – это были люди из разных военных округов, настоящая сборная солянка. Имела место катастрофическая неготовность к ведению боя в городских условиях. А ведь некогда у советской армии был огромный опыт: этому учили в военных вузах, об этом были написаны книги, разобраны все сражения Великой отечественной, от Сталинграда до битвы за Берлин. И в 1994 году все это было забыто. Сколько парней мы потеряли, сколько потом выменивали пленных.

О страшных последствиях новогоднего штурма Грозного я узнал позднее, уже побывав в Чечне и успев составить свое мнение о той войне. В 1997 году мне в руки попала пленка, снятая бойцами московского ОМОНа для внутреннего пользования. Это служебное видео, которое нигде и никогда не было опубликовано. В кадре – бойцы, которые в январе 1995-го заходили в город уже после штурма, чтобы найти хоть кого-то живого, но видели только сожженные остовы нашей техники, а в домах – безоружных, расстрелянных боевиками солдат. Особенно мне запомнилась такая сцена: боец видит картонную коробку, толкает ее, она открывается, и оттуда выкатываются отрезанные человеческие головы».

Юрий Котенок

Военный обозреватель, в 1994 году – корреспондент газеты «Красный воин» Московского военного округа

«Солдатская мать хотела услышать, что ее сын жив»

Грозный. Блокпост. Февраль 1996 года. Фото Павла Смертина

Закрепиться в Грозном федеральным войскам удалось позже, после того, как 19 января 1995 года был взят Президентский дворец. В феврале Джохар Дудаев с подконтрольными ему войсками покинул столицу и отступил на юг Чечни.
Начало 1995 года прошло в боях за населенные пункты Бамут, Гудермес, Шали, Самашки, Ачхой-Мартан. В конце апреля президент Ельцин объявил временное перемирие по случаю 50-ой годовщины победы в Великой отечественной войне, однако оно соблюдалось не строго.

Уже 12 мая федеральные войска начали массированное наступление. В июне 1995 года было взято село Ведено, которое считалось опорным пунктом Дудаева, затем населенные пункты Ножай-Юрт и Шатой. Однако после террористического акта в Буденновске 14-17 июля, в ходе которого банда Шамиля Басаева захватила несколько тысяч заложников, было подписано соглашение о прекращении огня.

В момент такого затишья в Чечню могли приезжать российские и иностранные журналисты. Они не только освещали переговоры враждующих сторон, но и могли более свободно, чем в периоды боевых действий, передвигаться по республике, посещать отдаленные горные районы, брать интервью у полевых командиров, беседовать с самыми разными представителями чеченской стороны, чтобы узнать их точку зрения на происходящее.

«Когда я с коллегами в 1995 году приезжала освещать переговоры федералов и представителей Ичкерии, в республике было уже довольно много солдатских матерей, которые искали своих попавших в плен сыновей. Совершенно исступленно, ничего не боясь, полные надежды и одновременно отчаяния, ходили они по чеченским дорогам.

Обычно женщины держались группами, но однажды я увидела такую сцену: несколько матерей стоят вместе, и одна – поодаль, как будто ей объявили бойкот. Потом мне объяснили: эта женщина только что узнала, что ее сын жив и его сейчас обменяют. И ей было неловко смотреть в глаза подругам, от того, что она такая счастливая, ее сын скоро будет дома, а об их детях нет никаких вестей. Понимаете, эти матери – они искали и надеялись до последнего.

В ту поездку к нам с коллегами подошла женщина, которая узнала, что мы едем в горы, в Шатойский район к боевикам. Она дала нам фотографию своего сына, мол, в последний раз его видели где-то там, и просила поспрашивать, не знает ли кто-то о его судьбе. Я выполнила ее просьбу, и мне ответили: "Помним этого парня, его расстреляли". Переспросила: точно? Человек замялся, сказал: "Похоже точно. Скорее всего, точно". Но однозначного "да" я не услышала.

Прошло время. Эта мама нашла меня уже в Москве, позвонила в редакцию: "Помните, я вам давала фото сына, вы что-то узнали?" И пока я думала, как лучше ей сказать (может быть, я бы и сказала все как есть), она добавила: "Он же жив?" И я ответила: "Да, жив. Но где точно, сказать не могу". Не знаю, правильно ли я сделала, или нет. Но ведь нам так и не сказали точно, что его расстреляли, не показали его могилу. А она так хотела услышать, что ее сын жив».

Мария Эйсмонт

Адвокат, журналист, в 1995 году – корреспондент газеты «Сегодня»

«Какое счастье умереть за Христа»

Грозный. 29 марта 1995 года. На улицах разрушенного города. Фото Владимира Веленгурина /ИТАР-ТАСС

Тем временем Грозный был занят подразделениями внутренних войск. Они патрулировали город, несли караул на блок-постах. Но это была лишь видимость «мирного» времени. В городе наступил гуманитарный кризис: большинство домов было разрушено, пострадали больницы и школы, не было работы, трудно было купить самые простые продукты.

Гуманитарную помощь в республику поставляли сотрудники Международного красного креста. Продуктовый паек также было можно получить в храме Михаила Архангела. Ее настоятелем с 15 марта 1995 года стал протоиерей Анатолий Чистоусов. Сама церковь в результате неоднократных атак была сильно разрушена, службы проходили в приходском доме на территории храма.

Менее чем через год после описываемых событий протоиерей Анатолий Чистоусов и протоиерей Сергей Жигулин были захвачены боевиками. Чеченцы требовали от отца Анатолия отречься от христианской веры, подвергали пыткам и расстреляли 14 февраля 1996 года.

Иерей Анатолий Чистоусов. Фото Сергея Величкина/ Фотохроника ТАСС

«У нас был хлеб, принесенный нам вечером. И вот отец Анатолий предложил совершить братский евхаристический чин над этим хлебом, преобразуя его нашими молитвами на тело Христово. Совершив это священнодействие, мы разделили хлеб поровну, и с той минуты каждый хранил его у себя как святыню. Последний крошкой я имел возможность фактически причаститься, наверное, на четвертом или даже на пятом месяце заточения.

Помню, отец Анатолий сказал тогда : "Вот увидишь, ты освободишься, а я нет". Я взглянул на соузника и замер: его лицо преобразилось, стало таким светлым, его глаза невыразимо сияли. Затем он произнес: "Какое счастье умереть за Христа". Осознавая, что в эти минуты происходит нечто сверхъестественное, я тем не менее попытался "приземлить" ситуацию, заметив: "Время ли сейчас об этом говорить?.." Но сразу же осекся: как христианам первых веков и как жертвам послереволюционных гонений на Церковь в России, нам действительно выпало счастье пострадать за нашу веру Христову…»

Протоиерей Сергей Жигулин

Впоследствии он был освобожден, принял монашество с именем Филипп и получил сан архимандрита. Фото сделано сразу после освобождения.

«У него были черные волосы и абсолютно седое лицо»

Грозный. Февраль 1996 года. Фото Павла Смертина

В самом конце 1995 года боевики успели отвоевать обратно Аргун и Гудермес. Новый 1996 год начался с серии терактов. 9 января 1996 года банда полевого командира Салмана Радуева напала на город Кизляр в Дагестане, захватив свыше ста человек в местной больнице.

Отступая в Чечню, отряд ввязался в бой у села Первомайское, взяв к уже имевшимся у них 165 заложникам еще 37 человек. 19 января боевикам удалось уйти. В результате этого рейда погибли 78 военнослужащих, сотрудников МВД и мирных граждан Дагестана, несколько сотен человек получили ранения различной степени тяжести.

В начале марта 1996 года боевики под руководством Аслана Масхадова предприняли попытку отбить у федералов Грозный, назвав этот рейд Операция «Возмездие».

«Я оказался в Чечне в феврале месяце. Нашу группу журналистов приютили офицеры внутренних войск в комендатуре Заводского района. Свободно ходить по городу я не мог: мы передвигались на бронетранспортере, но часто случалось, что выйти из машины и начать снимать я не мог, не разрешали мои сопровождающие. Так урывками в течение недели я снимал "мирную" жизнь в развалинах, которые больше напоминали декорации фильма о Сталинграде.

Одним из моих провожатых был Сергей Немасев, заместитель командира по воспитательной части. Он ходил все время – мне тогда это очень запомнилось – в начищенных до блеска сапогах. Вокруг грязь, месиво, вот эта весенне-зимняя талая земля, развороченная танками, а у него начищенные сапоги, при том, что там давно уже никто не следил за внешним видом, люди жили на войне, понимая, что напасть на них могут в любую минуту. Меня это как-то успокаивало, внушало надежду.

Мы подружились. Потом я спешно уехал, и через несколько дней узнал о том, что боевики атаковали Грозный. Было понятно, что вероятнее всего, мои знакомые из комендатуры Заводского района погибли. И на фото, которые я вез в редакцию для публикации, были люди, которых уже нет в живых.

Через три месяца мы случайно встретились с Сергеем в Вятке, в кафе. Я его не сразу узнал: у него было… поседевшее лицо. Совершенно обескровленное. Волосы черные, а лицо – седое. Он выжил чудом. И рассказал, как их там убивали. Так что из этого кафе я тоже вышел другим человеком».

Павел Смертин

Фотограф, в 1996 году – сотрудник газеты «Вятский край»

«Предатель Родины нам не нужен. Пусть остается в Чечне»

Грозный. Комендатура Заводского района. Февраль 1996 года. Фото Павла Смертина

Первая, а позднее и вторая чеченская кампании вскрыли серьезную проблему – торговлю людьми. В рабы к полевым командирам попадали не только пленные солдаты, похищали военных, журналистов, иностранцев – ради выкупа. Молодых женщин – ради сексуальной эксплуатации. Мужчин – в основном для тяжелого физического труда. По разным оценкам, только за один 1995 год в рабство к чеченским боевикам попали более тысячи человек.

«В селе Ведено я и многие другие журналисты часто останавливались в доме одного из местных жителей. Он, конечно, воевал «на той» стороне, но ничего плохого мы о нем не слышали, на нем не было зверств, он не издевался над пленными, никого не пытал и не расстреливал, как другие боевики.

У соседей этого человека жил молодой парень, позже мы узнали, что он русский. Простая история: не захотел воевать, испугался, сбежал из части. Попал к какому-то жуткому полевому командиру, который всех казнил, но этому парню чудом повезло. Потом его передали еще одному командиру, он принял ислам и в итоге попал в эту семью. Там он не был на положении раба, к парню относились нормально: он общался, спокойно ходил по селу, ел с хозяевами за одним столом. Хотя грустил, конечно.

Рассказал нам: мама пила, воспитывала его бабушка – строгая, советской закалки, которая зачем-то отвела его в военкомат. Он в первый раз дезертировал, сбежал и вернулся домой, но бабушка повторно его сдала, там его избили и отправили в Чечню, где он дезертировал повторно.

А в Москве у этого парня была тетка, он помнил ее с детства и думал, что тетка бы его приняла. Семья была готова его отпустить, мы стали планировать эту операцию. Продумали, как его вывозить. Сфотографировали на фоне белой простыни, чтобы потом сделать ему липовое удостоверение прессы. Легенда была такая: он потерял паспорт и он с нами, такой же журналист.

Осталось найти тетку. Мы вернулись в Москву, искали ее, нашли, передали его письмо. Она выслушала нас очень вежливо, предложила чаю. А потом сказала: "Родину предавать недопустимо. Бог ему судья, но мы его знать не хотим. Нам предатели не нужны". И написала ему ответное письмо, мол, мы очень рады, что ты жив, но ты дезертир. Это был твой выбор, мы его принять не можем, делай что хочешь. Мы приехали туда, отдали письмо. Предложили ему все равно уехать. Но он поплакал и решил остаться. Сказал: "Раз так, мой дом теперь здесь"».

Первая чеченская кампания официально закончилась 31 августа 1996 года с подписанием Хасавюртовского мирного соглашения генералом Александром Лебедем и Асланом Масхадовым. В апреле того же года был убит Джохар Дудаев. После переговоров его преемника Зелимхана Яндарбиева с президентом Ельциным была подписана договоренность о прекращении огня, после чего, оставив чеченскую делегацию фактически в заложниках в Москве, Ельцин на военном самолете прилетел в Чечню, где, выступая перед военнослужащими российских войск, заявил: «Война окончилась. Победа за вами. Вы победили мятежный дудаевский режим».

Военные действия и теракты в городах России продолжались все лето 1996 года, однако после подписания соглашения в Хасавюрте федеральные власти начали вывод своих сил из республики, чтобы вновь ввести их уже чрез три года, начав Вторую чеченскую кампанию.

«Когда я с группой других журналистов приехал в Хасавюрт освещать подписание мирного соглашения, у меня было совершенно противоположное ощущение: мы не победили, у этой истории будет продолжение. В ту поездку у меня были три важные встречи, и каждая, как ниточка в будущее.

Во-первых, там я впервые увидел Хаттаба. Тогда мы еще не так много знали о том, что это за человек, насколько он кровожаден, и какие силы за ним стоят. Круглое, как арбуз, и довольно добродушное лицо – обычный, ничего особенно примечательного. Все его главные зверства были впереди.

Во-вторых, в ту поездку я познакомился с псковскими десантниками, которые охраняли железнодорожную станцию в районе Ханкалы. С их командиром Сергеем Молодовым мы очень тепло общались – это был удивительный человек и прекрасный собеседник. Совершенно не десантной внешности, худощавый, достаточно строгий, но очень любимый своими бойцами, было видно, как он заботился о подчиненных, и как они уважали его. Через три с половиной года я увидел новости про бой под Улус-Кертом, когда рота псковских десантников сдерживала натиск боевиков и погибла. Командиром этой роты был Сергей Молодов, ему посмертно было присвоено звание Героя России.

Наконец, третья встреча – это знакомство с Любовью Родионовой, мамой Евгения Родионова , убитого боевиками в мае 1996 года за отказ снять крест и принять ислам. Это была маленькая женщина, тихая и скромная, как мышка. У меня сохранилось ее фото: хрупкая фигурка в платке на фоне развалин Грозного. Она искала сына, валялась в ногах у полевых командиров – Басаева, Гелаева, Хаттаба. Ее посылали куда-то, порой на верную смерть – на минные поля, куражились над ее горем. Но она каким-то чудом выходила отовсюду живой. В момент нашей встречи она еще не нашла сына. Это уже потом я узнал, что останки Жени ей отдавали по частям: сначала эксгумировали тело, потом вернули голову, которую мать везла на родину в обычном поезде, а ее выгоняли из вагона из-за ужасающего запаха.

1. Юрий Котенок, «Шелест пролетающей брони » – воспоминания участника боев в Грозном 26 ноября 1994 года, которые предшествовали вводу войск в Чечню.

2. Виталий Носков, «Чеченские рассказы » – взгляд на события со стороны военных

3. Полина Жеребцова, «Муравей в стеклянной банке » – дневник 9-летней девочки, которая жила в Грозном и увидела войну глазами ребенка

4. Мадина Эльмурзаева, Дневник 1994-1995 годов – записи чеченской медсестры, которая жила и работала в Грозном. Погибла при исполнении своего профессионального долга

5. Фото Эдварда Оппа , корреспондента газеты «КоммерсантЪ», американца, приехавшего в Россию и увидевшего войну глазами иностранца

31 августа 1996 года были подписаны Хасавюртовские соглашения, положившие конец Первой чеченской войне. Журналист Олеся Емельянова отыскала участников Первой чеченской кампании и побеседовала с ними о войне, об их жизни после войны, об Ахмате Кадырове и о многом другом.

Дмитрий Белоусов, Санкт-Петербург, старший прапорщик ОМОН

В Чечне постоянно было ощущение: «Что я здесь делаю? Зачем все это надо?», но другой работы в 90-е годы не было. Мне супруга первая после первой же командировки сказала: «Или я, или война». А куда я пойду? Мы из командировок старались не вылезать, там хотя бы зарплату вовремя платили - 314 тысяч. Льготы были, «боевые» платили - это копейки были, точно не помню сколько. И бутылку водки давали, без нее тошновато было, в таких ситуациях от нее не пьянеешь, но со стрессом помогала справляться. Воевал я за зарплату. Дома семья, надо же было ее чем-то кормить. Никакой предыстории конфликта я не знал, ничего не читал.
Срочников молоденьких приходилось спиртом потихонечку отпаивать. Они только после учебки, для них проще умереть, чем воевать. Глаза разбегаются, головы вытаскивают, ничего не соображают. Кровь увидят, убитых увидят - спать не могут.
Убийство противоестественно для человека, хотя он привыкает ко всему. Когда голова не соображает, организм на автопилоте все делает. С чеченцами воевать было не так страшно, как с арабами-наемниками. Они намного опаснее, очень хорошо умеют воевать.

К штурму Грозного нас готовили около недели. Мы - 80 омоновцев - должны были штурмовать поселок Катаяма. Позже узнали, что там было 240 боевиков. В наши задачи входила разведка боем, а потом внутренние войска должны были нас подменить. Но ничего не получилось. Наши же по нам еще и ударили. Связи никакой не было. У нас своя милицейская рация, у танкистов своя волна, у вертолетчиков - своя. Мы рубеж проходим, артиллерия бьет, авиация бьет. Чеченцы испугались, подумали, что дураки какие-то. По слухам, штурмовать Катаяму изначально должен был новосибирский ОМОН, но их командир отказался. Поэтому нас с резерва кинули на штурм.
Среди чеченцев у меня были друзья в оппозиционных районах. В Шали, например, в Урус-Мартане.
После боевых действий кто-то спился, кто-то в дурдом попал - некоторых прямо из Чечни увозили в психушку. Никакой адаптации не было. Жена сразу ушла. Хорошего вспомнить не могу. Иногда кажется, что лучше все это вычеркнуть из памяти, чтобы жить дальше и идти вперед. А иногда хочется высказаться.
Льготы вроде есть, но все только на бумаге. Рычагов, как их получить, нет. Это я еще в городе живу, мне проще, а сельским жителям вообще невозможно. Руки-ноги есть - и то хорошо. Главная неприятность - это что ты рассчитываешь на государство, которое тебе все обещает, а потом оказывается, что ты никому не нужен. Я чувствовал себя героем, получил орден Мужества. Это была моя гордость. Сейчас уже по-другому на все смотрю.
Если бы сейчас предложили поехать повоевать - поехал бы, наверное. Там проще. Есть враг и есть друг, черное и белое - перестаешь видеть оттенки. А в мирной жизни надо крутиться и изгибаться. Это утомительно. Когда Украина началась, хотел поехать, но жена нынешняя отговорила.

Владимир Быков, Москва, сержант пехоты

Когда я попал в Чечню, мне было 20 лет. Это был осознанный выбор, я обратился в военкомат и в мае 1996 года уехал контрактником. До этого два года я учился в военном училище, в школе занимался пулевой стрельбой.
В Моздоке нас загрузили в вертолет Ми-26. Было ощущение, что видишь кадры из американского кино. Когда прилетели в Ханкалу, бойцы, которые уже прослужили некоторое время, предложили мне попить. Мне дали стакан воды. Я сделал глоток, и первая мысль была: «Куда бы это выплеснуть?». Вкус «военной воды» с хлоркой и пантоцидом - своеобразная точка невозврата и понимания, что пути назад нет.
Я себя героем не чувствовал и не чувствую. Чтобы стать героем на войне, надо либо погибнуть, либо совершить поступок, ставший достоянием общественности, либо находиться близко к командиру. А командиры, как правило, далеко.
Моей целью на войне были минимальные потери. Я воевал не за красных или белых, я воевал за своих ребят. На войне происходит переоценка ценностей, ты по-другому начинаешь смотреть на жизнь.
Чувство страха начинает пропадать где-то через месяц, и это очень плохо, появляется безразличие ко всему. Каждый из него выходил по-своему. Кто-то курил, кто-то пил. Я писал письма. Описывал горы, погоду, местных жителей и их обычаи. Потом эти письма рвал. Отправлять все равно не было возможности.

Психологически было тяжело, потому что зачастую не понятно, друг перед тобой или враг. Вроде днем человек спокойно ездит на работу, а ночью выходит с автоматом и обстреливает блокпосты. Днем ты с ним в нормальных отношениях, а вечером он в тебя стреляет.
Мы для себя делили чеченцев на равнинных и горных. Равнинные более интеллигентные люди, больше интегрированные в наше общество. А у живущих в горах совсем другой менталитет, женщина для них никто. Попросишь у дамы документы для проверки - и это может быть воспринято как личное оскорбление ее мужа. Нам попадались женщины из горных сел, у которых даже паспортов не было.
Однажды на блокпосту на пересечении с Сержень-Юртом мы остановили автомобиль. Из него вышел человек, у которого было желтое удостоверение на английском и арабском языках. Это оказался муфтий Ахмат Кадыров. Поговорили достаточно мирно на бытовые темы. Он спросил, можно ли чем-то помочь. У нас тогда была сложность с питанием, хлеба не было. Потом он привез нам на блокпост два лотка батонов. Хотели ему деньги дать, но он не взял.
Я думаю, что мы могли бы закончить войну так, чтобы не было второй чеченской. Нужно было идти до конца, а не заключать мирное соглашение на позорных условиях. Многие солдаты и офицеры тогда чувствовали, что государство их предало.
Когда я вернулся домой, с головой ушел в учебу. Учился в одном институте, параллельно в другом, еще и работал, чтобы мозг занять. Потом кандидатскую диссертацию защитил.
Когда я был студентом, меня отправили на курс оказания психосоциальной помощи для лиц, прошедших через горячие точки, организованный голландским университетом. Я тогда подумал, что Голландия же ни с кем не воевала в последнее время. Но мне ответили, что Голландия участвовала в войне Индонезии в конце 40-х годов - целых две тысячи человек. Я предложил им показать в качестве учебного материала видеокассету из Чечни. Но их психологи оказались морально не готовы и просили не показывать запись аудитории.

Андрей Амосов, Санкт-Петербург, майор СОБР

Что я буду офицером, я знал класса с третьего-четвертого. Папа у меня милиционер, сейчас уже на пенсии, дед офицер, брат родной тоже офицер, прадед погиб в Финской войне. На генетическом уровне это дало свои плоды. В школе я занимался спортом, потом была армия, группа специального назначения. У меня всегда было желание отдать долг родине, и когда мне предложили пойти в специальный отряд быстрого реагирования, я согласился. Сомнений, ехать или нет, не было, я давал присягу. Во время срочной службы я был в Ингушетии, мне было понятно, какой менталитет меня ждет. Я понимал, куда я еду.
Когда идешь в СОБР, глупо не думать, что можешь потерять жизнь. Но мой выбор был осознанный. Я готов отдать жизнь за родину и за друзей. Какие тут сомнения? Политикой должны заниматься политики, а боевые структуры должны выполнять приказы. Я считаю, что ввод войск в Чечню и при Ельцине, и при Путине был верным, чтобы радикальная тема не распространилась дальше на территории России.
Для меня чеченцы никогда не были врагами. У меня первый товарищ в техникуме был чеченец, его Хамзат звали. В Чечне мы отдавали им рис и гречку, у нас хорошее питание было, а они нуждались.
Мы работали по лидерам бандформирований. Одного из них мы с боем захватили в четыре часа утра и уничтожили. За это я получил медаль «За отвагу».

На спецзаданиях мы действовали слаженно, как единая команда. Задачи ставились разные, порой трудновыполнимые. И это не только боевые задачи. Нужно было выживать в горах, мерзнуть, спать по очереди возле буржуйки и согревать друг друга объятьями, когда нет дров. Все пацаны для меня герои. Коллектив помогал преодолевать страх, когда боевики были в 50 метрах и кричали «Сдавайтесь!». Когда я вспоминаю Чечню, я больше представляю лица друзей, как мы шутили, нашу сплоченность. Юмор был специфический, на грани сарказма. Мне кажется, раньше я это недооценивал.
Нам было проще адаптироваться, поскольку мы работали в одном подразделении и в командировки вместе ездили. Проходило время, и мы сами изъявляли желание снова поехать на Северный Кавказ. Физический фактор срабатывал. Чувство страха, которое дает адреналин, сильно влияло. Я расценивал боевые задачи и как долг, и как отдых.
Интересно было бы посмотреть на современный Грозный. Когда я его видел, он был похож на Сталинград. Сейчас война периодически снится, бывают тревожные сны.

Александр Подскребаев, Москва, сержант спецназа ГРУ

В Чечню я попал в 1996 году. У нас не было ни одного срочника, только офицеры и контрактники. Я поехал, потому что Родину защищать должны взрослые люди, а не малолетние щенки. У нас в батальоне командировочных не было, только боевые, мы получали 100 долларов в месяц. Ехал не за деньги, а воевать за свою страну. «Если родина в опасности - значит, всем идти на фронт», - еще Высоцкий пел.
Война в Чечне появилась не на ровном месте, это вина Ельцина. Он сам Дудаева и вооружил - когда выводили оттуда наши части, все склады Северо-Кавказского военного округа оставили ему. Я разговаривал с простыми чеченцами, в гробу они видали эту войну. Они жили нормально, всех устраивала жизнь. Не чеченцы начали войну и не Дудаев, а Ельцин. Одна сплошная подстава.
Чеченцы воевали кто за деньги, кто за родину. У них была своя правда. У меня не было ощущения, что они абсолютное зло. Но на войне не бывает правды.
На войне ты обязан выполнять приказы, тут уж никуда не денешься, даже преступные приказы. После ты имеешь право их обжаловать, но сначала должен выполнить. И мы выполняли преступные приказы. Вот когда, например, ввели Майкопскую бригаду в Грозный под Новый год. Разведчики знали, что этого нельзя было делать, но приказ был сверху. Сколько пацанов погнали на смерть. Это было предательство в чистом виде.

Взять хотя бы инкассаторский «КамАЗ» с деньгами, который стоял возле штаба 205 бригады, когда подписали Хасавюртовские соглашения. Бородатые дядьки приезжали и загружали мешками деньги. Фээсбэшники боевикам деньги выдавали якобы на восстановление Чечни. А у нас зарплату не платили, зато нам Ельцин зажигалки Zippo подарил.
Для меня настоящие герои - Буданов и Шаманов. Мой начальник штаба - герой. Будучи в Чечне он умудрялся писать научную работу о разрыве артиллерийского ствола. Это человек, за счет которого мощь русского оружия станет сильнее. У чеченцев тоже был героизм. Им были свойственны и бесстрашие, и самопожертвование. Они защищали свою землю, им объяснили, что на них напали.
Я считаю, что появление посттравматического синдрома сильно зависит от отношения общества. Если тебе в глаза все время говорят «Да ты убийца!», кого-то это может травмировать. В Великую Отечественную никаких синдромов не было, потому что встречала родина героев.
О войне надо рассказывать под определенным углом, чтобы люди дурью не занимались. Все равно будет мир, только часть народа будет убита. И не самая худшая часть. Толку от этого никакого.

Александр Чернов, Москва, полковник в отставке, внутренние войска

В Чечне я работал начальником вычислительного центра. Выехали мы 25 июля 1995 года. Ехали вчетвером: я как начальник вычислительного центра и три моих сотрудника. Прилетели в Моздок, вышли из самолета. Первое впечатление - дикая жара. Вертушкой нас доставили в Ханкалу. По традиции во всех горячих точках первый день нерабочий. Я привез с собой две литровых бутылки водки «Белый орел», два батона финской колбасы. Мужики выставили кизлярский коньяк и осетрину.
Лагерь внутренних войск в Ханкале представлял собой четырехугольник, обнесенный колючей проволокой. При въезде висел рельс на случай артиллерийских налетов, чтобы поднимать тревогу. Мы вчетвером жили в вагончике. Довольно удобно было, даже холодильник у нас был. Морозилка была набита бутылками с водой, поскольку жара была невыносимая.
Наш вычислительный центр занимался сбором и обработкой всей информации, в первую очередь оперативной. Раньше вся информация передавалась по ЗАС (засекречивающей аппаратуре связи). А за полгода до Чечни у нас появился прибор, который назывался РАМС, - не знаю, как это расшифровывается. Этот прибор позволял соединять компьютер с ЗАС, и мы могли передавать секретную информацию в Москву. Помимо внутренней работы типа всяких справок, два раза в сутки - в 6 утра и 12 ночи - мы передавали оперативную сводку в Москву. Несмотря на то что объем файлов был небольшой, связь была иногда плохая, и процесс затягивался надолго.
У нас была видеокамера, и мы снимали все. Самая главная съемка - это переговоры Романова (заместитель министра внутренних дел России, командующий внутренними войсками Анатолий Романов) с Масхадовым (один из лидеров сепаратистов Аслан Масхадов). На переговорах были два оператора: с их стороны и с нашей. Секретчики забрали у нас кассету, и ее дальнейшую судьбу я не знаю. Или, например, появилась новая гаубица. Романов сказал нам: «Езжайте и снимите, как она работает». Наш оператор также снял сюжет, как нашли головы трех иностранных журналистов. Мы передали пленку в Москву, ее там обработали и показали сюжет по телевидению.

Май 1996 года, аэродром военной базы в Ханкале

Война была очень неподготовленная. Пьяные Грачев и Егоров отправили под Новый год танкистов в Грозный, и их там всех пожгли. Танки отправлять в город - это не совсем правильное решение. И состав личный был не подготовлен. Дошло до того, что морпехов сняли с Дальнего Востока и туда кинули. Люди должны быть обкатаны, а тут пацанов чуть не из учебки сразу в бой бросали. Потерь можно было бы избежать, во вторую кампанию их было на порядок меньше. Перемирие дало небольшую передышку.
Я уверен, что первой чеченской можно было избежать. Я считаю, что основные виновники этой войны - Ельцин, Грачев и Егоров, они ее развязали. Если бы Ельцин назначил Дудаева замминистра МВД, поручил ему Северный Кавказ, он бы там навел порядок. Мирное население страдало от боевиков. Но когда мы бомбили их села, они против нас поднимались. Разведка в первую чеченскую работала очень плохо. Агентуры не было, потеряли всю агентуру. Были ли боевики в разрушенных селах, не были, точно нельзя сказать.
Мой друг боевой офицер, вся грудь в орденах, снял погоны и отказался ехать в Чечню. Сказал, что это неправильная война. Он даже пенсию отказался оформлять. Гордый.
У меня в Чечне обострились болячки. До такого дошло, что я не мог работать на компьютере. Еще такой режим работы был, что спал всего четыре часа плюс стакан коньяка на ночь, чтобы заснуть.

Руслан Савицкий, Санкт-Петербург, рядовой внутренних войск

В Чечню в декабре 1995 года я приехал из Пермской области, где у меня была учебка в батальоне оперативного назначения. Поучились мы полгода и поехали в Грозный на поезде. Мы все писали прошения, чтобы нас направили в район боевых действий, насильно не принуждали. Если один ребенок в семье, то вообще спокойно мог отказаться.
С офицерским составом нам повезло. Это были молодые ребята, старше нас всего на два-три года. Они всегда бежали впереди нас, чувствовали ответственность. Из всего батальона у нас с боевым опытом был только один офицер, прошедший Афганистан. В зачистках непосредственно участвовали только омоновцы, мы, как правило, держали периметр.
В Грозном полгода мы жили в помещении школы. Часть ее занимало подразделение ОМОН, около двух этажей - мы. Вокруг стояли автомобили, окна были заделаны кирпичами. В классе, где мы жили, стояли буржуйки, топили дровами. Мылись раз в месяц, жили со вшами. За периметр выходить было нежелательно. Меня оттуда вывезли раньше остальных на две недели за дисциплинарные нарушения.
Торчать в школе было скучно, хотя кормили нормально. Со временем от скуки мы начали пить. Магазинов не было, водку мы покупали у чеченцев. Нужно было выйти за периметр, пройтись около километра по городу, прийти в обычный частный дом и сказать, что нужен алкоголь. Была большая вероятность, что не вернешься. Я ходил без оружия. За один только автомат могли убить.

Разрушенный Грозный, 1995 год

Местный бандитизм – странная штука. Вроде днем человек нормальный, а вечером выкопал автомат и пошел стрелять. Под утро закопал оружие - и снова нормальный.
Первое соприкосновение со смертью было, когда убили нашего снайпера. Он отстрелялся, ему захотелось забрать у убитого оружие, он наступил на растяжку и подорвался. По-моему, это полное отсутствие мозгов. У меня не было ощущения ценности собственной жизни. Смерти я не боялся, боялся глупости. Идиотов рядом было много.
Когда вернулся, пошел устраиваться в милицию, но у меня не было среднего образования. Сдал экстерном экзамены и пришел снова, но меня снова прокатили, потому что в Чечне я заработал туберкулез. Еще потому что много пил. Не могу сказать, что в моем алкоголизме виновата армия. Алкоголь в моей жизни и до нее присутствовал. Когда началась вторая чеченская, хотел поехать. Пришел в военкомат, мне дали кучу документов, это немного отбило желание. Потом еще появилась судимость за какую-то фигню, и накрылась моя служба в армии. Хотелось куража и кайфа, но не сложилось.

Даниил Гвоздев, Хельсинки, спецназ

В Чечню я попал по призыву. Когда пришло время идти в армию, я попросил своего тренера устроить меня в хорошие войска - была у нас в Петрозаводске рота специального назначения. Но на сборном пункте моя фамилия прозвучала с теми, кто идет в Сертолово в гранатометчики. Оказалось, что за день до этого мой тренер уехал в Чечню в составе сборного отряда СОБРа. Я вместе со всем «стадом» встал, пошел на поезд, месяца три был в учебной части. Рядом была часть десантников в Песочном, писал туда неоднократно заявления, чтоб приняли, приходил. Потом понял, что все бесполезно, сдал экзамены на радиста командно-штабной машины 142-й. Ночью наш капитан и офицеры нас подняли. Один ходил со слезами, говорил, как всех нас уважает и любит, второй пытался предостеречь. Они сказали, что завтра мы все улетаем. На следующую ночь так интересно было на этого офицера смотреть, я так и не понял, для чего он слезы лил перед нами, ему лет было меньше, чем мне сейчас. Плакал: «Парни, я так за вас буду переживать!» Кто-то ему из ребят сказал: «Так собирайся и езжай с нами».
Мы прилетели во Владикавказ через Моздок. Месяца три у нас было активных занятий, мне дали 159-ю радиостанцию за спину. Потом меня отправили в Чечню. Там я пробыл девять месяцев, я был единственный связист в нашей роте, который более-менее что-то в связи понимал. Через шесть месяцев мне удалось выбить помощника - парня со Ставрополя, который ничего не понимал, но много курил, и для него Чечня была раем вообще.
Задачи мы там выполняли разные. Из простых - у них нефть там можно лопатой раскопать и они ставили такие аппараты: бочка, под ней газовый или на солярке подогреватели, они прогоняют нефть до состояния, когда в конце получается бензин. Бензин продают. Гнали огромные колонны с грузовиками. То же самое в Сирии делает запрещенный в России ИГИЛ. Какой-нибудь не договорится, его свои же сдают - и его бочки горят, а какой-то спокойно делает, что нужно. Постоянная работа тоже была - мы охраняли все руководство штаба СКВО, Шаманова охраняли. Ну и разведывательные задания.
У нас было задание захватить боевика, какого-нибудь языка. Уходили в ночь искать на окраине села, увидели, что туда подходят машины, сливают бензин. Заметили там одного товарища, он постоянно ходил, менял подогрев под бочками, у него автомат, ну раз автомат - значит боевик. У него стояла бутылка, подойдет, отхлебнет и спрячет, ну мы лежим, смотрим с товарищем, он говорит: «Водка у него, они ж мусульмане, пить нельзя, вот он сюда ходит, выпьет и спрячет». Задача захватить языка ушла на второй план, надо сначала захватить водку. Проползли, нашли бутылку, а там вода! Нас это разозлило, взяли в плен его. Этого парня-боевика, худого такого, после допроса в разведотделе обратно к нам отправили. Он рассказывал, что раньше греко-римской борьбой занимался и со сломанным ребром сделал стойку на руках, я его зауважал сильно за это. Он оказался двоюродным братом полевого командира, потому его обменяли на двух наших солдат. Надо было видеть этих солдат: 18-летние парни, не знаю, психика явно поломана. Мы этому парню на зеленом платке написали: «Ничего личного, мы войны не хотим».
Он спрашивает: «Почему вы меня не убили?» Мы объяснили, что нам стало интересно, что он пьет. А он рассказал, что у них в деревне осталась одна русская, ее не трогали, потому что она колдунья, к ней все ходили. Два месяца назад она ему дала бутылку воды и сказала: «Тебя могут убить, пей эту воду и останешься жить».

Постоянно мы размещались в Ханкале, а работали повсюду. Последний у нас был дембельский аккорд, освобождали Бамут. Видели фильм Невзорова «Бешеная Рота»? Вот мы вместе с ними шли, мы с одной стороны по перевалу, они по другой. У них был один срочник в роте и именно его убило, а все контрактники живы. Как-то смотрю в бинокль, а там какие-то люди бородатые бегают. Ротный говорит: «Давай дадим по ним пару огурцов». По радиостанции запросили, мне говорят координаты, смотрю - они забегали, руками машут. Потом показывают белуху - то, что под камуфляж надевали. И мы поняли, что это наши. Оказалось, у них аккумуляторы не работали на передачу и он передать не мог, а меня слышал, вот они и начали махать.
В бою ничего не запоминаешь. Кто-то рассказывает: «Когда я увидел глаза этого человека...» А я не помню такого. Бой прошел, я вижу, что все хорошо, все живы. Была ситуация, когда мы попали в кольцо и вызвали огонь на себя, получается, что если я ложусь, связи нет, а мне надо корректировать, чтоб в нас не попали. Я встал. Ребята кричат: «Хорош! Ложись». А я понимаю, что если связи не будет, свои и накроют.
Кто придумал в 18 лет давать детям оружие, давать право на убийство? Коли дали, так сделайте, чтоб люди, когда вернулись, героями были, а сейчас мосты Кадырова. Я понимаю, что хотят помирить две нации, все сотрется через несколько поколений, но этим-то поколениям как жить?
Когда я вернулся, на дворе были лихие девяностые, и почти все мои друзья были заняты чем-нибудь противозаконным. Я попал под следствие, судимость… В какой-то момент, когда голова от военного тумана стала отходить, я этой романтике помахал рукой. С ребятами ветеранами открыли общественную организацию по поддержке ветеранов боевых действий. Работаем, себе помогаем, другим. Еще я иконы пишу.

В настоящее время полным ходом идет разработка новых боевых уставов для Вооруженных Сил России. В этой связи мне хотелось бы вынести на обсуждение достаточно интересный документ, который попал ко мне в руки во время командировки в Чеченскую Республику. Это письмо боевика-наемника, воевавшего в Чечне. Обращается он не к кому-нибудь, а к генералу Российской Армии. Конечно, некоторые мысли, высказанные бывшим членом незаконных вооруженных формирований, можно поставить под сомнение. Но в целом он прав. Мы не всегда учитываем опыт боевых действий и продолжаем нести потери. А жаль. Возможно, это письмо, пока еще не утверждены новые боевые уставы, поможет некоторым командирам избежать лишней крови. Письмо публикуется практически без редактирования. Исправлены только орфографические ошибки.
- Гражданин генерал! Я, можно сказать, бывший боевик. Но прежде всего я бывший старший сержант СА, которого бросили на поле боя в ДРА за несколько недель до (как я узнал потом) вывода наших войск из Афганистана.
Итак, я с тремя переломами конечностей, ребер, сильным сотрясением в 27 лет стал седым мусульманином. "Приютил" меня хазарец, когда-то живший в СССР и немного знавший русский язык. Он меня выходил. Когда я стал немного понимать пушту, то узнал, что война в Афганистане закончилась, СССР нет, ну и так далее.
В скором времени я стал членом его семьи, но это длилось недолго. С гибелью Наджиба все изменилось. Сначала не вернулся из поездки в Пакистан мой тесть. К тому времени мы перебрались из-под Кандагара в Кундуз. А когда я вернулся с запчастями в свой дом ночью, соседский парнишка сообщил по секрету, что спрашивали и искали меня. Через два дня талибы взяли и меня. Так я стал "добровольно" боевиком-наемником.
Шла война в Чечне — первая. Таких, как я, арабов-чеченцев, стали готовить для джихада в Чечне. Готовили в лагерях под Мазари-Шарифом, затем переслали под Кандагар. Были среди нас украинцы, казахи, узбеки, много иорданцев и так далее.
После подготовки последнее наставление давали натовские инструкторы. Перебросили нас в Турцию, там лагеря пересылки, отдыха и лечения "чеченцев". Говорили, что высококвалифицированные врачи тоже были из бывших советских граждан.
Через государственную границу нас переправляли по железной дороге. Без остановок провезли через всю Грузию. Там нам выдали паспорта РФ. В Грузии к нам относились, как к героям. Прошли акклиматизацию, но тут закончилась первая война в Чечне.
Нас продолжали готовить. В лагере началась боевая подготовка — горная. Затем возили оружие в Чечню — через Азербайджан, Дагестан, Аргунское ущелье, Панкисское ущелье и через Ингушетию.
Вскоре заговорили о новой войне. Европа и США дали добро, политическое обеспечение гарантировали. Должны были начать чеченцы. Их готовы были поддержать ингуши. Началась окончательная подготовка — изучение региона, выход в него, базы, склады (многие мы сами и делали), выдали обмундирование, спутниковые телефоны. Чеченско-натовское командование хотело упредить события. Они боялись, что перед началом боевых действий закроют границы с Грузией, Азербайджаном, Ингушетией и Дагестаном. Удар ожидали вдоль Терека. Отделение равнинной части. Уничтожение охватом по внешнему кольцу и внутренней проческой — с поголовным захватом, повальным обыском зданий, подворий и т. д. Но этого никто не сделал. Затем они ожидали, что, сузив внешнее кольцо по Тереку с захваченными переправами, разделив по хребтам три направления, РФ двинется вдоль ущелий к уже наглухо закрытой границе. Но этого тоже не случилось. Видимо, наши генералы, извините за вольнодумство, ни в ДРА, ни в Чечне так и не научились воевать в горах, тем более не в открытом бою, а с бандами, хорошо знающими местность, хорошо вооруженными, а самое главное — осведомленными. Наблюдение и разведку ведут все абсолютно — женщины, дети, которые за похвалу ваххабита готовы и умереть — он джигит!!!
Еще по пути в Чечню я решил, что при малейшей возможности вернусь домой. Из Афгана я вывез почти все свои сбережения и надеялся, что мне хватит 11 тысяч долларов.
Еще в Грузии меня назначили помощником полевого командира. С началом второй войны нашу группу сначала бросили под Гудермес, потом мы вошли в Шали. Многие в банде были местными. Получали деньги за бой и домой. Вы ищете, а он сидит, ждет сигнала, а выторговывает за полученные в бою деньги у тыловиков продукты — сухпай, тушенку, а порой и боеприпасы "для самообороны от бандитов".
В боях я был, но не убивал. В основном выносил раненых и убитых. После одного боя нас попытались преследовать, тут и шлепнул араба-кассира, а перед рассветом ушел через Харами в Шамильку. Затем за 250 баксов переплыл в Казахстан, затем перебрался в Бишкек. Назвался беженцем. Немного подработав, освоился и выехал в Алма-Ату. Там жили мои сослуживцы, и я надеялся их найти. Встретил даже афганцев, они мне помогли.
Это все хорошо, но главное о тактике действий обеих сторон:
1. Бандиты хорошо знают тактику советской армии, начиная с бендеровцев. Аналитики НАТО ее изучили, обобщили и дали нам инструкции еще на базах. Они знают и прямо говорят, что "русские эти вопросы не изучают и не учитывают", а жаль, очень плохо.
2. Бандиты знают, что Армия РФ не подготовлена к ночным действиям. Ни солдаты, ни офицеры действовать ночью не обучены, и материального обеспечения нет. В первую войну через боевые порядки проходили целые банды по 200-300 человек. Они знают, что в Армии РФ нет ПСНР (радары наземной разведки), нет приборов ночного видения, приборов бесшумной стрельбы. А коли так, бандиты все вылазки проводят и готовят ночью — русские спят. Бандюги днем проводят вылазки только хорошо подготовленные и наверняка, а так — отсидка, отдыхают, сбор информации осуществляют, я уже говорил, дети и женщины, особенно из числа "пострадавших", т. е. у кого уже убит муж, брат, сын и т. д.
Ведется интенсивнейшая идеологическая обработка этих детей, после чего они могут даже идти на самопожертвование (джихад, газават). И засады выходят с рассветом. В назначенное время или по сигналу — из схрона оружие и вперед. Выставляют "маяков" - стоят на дороге или на высотке, откуда все видно. Как наши войска появились — ушел — это сигнал. Почти у всех полевых командиров радиостанции спутниковой связи. Полученные с натовских баз в Турции данные со спутников тут же передают полевикам, и те знают, когда куда какая колонна вышла, что делается в местах дислокации. Указывают направление выхода из боя и т.д. Все передвижения контролируются. Как говорили инструкторы, русские не осуществляют радиоконтроль и пеленгацию, и в этом им "помог" Ельцин, уничтожив КГБ.
3. Почему огромные потери наших войск на марше? Потому что возите живых трупов в машине, то есть под тентом. Снимите тенты с машин в районах боевых действий. Разверните бойцов лицом к врагу. Посадите людей лицом к борту, скамейки в середине. Оружие наизготовку, а не как дрова, как попало. Тактика бандитов — засада с расположением в два эшелона: 1-й эшелон огонь открывает первым. Во
2-м работают снайперы. Убив бортовых, загородили выход, и из-под тента никто не вылезет, а попытается — добивает 1-й эшелон. Под тентом люди, как в мешке, не видят, кто и откуда стреляет. И сами не могут стрелять. Пока развернулись — готовы уже.
Дальше: стреляют первый эшелон через одного: один стреляет, второй перезаряжает — создается непрерывный огонь и эффект "много бандитов" и т.д. Как правило, это сеет страх и панику. Как только боеприпасы, 2-3 магазина, расходуются, 1-й эшелон отходит, выносит убитых и раненых, а 2-й добивает и прикрывает отход. Поэтому создается впечатление, что было много боевиков, и не успели опомниться, как бандитов нет, а если и были, то в 70-100 метрах, а на поле боя ни одного трупа.
В каждом эшелоне назначаются выносчики, которые не столько стреляют, сколько следят за боем и сразу вытаскивают раненых и убитых. Назначают крепких мужиков. А если бы преследовали банду после боя, то были бы и трупы, да и банда бы не уходила. Но порой уже некому-то и преследовать. Все в кузове под тентом покоятся. Вот и вся тактика.
4. Захват заложников и пленных. На это тоже есть инструкция. В ней говорится, что надо следить за "мокрой курицей". Так называют любителей базаров. Поскольку тыл не работает — нерадивого, беспечного размазню с оружием "за спину" взять — и обратно на базар, затеряться в толпе. И были таковы. Это же было в Афгане. Вот ваш опыт, отцы-командиры.
5. Ошибка командования — и бандюки боялись этого. Нужно сразу с проведением "зачисток" проводить перепись населения. Пришли в деревню — переписали в каждом доме, сколько кто где, а по пути через остатки документов в администрациях и через соседей надо бы уточнять фактическое положение в каждом дворе. Контроль — пришли из милиции или те же войска в село и проверили — нет мужиков. Вот список уже готовой банды. Пришли новые — кто вы, "братцы", и откуда будете? Их осмотр и обыск в доме — где ружьишко-то спрятал?!
Любой выезд и приезд — через регистрацию в МВД. Ушел в банду — ату его! Жди — пришел — шлепнули. Для этого нужно было закрепить за каждым подразделением населенные пункты и установить контроль за любым передвижением, особенно ночью с ПНВ, и планомерный отстрел выходящих на сбор бандюков. Больше никто ночью не выйдет, из банды никто не придет.
За этот счет кормятся дома половины бандюков, поэтому меньше проблем с продовольствием. Остальное решают наши тыловики, продавая втихаря продукты. А была бы зона ответственности, армейский командир, ВВ и работник МВД взаимными усилиями ситуацию бы контролировали, и появление любого нового — ату его (Хаттаба, Басаева и других ищите у их жен, зимой они там).
И еще раз — не рассеивайте банды. Это вы их рассаживаете, как рассаду в огороде. Пример: в банде, где я был, нам как-то сказали срочно выйти и уничтожить колонну. Но информаторы дали неточную информацию (у наблюдателя была рация о выходе первых машин, он доложил и ушел, остальные задержались, видимо). Вот и врезал банде батальон, "рассеял" и "победил". Да уж! Каждые подгруппы имеют всегда задачу отходить, где общий район сбора банды. А если бы за нами погнались — боеприпасов почти "0" - выпалили. Тащить нужно двух раненых и убитого. Далеко бы не ушли — конечно, бросили бы всех и тогда, может быть, ушли.
А так в Ингушетии, в бывшем санатории, раненых подлечили — и снова в строй. Вот и результат "рассеивания"-посева — через 1 месяц банда, отдохнувшая, в сборе. Вот почему так долго остаются живые и неуловимые полевые командиры. Были бы группы быстрого реагирования, с собаками, на вертолете, и срочно в район столкновения при поддержке "битых" - то есть, кого обстреляли, и в погоню. Таковых нет.