Юбилейный вечер инны кабыш и презентация книги "мама мыла раму". Смотреть что такое "Кабыш, Инна Александровна" в других словарях Инна кабыш биография

Об авторе: Родилась в Москве в семье служащих. В 1986 окончила факультет русского языка и литературы Московского заочного педагогического института. Работала старшей пионервожатой (1980-83), учителем (1983-87) в школе, руководителем литературно-музыкального коллектива при Дворце культуры «Энергетик» (1987-89). Первая публикация – в альманахе «Поэзия» (1985). Стихи печатались в журналах «Новый мир», «Знамя», «Дружба народов» и других. ЧленСП СССР (1989). В 1996 году за книгу «Личные трудности» Инна Кабыш была удостоена Пушкинской премии фонда Альфреда Тёпфера (Гамбург). В 2005 году премии Дельвига,в 2014 премии «Московский счет», в 2016 Ахматовской премии
Автор книг: «Личные трудности» – М.: РИФ «Рой», 1994; «Детский мир» – М.: Х. Г. С., 1996; «Место встречи» – Саратов: ИКД «ПАРОХОД», 2000; «Детство. Отрочество. Детство.» – Саратов: 2003; «Невеста без места» – М.: Время,2008; «Мама мыла раму» – М.:Время,2013.

* * *
В моей бестрепетной отчизне,
как труп, разъятой на куски,
стихи спасли меня от жизни,
от русской водки и тоски.

Как беженку из ближней дали,
меня пустивши на постой,
стихи мне отчим домом стали,
колодцем,
………… крышею,
………………….. звездой…

Как кесарево – тем, кто в силе,
как Богово – наоборот,
стихи, не заменив России,
мне дали этот свет – и тот.

* * *
Вот и всё. Севастополь в июле,
уплывает мой выросший сын,
но совру, что меня обманули:
человек не бывает один.

Севастополь в июле, а значит
не чужой он уже, не пустой:
за деревьями где-то маячит
молодой и красивый Толстой.

Это кажется только, что вымер
этот город, восьмой из чудес, –
молодой и красивый Владимир,
взявши воду, берёт Херсонес.

И «Силистрия» снова на рейде,
и Нахимов такой молодой.
И живой.
И вина мне налейте,
что с утра ещё было водой.

Вере Орловой

А на веранде ос, поди,
Там, где халва-ирис.
Так ли уж важно, Господи,
Тихон или Борис.
Сердце трепещет-мается
пташкой в Божьей руце.
Кто это обнимается
на золотом крыльце?
Там за горами синими –
море большой любви.
Ох, не родись красивою,
а родилась –
живи.
Осень с кострами дымными,
золота пруд пруди,
горы арбузно-дынные –
всё ещё впереди.
Будет дорога санная,
будет благая весть.
Жизнь, мой хороший, самая
длинная в мире вещь.

* * *
Кто варит варенье в июле,
тот жить собирается с мужем,
уж тот не намерен, конечно,
с любовником тайно бежать.
Иначе зачем тратить сахар,
и так ведь с любовником сладко,
к тому же в дому его тесно
и негде варенье держать.

Кто варит варенье в июле,
тот жить собирается долго,
во всяком уж случае зиму
намерен пере-зимовать.
Иначе зачем ему это
и ведь не из чувства же долга
он гробит короткое лето
на то, чтобы пенки снимать.

Кто варит варенье в июле
в чаду на расплавленной кухне,
уж тот не уедет на Запад
и в Штаты не купит билет,
тот будет по мертвым сугробам
ползти на смородинный запах…
Кто варит варенье в России,
тот знает, что выхода нет.

* * *
Была любовь у нас как море,
а после – началась война,
и слишком много было горя,
и слишком я была одна.
И жизнь короткою казалась,
и старость снилась мне во сне:
к себе сильнее стала жалость,
чем к тем,что гибли на войне.
И было ждать невыносимо
(хоть с детства знала „Жди меня“),
казалось, жизнь проходит мимо,
и мало ночи, мало дня. . .
Не потому что я плохая
(ну извини – не дождалась!),
а потому что жизнь такая-
любовь и кровь,
война и грязь.
. . .Ты из такой вернулся дали,
ты видел смерть,
ты видел ад.
И как звенят твои медали.
Уходишь-
а они звенят.

Олегу Хлебникову

Зимой, когда страшно просто взглянуть в окно –
не то что куда-то ехать, хороший мой,
когда по утрам за окном до того темно…
короче, нашей отечественной зимой,

когда я со всеми вместе иду к метро
и в сумке бездонной моей вся война, весь мир,
все слёзы мира, всё зло его, всё добро –
и йогурт, а иногда кефир,

когда я штурмом, как крепость, беру вагон,
где глупо держаться и трудно порой дышать,
где я засыпаю стоя и вижу сон,
где ты не ушёл и где живы отец и мать,

где все до того близки мне – со всех сторон,
что чья-то ушанка мне лезет упорно в рот, –
я вдруг понимаю, что я – это, в общем, он,
прости за пафос, имея в виду народ.

И если меня не грохнули в тридцать пять,
и если я не повесилась в сорок семь,
то надо дальше как-нибудь доживать
не чтоб назло или на радость всем.

А просто – проехали – всё – не вернёшь билет –
и с каждым годом светлее моя печать,
и смысла теперь умирать никакого нет,
поскольку старых, их никому не жаль.

* * *
И ехали всего-то мы на дачу –
не в монастырь, не с палкой по Руси, –
в киосках придорожных брали сдачу
и обгоняли фуры и такси,
то голод утоляли мы, то жажду,
и всё дорога делалась длинней –
и кончилась любовь твоя однажды,
и кончилась печаль моя по ней.
И я просила самую лишь малость –
ВСЁ кончилось, и я теперь одна, –
и только чтоб дорога не кончалась.
…И так-таки не кончилась она.

* * *
И окно ли выходит в деревья
иль деревья заходят в окно,
и печаль, словно мир, моя древня,
и ему, как всегда, всё равно.

И деревья кончаются небом,
но туда ты меня не мани:
не корми меня, Господи, хлебом –
утоли ты печали мои.

Не выходят наружу рыданья,
но спекаются комом в душе.
и такая там плотность страданья.
что оно как бы счастье уже.

Мария-Антуанетта

1
В стране, где нет господ,
где правый раб и левый,
не приведи Господь
родиться королевой.

Родиться с головой
на беззащитной шее –
уж лучше быть травой,
водой, землёй в траншее.

2
У меня в Трианоне деревьев подстрижены кроны,
будет ночь – будет бал: королевское наше житье.
Но я чувствую кожей, моей ты робеешь короны.
Перестань, дурачок, я ж в постели снимаю ее.

Я корону сниму, но сначала сними остальное:
мои туфли, подвязки, чулки, кружева, кружева…
Поскорее, родной! Скоро утро настанет стальное
и потребует хлеба, и смелют меня жернова.

Но должно же меж ночью и утром быть что-нибудь
третье,
но должно ж между жизнью и смертью быть что-то
еще…
Я корону сниму, как бродяга снимает отрепья,
и мне станет теплее, тепло, горячо, горячо…

Впрочем, стой… Ничего мы уже не успеем с тобою…
Вот идет мой народ – и я чувствую боль в волосах,
потому что короны снимают всегда с головою.
Так что я без всего буду ждать тебя на небесах.

* * *
Никакая война
далеко не бывает:
пуля-дура летит –
и меня убывает.
И становится тень
на стене слишком узкой:
никакая война не бывает не русской.
Никакая земля не бывает далёко –
за полями поля,
а не око за око.

* * *
Не зову, не жалею,не плачу,
Отливает волна серебром.
Я возьму у кондукторши сдачу,
и от пирса отчалит паром.
Дяди-тёти, собаки и дети,
исчезают следы за кормой,
ради Бога панамку наденьте,
а не то вас отправят домой.
Будет плакать усталый младенец,
будет дед на баяне играть.
И куда-то любовь моя делась-
Не доплыть, не вернуть, не обнять.
Будут чайки рыдать оголтело,
инвалид вспоминать про войну,
и душа будет рваться из тела
в набегающую волну.
Про себя продавщица пломбира
мне расскажет –
всплакнут берега.
. . . Только слёзы её и полмира
я ещё отолью в жемчуга

* * *
У меня, как у всех, нынче есть свой email,
Нынче есть, как у каждой собаки, мобила.
Но кто письма писал, тот теперь онемел,
И ушел, кто звонил, и кого я любила.
И уходит день за день земля из-под ног,
мои дети уходят – свои и чужие.
Только вскрикнешь по-бабьи: “Куда ты, сынок?..”
А они все идут – все такие большие.
Даже буквы срываются нынче с листа
И летят словно клин, а потом –
словно точка…
Я стою на ветру, я совсем сирота,
одиночка ли мать, капитанская ль дочка,
хоть горшком назови, хоть совком –
не боюсь:
я как мертвый, который не ведает сраму.
…А ночами мне снится Советский Союз,
тот,
где мама моя моет вечную раму.

* * *
…Когда хоронили моего отца, мне было шесть лет.
Мама беспомощно оглядывалась вокруг, как бы чего-то ища,
и не переставая плакала.
И тогда я подошла к ней и сказала:
«Не плачь, мама, я вырасту, рожу мальчика
и назову его Александром…»
И мама подняла на меня глаза и перестала плакать.Зачем человеку искусство?
Будучи шестилетней, я поняла,
что если нельзя вернуть человека, можно повторить ИМЯ.
Слово заполняет образовавшуюся брешь.
Я потому и стихи стала писать:
все время сквозило из мироздания.Homo sapiens, рисующий на стене бизона,
ребенок, рисующий карту придуманной им страны,
поэт, пищущий слова в столбик, –
удваивают мир,
затем, что мир, данный нам изначально, слишком тонкий,
а где тонко, там и рвется.
Поэзия – это компенсация.

* * *
Уходишь – так уходи.
И не жалей меня.
Дел ещё – пруд пруди:
остановить коня. . .
Душу ты мне не рви,
да ещё в такую жару!
Я не умру от любви.
я вообще не умру.

* * *
У, Москва, калита татарская:
и послушлива, да хитра,
сучий хвост, борода боярская,
сваха, пьяненькая с утра.

Полуцарская – полуханская,
полугород – полусело,
разношерстная моя, хамская:
зла, как зверь, да красна зело.

Мать родная, подруга ситная,
долгорукая, что твой князь,
как пиявица ненасытная:
хрясь! – и Новгород сломлен – хрясь! –

всё ее – от Курил до Вильнюса –
эк, разъела себе бока! –
то-то Питер пред ней подвинулся:
да уж, мать моя, широка!

Верит каждому бесу на слово –
и не верит чужим слезам:
Магдалина, Катюша Маслова,
вся открытая небесам.

И Земле. Потому – столичная,
то есть общая, как котел.
Моя бедная, моя личная,
мой роддом, мой дурдом, мой стол.

…Богоданная, как зарница,
рукотворная, как звезда,
дорогая моя столица,
золотая моя орда.

* * *
Уметь довольствоваться малым,
счастливым быть в себе самом,
не шляться по блестящим залам,
высоким не блистать умом,
служить бы делу, а не лицам,
служить Творцу, а не лицу,
хорькам, лисицам и куницам
не дать приблизиться к лицу,
и приходить ко всем с приветом,
и расставаться не скорбя,
не быть для всех ты можешь Фетом,
но Фетом быть внутри себя.
Поэтом может быть не всякий –
всего один,
почти никто:
мой первый друг,
мой друг Акакий,
отдай шинель.
бери пальто.

* * *
Учусь у них – у дуба, у берёзы,
а этим летом и ещё у лип.
И так бы кстати оказались слёзы:
с утра до ночи течь они могли б!
Стоит
по-украински –
месяц липень,
с начала лета нет сухого дня.
Вот и опять такой сегодня ливень –
он всю работу сделал за меня.
Цветёт пион, краснеет земляника,
и у меня есть над словами власть.
И душе-
раздирающего крика
не будет.
Всё.
Душа разорвалась.

Ахматова в Фонтанном Доме

Дворца и коммуналки помесь –
Фонтанный Дом
(и нет печальнее, чем повесть
о доме том!):
так вот откуда этот царский –
до гроба! –
вид.
Здесь быт кромешный,
пролетарский,
но что ей быт?
И что ей время за стеною
её дворца:
не страшно в нем с ТАКОЙ страною
быть до конца.
И не к мужчинам возвращаться –
там счастья нет.
Одно лишь есть на свете счастье –
в окошке свет.
Придет Параша Жемчугова,
родная тень,
и будет день, и будет слово,
и снова день.
И улыбаться перестанешь,
и мука – сын,
и много всяческих пристанищ,
а дом – один.
И даже из того предела
лишь дома жаль.
И повторяет контур тела
на кресле шаль.

* * *
Два с половиной ночи,
чайник шумит как лес,
я пишу всё короче,
словно чернил в обрез,
словно в моём сельмаге,
где с потолка течет,
нет никакой бумаги,
кроме листка «Учет».

* * *
Затаилась природа – и ждет,
что ещё бы устроить такое:
каждый миг (каждый день,каждый год –
днесь и присно!), лишая покоя.
Знаю я, чего стоят они –
её виды, лужайки, полянки,
все труды её знаю и дни –
все ужимки, прыжки, заподлянки.
Вижу я, как тонка эта нить,
как все зябко, и зыбко, и тонко,
и готово пожрать и убить,
утопить,как слепого котенка.
И в лицо ей, родной, говорю
(это мука,а вовсе не смелость!):
ненавижу всю сущность твою:
равнодушье, жестокость и смертность.

Я пропела это дело, проспала,
и меня не дозвались колокола,
хоть под утро и приснился мне их зов.
Было больше, чем одиннадцать часов.
Было больше, чем двенадцать.
Или - час.
Бог не выдал - это да,
но и не спас:
я пришла, когда на двери был замок:
что ж роптать теперь - он сделал все, что мог.
И не солоно хлебавши, и - без слез
шла я гордо мимо зелени и роз,
мимо птицы и яиц с табличкой "Бой”,
мимо нищенки, вздохнувшей: "Бог с тобой”.

ЗОЛОТОЕ СЕЧЕНИЕ

5

А за окнами дождь бранится,
бьются листья о стенку лбом...
Подростковая психбольница –
отчий дом, семейный альбом.

Надзирательница с ключами
треугольными, врач-сатир,
чай с казенными калачами –
полоумный, недетский мир.

Наши скомканные подушки,
вен истерзанные жгуты,
практиканты: зубрилы, душки...
Третья правая - это ты:

Меж Кассандрою и Еленой.
Группа девочек-голубиц.
Бьются листья о наши стены
с нетерпеньем самоубийц.

По утрам раздается гулко
злое цоканье медсестры
(как тюремно словцо "прогулка"!).
- Подымайтесь-ка, три сестры!..

Сраму, точно мертвец, не имешь,
на пижаму надев пальто,
ибо это судьба - не имидж,
и тебе не судья никто.

И не нужно твоих лобзаний,
мама, милая!.. Ну, не плачь...
У меня миллион терзаний,
а не то, что проблеял врач...

Браки совершаются... на дачах в раннем детстве.
Дача была удивительная:
бревенчатая,
с резными ставнями,
двумя крылечками
и до того большая,
что, когда однажды вечером
мы все сидели на одной половине
и пили чай из самовара -
тоже большого, блестящего, -
на другую половину забрели цыгане
и унесли все наше столовое серебро,
а мы и не услышали.
А сад был такой большой,
что переходил в лес:
мы собирали грибы, не выходя за калитку.
Мы жили на даче с мая по октябрь: вечность.
...Мне было пять лет.
Кончался октябрь.
Шел мелкий дождь.
В саду было сумрачно.
Я стояла на крыльце и грызла яблоко:
янтарно-наливное и холодное до ломоты в зубах.
Яблоками был завален весь дом...
Дом насквозь пропах Буниным,
тем его томом -
большим, с желтыми страницами, -
где были "Антоновские яблоки”.
Но в конце того октября,
на краю вечности,
я еще не умела назвать этот запах по имени.
...Ему было тридцать пять:
земную жизнь пройдя до половины,
он очутился в сумрачном саду,
то есть вошел в дальнюю калитку
и по тропинке направлялся к дому.
За ним шли еще двое.
Но я увидела его одного.
Он был большой и сказочно красивый:
синие глаза, русая борода, пшеничные кудри -
королевич.
Я влюбилась сразу - вся:
вместе с яблоком, которое грызла.
Он пришел копать колодец.
Я чувствовала, что это ненадолго,
что это не навечно,
да иначе и быть не могло:
стояли последние октябрьские дни -
вечность кончалась.
Но я не желала с этим мириться:
они копали весь день,
а я всю ночь -
забрасывала.
Пятилетняя Пенелопа,
я сводила на нет труд трех мужиков.
Трех женихов.
Нет, настоящий жених был один:
те, что шли за ним, были так... подобья.
И напрасно я боялась:
он никуда не ушел -
так и остался в том октябре.
И я осталась.
Так мы там и стоим:
королевич и Пенелопа с яблоком в руке.
А дедушка и бабушка,
и рабочие с лопатами,
и цыгане с серебром -
все сидят в саду за большим столом,
кричат: "Горько!” - и пьют:
пьют вино -
прямо из колодца.

Я в горящую избу вошла,
но спасать ничего я не стала.
И спаситель смотрел из угла
не сурово, а просто устало,

И чернела герань на окне,
и дымили, свиваясь, обои,
только не было в новой во мне
ни безумья, ни страха, ни боли,

А когда затрещало окно
и обрушились кровля и своды,
ощутила я только одно -
небывалую горечь свободы.

Кто варит варенье в июле,
тот жить собирается с мужем,
уж тот не намерен, конечно,
с любовником тайно бежать.
Иначе зачем тратить сахар,
и так ведь с любовником сладко,
к тому же в дому его тесно
и негде варенье держать.

Кто варит варенье в июле
в чаду на расплавленной кухне,
уж тот не уедет на Запад
и в Штаты не купит билет,
тот будет по мертвым сугробам
ползти на смородинный запах...
Кто варит варенье в России,
тот знает, что выхода нет.

ВОСПОМИНАНИЕ ОБ АЛЕКСЕЕ ДИДУРОВЕ

Я говорила - дурочка, коза:
"Как жалко, что в стихах у вас нет Бога…”
И округлялись у него глаза,
а я, не видя, продолжала строго,
что, мол, стихи его - сплошная плоть…
Не ведая, а может, забывая,
что во плоти явился нам Господь
и тем она бессмертна, что живая.

Мы с моим четырнадцатилетним сыном пришли на Троицу в храм.
Пол в храме был посыпан травой, а вдоль стен стояли березки.
"Благодать!” - подумала я, вдыхая запах свежей зелени.
"Бедные! - вдруг сказал мой сын,
кивая головой на березки. -
Такие молодые, им бы еще жить и жить…”
Я вспыхнула: "И что хорошего?
В конце концов, их изрезали бы ножами любители березового сока,
порубили на дрова любители шашлыков
или они засохли бы сами,
а так они попали в рай, -
я перевела дыхание, -
потому что ведь это только нас, людей, ждет Царствие Небесное,
а растения исчезнут без следа,
а вот эти, -
я обвела рукой храм, -
сподобились…” -
"Все равно, - упрямо сказал сын, -
они здесь совсем завяли
(я пригляделась: листья на березах действительно подсохли),
а у тех, что растут у нас во дворе,
такие клейкие листочки…”
"Ты что… читал „Братьев Карамазовых”?” - опешила я.
"Карамазовых? - переспросил мой сын. -
Не-е… Стругацких - читал…”
И я усмехнулась,
ох уж эти мне русские мальчики,
потому что видела,
что мой сын не согласен заплатить листком березы за рай,
и подумала, что это здорово, хоть он и не прав.

Цвела картошка у сарая
лиловым, белым, голубым...
Я в детстве так боялась рая,
где будешь ты любим любым
и устремят родные души
к тебе несметные стопы, -
я пряталась на старой груше.
...Я и теперь боюсь толпы.

* * *

А если как тряпку меня отжать,
что у меня остается?
Мать.
А если еще посильнее?
Муж.
Хоть он ходок.
И игрок к тому ж.
А если совсем - чтоб один лишь вздох,
А если совсем - чтобы вздох один?
Что у меня остается?
Бог?
Нет, у меня остается сын.

ДОБРАЯ МАЧЕХА

Я ее убью, - сказала я.
- Чем? - улыбнулся отец.
- Горлышком от бутылки.
Отец не ожидал такой определенности:
- Она же добрая!
- Да не в этом дело!.. - закричала я.
На их свадьбе я ничего не ела,
я кормила мачехину кошку уткой с яблоками
и, если б только могла,
скормила бы ей и яблочный пирог,
и яблочное варенье,
и яблоки из вазы,
а заодно уж и гладиолусы,
чтоб она лопнула.
Я объявила голодовку:
объявила себе - им сказала, что болит голова
и пойду-ка я погуляю:
не смотреть же, как они едят на веранде вареники,
как из вареников вытекает горячий вишневый сок
и, смешиваясь с холодной сметаной,
делается розовым и густым, -
я пошла другим путем:
дойдя по песчаной дорожке до крайнего дома,
я свернула в лесок,
где был мой шалаш.
Я как Ленин в Разливе,
потому что я ненавижу не мачеху,
а расклад,
при котором есть живые и мертвые,
я хочу, раз нет мамы, пусть не будет и меня,
и мачехи, и ее сына:
пусть все будут несчастны,
хочу я,
как Ленин, который, очевидно, хотел, чтобы все были
счастливы,

Ибо в конечном счете хотим мы одного:
справедливости.
Мы с Лениным в шалаше строим:
я - ад для всех,
он - рай для всех, -
что одно и то же.
...Сосет под ложечкой,
начинается дождь.
Я пытаюсь развести костер, но мокрые ветки не горят:
дым без огня.
Я вытаскиваю из шалаша кипу газет и поджигаю:
бумажное пламя.
После дождя из-за березы вырастает мачехин сын.
- Ты чего?.. -
Он достает из кармана два холодных вареника.
Я ем. Карман в пятнах. Все испортил!..
Я беру с мокрого лопуха улитку:
- Улитка, улитка, высуни рога,
дам тебе я пирога, -
вру я,
потому что с тех пор, как ушла мачеха,
пирогов в доме нет.
Да и меня почти нет:
я - после вареников - выдержала,
мачеха нет.
"Не хочу, чтобы из-за меня погиб ребенок”, -
сказала она отцу и стала собирать вещи.
"Господи, ну куда же она подевалась?” -
мачеха никак не могла найти левую
из пары своих любимых туфель.
Нужно было спешить на автобус.
Мачеха сунула непарную туфлю в сумку -
не выбрасывать же:
кто знает, как оно повернется:
вдруг купишь такие же и потеряешь правую
или потеряешь левую ногу, -
и присела на дорожку.
Потом пристроилась на багажнике велосипеда,
который держал ее сын,
помахала нам рукой,
и они покатили.
А я как стояла у калитки,
так и упала,
и врач сказал: дистрофия.
И меня положили у окна,
под которое приходил отец,
и, когда я увидела его мокрое лицо,
я подумала: осень,
но потом посмотрела вокруг -
на белые стены, потолки, кровати, -
и мне стало ясно, что зима.
А когда мы приехали на дачу,
было лето,
но, когда я пошла кормить Жучку
и нашла в ее будке туфлю,
я поняла, что это другое лето:
с туфлей в руках я выбежала за калитку.
На песчаной дорожке был хорошо виден след от велосипеда...
След обрывался на автобусной остановке.
Я села в автобус.
Людей было много.
Они входили и выходили
со своими ведрами, корзинами, бедами.
Всех вновь входящих женщин я просила примерить туфлю -
она никому не подходила.
Не потому, что была слишком маленькой,
а потому, что была слишком мачехиной,
то есть успела разноситься так,
что точно повторяла одну-единственную в мире ногу.
Я расплакалась.
Меня никто не пожалел.
Потому что, когда у тебя нет мачехи,
а у тех, кто рядом, нет жизни,
тебя не пожалеют.
Глядя на меня, расплакался и ребенок,
сын, с которым мы ехали на дачу.
Люди входили и выходили,
ребенок плакал и рос,
и, когда автобус остановился у калитки,
он взял наши сумки,
и мы вошли во двор.
Навстречу нам с радостным лаем выбежала Жучка.
Отец окапывал яблоню.
Мачеха на веранде лепила вареники,
ей помогала тоненькая девочка,
как две капли воды похожая на мачехиного сына,
возившегося с велосипедом у крыльца.
На крыльце умывалась кошка.
Я подошла к мачехе и протянула ей туфлю.
Она улыбнулась, вытерла о передник руки:
- А я-то, глупая, убивалась...
- На чем ты приехала? - спросил отец.
- На автобусе... Знаешь, сюда идут все автобусы.
- И все велосипеды, - добавил мачехин сын.
А мой сын подошел к девочке и сказал:
- Хочешь, я покажу тебе шалаш? -
И она ответила:
- Хочу. -
И они ушли. В свой рай.
А я осталась в своем. А мама - теперь я это знала -
была в своем.

Нас всех друг у друга не было.
И это было несправедливо.
Но рай строится не по справедливости,
а по душе.

_________________________________________

Родилась в Москве. Окончила факультет русского языка и литературы Московского заочного педагогического института. Работала старшей пионервожатой (1980-83), учителем (1983-87) в школе, руководителем литературно-музыкального коллектива при Дворце культуры «Энергетик» (1987-89). Первая публикация - в альманахе «Поэзия» (1985). Стихи печатались в журналах «Новый мир», «Знамя», «Дружба народов» и других. Член СП СССР (1989). В 1996 году за книгу «Личные трудности» Инна Кабыш была удостоена Пушкинской премии фонда Альфреда Тёпфера (Гамбург).

- (р. 28. 01. 1963) Род. в Москве в семье служащих. Окончила ф т рус. яз. и литературы Московского заочного пед. института (1986). Работала старшей пионервожатой (1980 83), учителем (1983 87) в школе, руководителем литературно музыкального… … Большая биографическая энциклопедия

- (род. 28 января 1963) русский поэт. Биография На встрече с читателями, 2008 Родилась в Москве в семье служащих. В 1986 окончила факультет русского языка и литературы Московского заочного педагогического института. Работала старшей пионервожатой… … Википедия

Инна Александровна Кабыш (род. 28 января 1963) русский поэт. Биография На встрече с читателями, 2008 Родилась в Москве в семье служащих. В 1986 окончила факультет русского языка и литературы Московского заочного педагогического института.… … Википедия

Русская фамилия. Известные носители фамилии: Кабыш, Инна Александровна (род. 28 января 1963) русская поэтесса. Кабыш, Андрей Александрович (1917 2010) доктор ветеринарных наук, профессор … Википедия

- … Википедия

Книги

Марш Мендельсона , Кабыш Инна Александровна. Творчество Инны Кабыш на протяжении многих лет остается в центре внимания и литературного сообщества, и всех тех, для кого без стихов жизнь показалась бы пресной. Почему - именно Кабыш?…
Переходный возраст , Кабыш Инна Александровна. Это четвертая книга поэта, публициста, учителя литературы Инны Кабыш, в которую вошли избранные эссе "Дневник учителя", вызвавшие после опубликования в" Литературной газете" неподдельный…

27 января в Малом зале Центрального Дома Литераторов состоялся творческий вечер Инны Кабыш. Вечер вел Игорь Волгин. На сцене Малого зала ЦДЛ в этот день стояло очень много цветов и подарков, ведь этот вечер - юбилей поэта, отмеченный выходом книги новых стихов и прозы "Мама мыла раму". Зал был полон и люди стояли при входе, слушая, как выступавшие читали - как свои тексты, так и стихи Инны Кабыш. Три часа пролетели незаметно, с ощущением легкости и праздника - никто не успел устать, нашлось место и речам, и ответам на записки из зала, и музыке. Среди выступавших были Евгений Рейн, Юрий Ряшенцев, Олег Хлебников, Анна Гедымин, Елена Исаева, Виктория Иноземцева, прозвучали песни на стихи Инны Кабыш. Предлагаем вам ознакомиться с видеофрагментами вечера:

После краткого вступительного слова Игоря Волгина, в котором он с гордостью говорит о начале литературного пути в студии "Луч", стихи Кабыш прочел Юрий Ряшенцев:

Инна Кабыш - Юрию Ряшенцеву

(из предыдущей книги Инны Александровны "Невеста без места", вышедшей в издательстве "Время")

Если поезд ушел, надо как-нибудь жить на вокзале:
в туалете, в буфете, под фикусом пыльным, у касс,
ибо нам небеса это место и век навязали,
как вовек полагалось верхам: не спросивши у нас.

Надо ставить заплатки на платья и ставить палатки,
разводить не руками, а кур, хризантемы, костры,
и Писанье читать, и держать свою душу в порядке,
и уехать хотеть за троих, то есть как три сестры.

И кругами ходить, как в тюрьме, по сквозному перрону, -
и понять, и проклясть, и смириться, и все расхотеть,
и без зависти белой смотреть на дуреху ворону,
что могла б и в Верону на собственных двух улететь.

И на этом участке планеты дожить до рассвета,
и найти себе место под крышей и солнцем в виду
раскуроченных урн, и дожить до весны и до лета,
и в тетрадку писать, и не тронуться в этом аду.

И стоять на своем, и пустить в это месиво корни,
и врасти, а потом зацвести и налиться плодом,
ибо поезд ушел в небеса и свистки его горни,
но остался вокзал, на котором написано: «Дом».

Продолжил вечер Евгений Рейн - он прочел по просьбе виновницы торжества свои стихи:

Лидия Чинарева исполняет песню на стихи Инны Кабыш "Кто варит варенье в июле", - и этим избавляет автора, по его собственным словам, от чтения всем известного текста, одного из самых популярных у поэта. "У, Москва, калита татарская" звучит в блистательном театральном исполнении. Затем Инна Александровна читает сама:

Песни на стихи Инны Кабыш поет Николай Сахаров:

А это август близится к Успению
и каждый лист висит на волоске.
Но я теперь не мучаюсь, успею ли,
как я когда-то мучилась в тоске.

Теперь я знаю: всё на свете правильно:
мы все умрем и с нами - Божья мать.
Я утром встала и кровать заправила,
как в детстве научили заправлять.

Идет бычок по досточке, качается -
уже лет сто ходить ему не лень.
Но всё на свете вовремя кончается,
как школьные каникулы: день в день.

"Переделкинское землячество" представляет Надежда Кондакова. Новые стихи Инны Кабыш читает Олег Хлебников:

Ведущий согласился, что после "переделкинского землячества" вступает в игру "толстожурнальная мафия". Выступает Галина Климова.

Поэт и "великий книгочей" Валентин Резник.

"Уникальный человек, который умеет быть счастливым" - поэт Анна Гедымин:

Инна Кабыш. Новые стихи, из книги "Мама мыла раму":
***
Мне сорок пять - какое счастье,
что, например, не двадцать пять,
что страсти сгинули мордасти
и не воротятся опять.

Что от любви и от плакатов
свободна, как сказал поэт,
от ползунков и автоматов
(и жаль, что от тетрадей - нет).

Что так спокойно и смиренно
я день за днем смотрю вперед.
Теперь я знаю: тело бренно,
и все бреннее каждый год.

И я могу не быть красивой -
другим оставлю этот крест.
А в отношениях с Россией -
она теперь меня не съест.

И что мне все на свете храмы,
когда чем дальше, тем ясней:
я скоро стану старше мамы,
я скоро буду вместе с ней.

И хорошо, что стали дети
и выше, и умней меня.
И так прекрасно жить на свете -
и день прекрасней ото дня.

После Анны Гедымин коллегу по цеху поздравляет Елена Исаева:

После "переделкинцев" и "толстых журналов" - очередь вспомнить с любовью и благодарностью "дидуровское кабаре", взрастившее плеяду поэтов. Выступает Виктория Иноземцева. Затем ведущие уговаривают Нину Краснову "не притворяться фотографом" и она тоже поздравляет Инну Кабыш:

Инна Кабыш. Новые стихи, из книги "Мама мыла раму":
***
Даже осень - худшее на свете -
мы теперь с тобой переживем.
Дальше всё уходят наши дети -
скоро мы останемся вдвоем.

Что прошло, и вправду стало мило:
жизнь, она не так уж и мала.
Ну по крайней мере мне хватило,
чтобы переделать все дела.

Пусть дожди осенние стучатся,
ни стирать не нужно, ни сушить:
нам осталось только обвенчаться.
Но и с этим некуда спешить.

После того как Игорь Волгин прочитал в свою очередь стихотворное приношение в честь юбиляра, Инна Кабыш отвечала на записки с вопросами из зала - о поэзии, о преподавании литературы в школе, о жизни и вдохновении... Вопросы были самые разные, от сакраментального "В чем смысл жизни?" до злободневного "Читали ли Вы такую-то статью про нововведения в школьной программе?" Инна Александровна отвечала остроумно, но всерьез и подробно:

В заключение хочется привести слова из предисловия Игоря Волгина к новой книге Инны Кабыш:
"…Среди той виртуозной невнятицы, пифического бормотания, и претенциозной зауми, которая спешит выдать себя за последний поэтический писк (каковым, к сожалению, является), стих Инны Кабыш звучит трезво и внятно. Она смысловик - в том понимании, в каком говорил о себе О. Мандельштам, написавший «Мы живем, под собою не чуя страны»… Она смысловик, ибо ее интересует смысл происходящего - с ней, с историей, со страной, с народом. Она - не побоюсь этого слова - поэт социальный и, более того, социально ответственный. Но прежде всего - поэт. Потому от нее можно ждать каких угодно сюрпризов. «Невеста без места» называется ее предыдущая книга. Она изтех невест, которые убегают из-под венца". И, подводя итоги, можно сказать, что редкая встреча поэта с друзьями, коллегами и читателями проходит так радостно, интересно и искренне, как этот поэтический День рождения!