Все стихи елены шварц. Памяти поэтессы елены шварц Рождение и эксплуатация двойника

- (р.1948), русская поэтесса. До 1989 стихи публиковались в самиздате и на Западе. В религиозной поэзии, основанной на христианской традиции, поиски места человека в мире, противоборство добра и зла, взаимопроникновение сна и реальности. Сборники… … Энциклопедический словарь

- (р.1948) русская поэтесса. До 1989 стихи публиковались в самиздате и на Западе. В религиозной поэзии, основанной на христианской традиции, поиски места человека в мире, противоборство добра и зла, взаимопроникновение сна и реальности. Сборники… … Большой Энциклопедический словарь

Елена Андреевна Шварц (17 мая 1948, Ленинград) русская поэтесса. Дочь литературного деятеля Дины Морисовны Шварц Содержание 1 Биография 2 Сборники стихов 3 Примечания 4 Ссы … Википедия

- (17 мая 1948, Ленинград) русская поэтесса. Дочь литературного деятеля Дины Морисовны Шварц Содержание 1 Биография 2 Сборники стихов 3 Примечания 4 Ссы … Википедия

- (нем. Schwarz, идиш שװאַרץ чёрный) распространённая немецкая и еврейская фамилия. Варианты написания Германия: Schwartz, Schwarz Польша: Szwarc Румыния: Şvarţ Израиль: שוורץ Другие: Shvartz, Swarts, Svarc, Svarcz, Švarc, Shwartz … Википедия

Дарья Кустова Гражданство … Википедия

Татьяна Волосожар … Википедия

В Википедии есть статьи о других людях с такой фамилией, см. Рудьев. София Рудьева С … Википедия

Содержание 1 А 2 Б 3 В 4 Г 5 Д 6 Е … Википедия

- … Википедия

Книги

• Зверь-цветок , Шварц Елена Андреевна. В книгу вошли избранные стихотворения Елены Шварц (1948-2010), одного из лучших поэтов ленинградского андеграунда 1970-х и 1980-х годов…

Коллеги называли её «королевой поэтов». Она себя - «человеком средневекового сознания». Критики - крупнейшей фигурой литературного андерграунда.

В СССР она печаталась только в самиздате, иногда под псевдонимами. С 1978-го печаталась за рубежом. Первая книга «Танцующий Давид» вышла в Нью-Йорке. Елена Шварц удостоена премий «Северная Пальмира», «Звезда», «Триумф».

В 1979 году «за сопротивление языку» поэтессе присудили престижную премию имени Андрея Белого. Её творчество было неразрывно связано с символистами прежних времён - Вячеславом Ивановым и Зинаидой Гиппиус.

Лауреатом премии «Триумф» Елена Шварц стала в 2003-м. Последняя книга поэтессы «Вино седьмого года» опубликована в 2007 году.

Всего увидело свет более десяти её сборников, в числе которых «Лоция ночи», «Песня птицы на дне морском», «Западно-восточный ветер».

Галина Столярова:

Елена Шварц - поэт, ярко продолжавший русскую традицию религиозной поэзии. До 1989 года её стихи публиковались лишь в самиздате и на Западе.

«Шварц Елена Андреевна, родилась в 1948 году, русская поэтесса. До 1989 стихи публиковались в самиздате и на Западе. В религиозной поэзии, основанной на христианской традиции, - поиски места человека в мире, противоборство добра и зла, взаимопроникновение сна и реальности». Такую скупую справку дает энциклопедический словарь, завершая её далеко не полным перечнем стихотворных сборников: «Танцующий Давид», «Труды и дни монахини Лавинии», «Стороны света», «Стихи».

Слава Богу, память щедрее словаря. Я помню возбуждённую толпу в ещё не сгоревшем Доме писателей имени Маяковского на Шпалерной, где впервые после подпольных квартирных чтений ожидалось выступление Лены Шварц и других поэтов. Поэтов, которых как бы не было в русской культуре, но собираясь на вечер которых, люди перешёптывались о том, что, наверное, к зданию вот-вот прибудет конная милиция. Эти - пусть не оправдавшиеся - слухи верно передают ощущение опасности, исходившее от этих отречённых текстов. Той опасности, которую действительно представляли для доживающего режима свободные мысли о человеке и его Творце и нестеснённые чувства настоящих поэтов.

Имя Елены Шварц произносилось с особым уважением в самые глухие времена советской власти, когда почти ни одно достойное поэтическое слово в печать прорваться не могло. Говорит литературовед Александр Кобринский:

- Елену Шварц воспринимали как посланца тех времён - ещё Серебряного века и прочих; хотя она была, конечно, гораздо моложе. Видимо, это было связано с тем, что стихи Елены Шварц, прежде всего, достаточно непросты для восприятия. Это была настоящая поэзия, порождённая ни на что не похожим внутренним миром. Образы, которые возникали в её поэзии, были зачастую причудливы и непросты. Но тот, кто пробивался через эти образы, мог действительно получить настоящее наслаждение - особенно если человек обладал схожим с ней восприятием христианства и христианской миссии. Её поэзия была насквозь пронизана христианской мистикой, причём во многом порождённой её собственным восприятием.

Для Александра Кобринского очень важно, что Елена Шварц создала свой литературный и художественный мир, что удается не всякому, даже хорошему поэту:

У Шварц есть замечательная поэма «Труды и дни Лавинии», где она создала целый мир, связанный с фантастическим монастырем Обрезания сердца. Этот монастырь находится на пересечении времени и пространства, в котором не действует земное время и земное пространство. Это - мир, созданный её фантазией. Елена Шварц, безусловно, принадлежала к настоящим поэтам.

Одним из оригинальнейших поэтов называет Елену Шварц и критик, литературовед Андрей Арьев:

- Она выработала свою поэтику наперекор многим. Её любимым поэтом был, например, Маяковский - о чём трудно, кажется, догадаться по её поэзии. Впечатление о её поэтике связано во многом с противостоянием - как социальной поэзии, так и её собственным друзьям, очень близким людям. Она со всеми была чуть-чуть как бы настороже. Елена Шварц оберегала свою внутреннюю суть, оберегала тот дар, который в ней несомненно был. Для неё не было ничего дороже, чем чистая лирическая страсть.

Она умерла на 65 году жизни.

Отпевание Елены Шварц состоялось в воскресенье, 14 марта, в 13.30 в Троицком (Измайловском) соборе Петербурга.

Санкт-Петербург) - русская поэтесса, прозаик, одна из ведущих фигур ленинградской неофициальной культуры 1970-х и 1980-х годов.

Биография

Родилась в 1948 году в Ленинграде. Мать, Дина Морисовна Шварц - литературный деятель, заведующая литературной частью БДТ . Отец, Андрей Емельянович Джеджула (1913-1971) - профессор истории и парторг Киевского университета . По словам Елены Шварц, она никогда его не видела . Дед Морис Шварц возглавлял швейную фабрику им. Мюнценберга и был расстрелян "за подрыв швейной промышленности" в мае 1937 года, бабушка также была репрессирована.

Некоторые знаменитые строчки написала ещё в подростковом возрасте: «Бурлюк», «О море милое, тебя пересолили!» Непродолжительное время училась на Филологическом факультете ЛГУ . В 1971 году заочно окончила театроведческий факультет .

Официально нигде не работала, зарабатывала на жизнь переводами пьес для ленинградских театров. До начала перестройки публиковалась в СССР только в самиздате . В ближний круг общения Елены Шварц входили Виктор Кривулин , Дмитрий Бобышев , Сергей Стратановский , Юрий Кублановский , Михаил Шварцман .

Зимой 2001-02 гг. по приглашению фонда Бродского жила в Риме, на вилле Медичи . После пожара в квартире вынужденно перебралась в Дом писателей в Комарове . В 2002-08 гг. «Пушкинский фонд» выпустил наиболее полное, четырёхтомное собрание сочинений Елены Шварц.

Скончалась 11 марта 2010 года от онкологического заболевания. Отпевание состоялось в воскресенье, 14 марта , в Троицком (Измайловском) соборе Санкт-Петербурга . Похоронена на Волковском кладбище под одной плитой с матерью.

Признание

Произведения

В СССР c 1975 до 1985 публиковалась только в самиздате, иногда под псевдонимами. C 1978 печаталась за рубежом. Публикации в журналах русской эмиграции: «22» (№ 5), «Вестник РХД» (№ 140), «Эхо» (1978, № 2; 1979, № 1; 1980, № 1, 4), «Стрелец» (№ 3, 1986), «Ковчег» (№ 5, 1980; № 6, 1981), «Мулета» (№ 1, 1984), «Гнозис» (№ 5/6, 1979), «Глагол» (№ 3, 1981), «Третья волна» (№ 12, 1982), «Грани» .

Со второй половины 80-х гг. публиковалась и в отечественной периодике - в журналах «Вестник новой литературы» , «Родник» , «Радуга» , «Аврора» , «Звезда» , «Нева» , «Новое литературное обозрение» , «Критическая масса» , «Urbi» , «Знамя» , «Новый мир» , в альманахе «Камера хранения» и др.

Сборники стихов

• «Танцующий Давид». - N. Y. : Russica Publishers, 1985. - ISBN 0-89830-074-6 .
• «Стихи». - П. : Беседа, 1987.
• «Труды и дни Лавинии, монахини из ордена Обрезания Сердца». - Ann Arbor : Ardis Publishers, 1987.
• «Стороны света». - Л. : Советский писатель, Ленинградское отделение, 1989. - 72 с., 5000 экз. - ISBN 5-265-00727-X .
• «Стихи». - Л. : Ассоциация «Новая литература», 1990. - 120 с., 10 000 экз. - ISBN 5-85080-001-8
• «Лоция ночи. Книга поэм». - СПб. : Советский писатель, Санкт-Петербургское отделение, 1993.
• «Песня птицы на дне морском». - СПб. : Пушкинский фонд, 1995.
• «Mundus Imaginalis: Книга ответвлений». - СПб. : Эзро, 1996.
• «Западно-восточный ветер: Новые стихотворения». - СПб. : Пушкинский фонд, 1997.
• «Соло на раскалённой трубе». - СПб. : Пушкинский фонд, 1998.
• «Стихотворения и поэмы». - СПб. : ИНАПРЕСС , 1999.
• «Дикопись последнего времени». - СПб. : Пушкинский фонд, 2001.
• «Трость скорописца». - СПб. : Пушкинский фонд, 2004.
• «Вино седьмого года». - СПб. : Пушкинский фонд, 2007.
• «Перелетная птица (последние стихи )». - СПб. : Пушкинский фонд, 2011.

Проза

• Определение в дурную погоду. - СПб. : Пушкинский фонд, 1997.
• Видимая сторона жизни. - СПб. : Лимбус, 2003.
• «Габриэле Д’Аннунцио. Крылатый циклоп». - СПб. : «Вита Нова» , 2010. - с. 528. - ISBN 978-5-93898-291-8 . - (Серия: Жизнеописания).

Собрание сочинений

• «Сочинения Елены Шварц», тт. I-II. - СПб. : Пушкинский фонд, 2002 (стихотворения и поэмы).
• «Сочинения Елены Шварц», тт. III-IV. - (СПб. : Пушкинский фонд, 2008 (стихи, проза и пьеса).

Публикации на других языках;

• Paradise: selected poems. - Newcastle upon Tyne: Bloodaxe, 1993
• Ein kaltes Feuer brennt an den Knochen entlang … : Gedichte. - Chemnitz; B. ; St. Petersburg: Oberbaum, 1997
• Das Blumentier: Gedichte. - Düsseldorf: Grupello-Verl., 1999, hrsg. und übersetzt von Alexander Nitzberg
• La vierge chevauchant Venise et moi sur son épaule: poèmes. - Évian: Alidades, 2003
• Olga Martynova, Jelena Schwartz. Rom liegt irgendwo in Russland. Zwei russische Dichterinnen im lyrischen Dialog uber Rom. Russisch / Deutch. Aus dem Russischen von Elke Erb und Olga Martynova. - W. : Edition per procura, 2006.
• Birdsong on the seabed. - Tarset: Bloodaxe Books, 2008

Стихи Е. А. Шварц также переводились на сербский, шведский, норвежский, итальянский, иврит и др. языки.

Переводческая деятельность

• Перевод с немецкого романа Мартина Бубера «Гог и Магог».

Напишите отзыв о статье "Шварц, Елена Андреевна"

Примечания

Литература

• Самиздат Ленинграда, 1950-е - 1980-е. Литературная энциклопедия. М.: Новое литературное обозрение , 2003, с.365-368
• Дарк Олег. Танец молнии //«Новый Мир» 2004, № 10.
• Уланов А. Елена Шварц. Стихотворения и поэмы // «Знамя» 1999, № 9.

Ссылки

Поэзия Проза Гуманитарные исследования Борис Гройс (1978) Евгений Шифферс (1979) Юрий Новиков (1980) Ефим Барбан (1981) Борис Иванов (1983) Владимир Эрль (1986) Владимир Малявин (1988) Михаил Эпштейн (1991) Андрей Крусанов (1997) Константин Мамаев (1998) Лев Рубинштейн (1999) Игорь Смирнов (2000) Валерий Подорога (2001) Вардан Айрапетян и Лена Силард (2002) Владимир Топоров (2003) Михаил Ямпольский (2004) Борис Дубин (2005) – И ты решительно едешь на войну, Andre? – сказала oia, вздохнув. Lise вздрогнула тоже. – Даже завтра, – отвечал брат. – II m"abandonne ici,et Du sait pourquoi, quand il aur pu avoir de l"avancement… [Он покидает меня здесь, и Бог знает зачем, тогда как он мог бы получить повышение…] Княжна Марья не дослушала и, продолжая нить своих мыслей, обратилась к невестке, ласковыми глазами указывая на ее живот: – Наверное? – сказала она. Лицо княгини изменилось. Она вздохнула. – Да, наверное, – сказала она. – Ах! Это очень страшно… Губка Лизы опустилась. Она приблизила свое лицо к лицу золовки и опять неожиданно заплакала. – Ей надо отдохнуть, – сказал князь Андрей, морщась. – Не правда ли, Лиза? Сведи ее к себе, а я пойду к батюшке. Что он, всё то же? – То же, то же самое; не знаю, как на твои глаза, – отвечала радостно княжна. – И те же часы, и по аллеям прогулки? Станок? – спрашивал князь Андрей с чуть заметною улыбкой, показывавшею, что несмотря на всю свою любовь и уважение к отцу, он понимал его слабости. – Те же часы и станок, еще математика и мои уроки геометрии, – радостно отвечала княжна Марья, как будто ее уроки из геометрии были одним из самых радостных впечатлений ее жизни. Когда прошли те двадцать минут, которые нужны были для срока вставанья старого князя, Тихон пришел звать молодого князя к отцу. Старик сделал исключение в своем образе жизни в честь приезда сына: он велел впустить его в свою половину во время одевания перед обедом. Князь ходил по старинному, в кафтане и пудре. И в то время как князь Андрей (не с тем брюзгливым выражением лица и манерами, которые он напускал на себя в гостиных, а с тем оживленным лицом, которое у него было, когда он разговаривал с Пьером) входил к отцу, старик сидел в уборной на широком, сафьяном обитом, кресле, в пудроманте, предоставляя свою голову рукам Тихона. – А! Воин! Бонапарта завоевать хочешь? – сказал старик и тряхнул напудренною головой, сколько позволяла это заплетаемая коса, находившаяся в руках Тихона. – Примись хоть ты за него хорошенько, а то он эдак скоро и нас своими подданными запишет. – Здорово! – И он выставил свою щеку. Старик находился в хорошем расположении духа после дообеденного сна. (Он говорил, что после обеда серебряный сон, а до обеда золотой.) Он радостно из под своих густых нависших бровей косился на сына. Князь Андрей подошел и поцеловал отца в указанное им место. Он не отвечал на любимую тему разговора отца – подтруниванье над теперешними военными людьми, а особенно над Бонапартом. – Да, приехал к вам, батюшка, и с беременною женой, – сказал князь Андрей, следя оживленными и почтительными глазами за движением каждой черты отцовского лица. – Как здоровье ваше? – Нездоровы, брат, бывают только дураки да развратники, а ты меня знаешь: с утра до вечера занят, воздержен, ну и здоров. – Слава Богу, – сказал сын, улыбаясь. – Бог тут не при чем. Ну, рассказывай, – продолжал он, возвращаясь к своему любимому коньку, – как вас немцы с Бонапартом сражаться по вашей новой науке, стратегией называемой, научили. Князь Андрей улыбнулся. – Дайте опомниться, батюшка, – сказал он с улыбкою, показывавшею, что слабости отца не мешают ему уважать и любить его. – Ведь я еще и не разместился. – Врешь, врешь, – закричал старик, встряхивая косичкою, чтобы попробовать, крепко ли она была заплетена, и хватая сына за руку. – Дом для твоей жены готов. Княжна Марья сведет ее и покажет и с три короба наболтает. Это их бабье дело. Я ей рад. Сиди, рассказывай. Михельсона армию я понимаю, Толстого тоже… высадка единовременная… Южная армия что будет делать? Пруссия, нейтралитет… это я знаю. Австрия что? – говорил он, встав с кресла и ходя по комнате с бегавшим и подававшим части одежды Тихоном. – Швеция что? Как Померанию перейдут? Князь Андрей, видя настоятельность требования отца, сначала неохотно, но потом все более и более оживляясь и невольно, посреди рассказа, по привычке, перейдя с русского на французский язык, начал излагать операционный план предполагаемой кампании. Он рассказал, как девяностотысячная армия должна была угрожать Пруссии, чтобы вывести ее из нейтралитета и втянуть в войну, как часть этих войск должна была в Штральзунде соединиться с шведскими войсками, как двести двадцать тысяч австрийцев, в соединении со ста тысячами русских, должны были действовать в Италии и на Рейне, и как пятьдесят тысяч русских и пятьдесят тысяч англичан высадятся в Неаполе, и как в итоге пятисоттысячная армия должна была с разных сторон сделать нападение на французов. Старый князь не выказал ни малейшего интереса при рассказе, как будто не слушал, и, продолжая на ходу одеваться, три раза неожиданно перервал его. Один раз он остановил его и закричал: – Белый! белый! Это значило, что Тихон подавал ему не тот жилет, который он хотел. Другой раз он остановился, спросил: – И скоро она родит? – и, с упреком покачав головой, сказал: – Нехорошо! Продолжай, продолжай. В третий раз, когда князь Андрей оканчивал описание, старик запел фальшивым и старческим голосом: «Malbroug s"en va t en guerre. Dieu sait guand reviendra». [Мальбрук в поход собрался. Бог знает вернется когда.] Сын только улыбнулся. – Я не говорю, чтоб это был план, который я одобряю, – сказал сын, – я вам только рассказал, что есть. Наполеон уже составил свой план не хуже этого. – Ну, новенького ты мне ничего не сказал. – И старик задумчиво проговорил про себя скороговоркой: – Dieu sait quand reviendra. – Иди в cтоловую. В назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую, где ожидала его невестка, княжна Марья, m lle Бурьен и архитектор князя, по странной прихоти его допускаемый к столу, хотя по своему положению незначительный человек этот никак не мог рассчитывать на такую честь. Князь, твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к столу даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михайле Ивановиче, сморкавшемся в углу в клетчатый платок, доказывал, что все люди равны, и не раз внушал своей дочери, что Михайла Иванович ничем не хуже нас с тобой. За столом князь чаще всего обращался к бессловесному Михайле Ивановичу. В столовой, громадно высокой, как и все комнаты в доме, ожидали выхода князя домашние и официанты, стоявшие за каждым стулом; дворецкий, с салфеткой на руке, оглядывал сервировку, мигая лакеям и постоянно перебегая беспокойным взглядом от стенных часов к двери, из которой должен был появиться князь. Князь Андрей глядел на огромную, новую для него, золотую раму с изображением генеалогического дерева князей Болконских, висевшую напротив такой же громадной рамы с дурно сделанным (видимо, рукою домашнего живописца) изображением владетельного князя в короне, который должен был происходить от Рюрика и быть родоначальником рода Болконских. Князь Андрей смотрел на это генеалогическое дерево, покачивая головой, и посмеивался с тем видом, с каким смотрят на похожий до смешного портрет. – Как я узнаю его всего тут! – сказал он княжне Марье, подошедшей к нему. Княжна Марья с удивлением посмотрела на брата. Она не понимала, чему он улыбался. Всё сделанное ее отцом возбуждало в ней благоговение, которое не подлежало обсуждению. – У каждого своя Ахиллесова пятка, – продолжал князь Андрей. – С его огромным умом donner dans ce ridicule! [поддаваться этой мелочности!] Княжна Марья не могла понять смелости суждений своего брата и готовилась возражать ему, как послышались из кабинета ожидаемые шаги: князь входил быстро, весело, как он и всегда ходил, как будто умышленно своими торопливыми манерами представляя противоположность строгому порядку дома. В то же мгновение большие часы пробили два, и тонким голоском отозвались в гостиной другие. Князь остановился; из под висячих густых бровей оживленные, блестящие, строгие глаза оглядели всех и остановились на молодой княгине. Молодая княгиня испытывала в то время то чувство, какое испытывают придворные на царском выходе, то чувство страха и почтения, которое возбуждал этот старик во всех приближенных. Он погладил княгиню по голове и потом неловким движением потрепал ее по затылку. – Я рад, я рад, – проговорил он и, пристально еще взглянув ей в глаза, быстро отошел и сел на свое место. – Садитесь, садитесь! Михаил Иванович, садитесь. Он указал невестке место подле себя. Официант отодвинул для нее стул. – Го, го! – сказал старик, оглядывая ее округленную талию. – Поторопилась, нехорошо! Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, как он всегда смеялся, одним ртом, а не глазами. – Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, – сказал он. Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она молчала и казалась смущенною. Князь спросил ее об отце, и княгиня заговорила и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.

Ангел-хранитель

Мук моих зритель,

Ангел-хранитель,

Ты ведь устал.

Сколько смятенья,

Сколько сомненья,

Слез наводненье -

Ты их считал.

Бедный мой, белый,

Весь как в снегу,

Ты мне поможешь.

Тебе - не смогу.

Скоро расстанемся.

Бедный мой, что ж!

Ты среди смертных

За гробом пойдёшь.

Валаам

Ю. Кублановскому

На колокольне так легко.

На колокольне далеко

И виден остров весь.

И мы с тобой не на земле.

Не в небе - нет,

Там, где и должно бы свой век

Поэту и провесть -

Где слышно пение калек

И ангельскую весть.

До сердцевины спелого граната

И даже переспелого, быть может,

Прогрызлась я,

И соком преисполнилась так, Боже,

Что даже и глаза кровоточат.

Но перебродит сок в вино лиловое,

И радость позабытую и новую

Я раздавлю и утоплюся в ней.

Какие звёзды в темноте граната!

Пусть даже он летит и падает куда-то:

С какого-то стола, в какую-то трубу -

Я и тогда тебя благодарю.

Пусть нож разрежет плод посередине,

Пусть он пройдёт хоть по моей хребтине -

Малиновым вином тебя дарю.

Густеет и мерцает половина,

Которая, быть может, предстоит.

Хмельнее мне не стать уже, чем ныне,

А эту терпкость кто мне сохранит?

Казалось страшной жизнь и иногда сейчас…

Но сердце жизни влагой серебрится,

Как жемчуг - внутренность, как под крылом - столица,

И, прижимаясь глазом в глаз,

Я вижу - мозг её лучится.

В пыль бархатную мне не превратиться,

И ягодой лечу в кипящий газ.

Отземный дождь

Внутри Таврического сада

Плутает нежная весна,

И почки жесткая ограда

Корявая листу тесна.

Я нахожу себя свечой,

На подоконнике горящей,

Стучащей пламени ключом,

То в тьму, то в этот сад саднящей.

Я нахожу себя пылинкой

Внутри большой трубы подзорной,

К стеклу прилипшей. Чьё-то око

Через меня бьёт взора током

И рушится в ночные дали.

Я нахожу себя у церкви

Среди могил, у деревянной.

Все в тучах небеса померкли,

Но льётся дождик осиянный

Огнями сотен свеч пасхальных,

Он льётся на платки и плечи,

Но льётся и ему навстречу

Дождь свечек - пламенный попятный.

Молитв, надежды - дождь отземный

С часовен рук - детей, старух,

И в дверь распахнутую вдруг

Поёт священник как петух,

И будто гул идет подземный…

Отростки роговые на ногах -

Воспоминанье тела о копытах,

Желание летать лопатки подрывает.

О, сколько в нас животных позабытых!

Не говоря о предках - их вообще

По целой армии в крови зарыто.

И плещутся, кричат, а сами глухи.

Не говоря о воздухе, воде, земле, эфире,

Огне, о разуме, душе и духе.

В каком же множественном заперта я мире.

Животные и предки, словно мухи,

Гудят в крови, в моей нестройной лире.

Протягивают мне по калачу.

Я - не хоккей и не собранье,

Напрасны ваши приставанья -

Себя услышать я хочу.

Кричит гиена, дерутся предки,

Топочет лошадь, летает птица,

В сердце молчанье бывает редко.

Они не видят - я единица.

Плавание

Я, Игнаций, Джозеф, Крыся и Маня

В тёплой рассохшейся лодке в слепительном плыли тумане,

Если Висла - залив, то по ней мы, наверно, и плыли,

Были наги - не наги в клубах розовой пыли,

Видны друг другу едва, как мухи в гранёном стакане,

Как виноградные косточки под виноградною кожей, -

Тело внутрь ушло, а души, как озими всхожи,

Были снаружи и спальным прозрачным мешком укрыли.

Куда же так медленно мы - как будто не плыли - а плыли?

Долго глядели мы все на скользившее мелкое дно.

Джозеф, на лбу у тебя родимое, что ли, пятно?

Он мне ответил, и стало в глазах темно.

Был я сторожем в церкви святой Флориана,

А на лбу у меня - смертельная рана,

Выстрелил кто-то, наверное, спьяну.

Видишь, Крыся мерцает в шёлке синем, лиловом,

Она сгорела вчера дома под Ченстоховом.

Nie ma juz ciala, а boli mnie glowa.*

Вся она тёмная, тёплая, как подгоревший каштан.

Was hat man dir du armes Kind getan?**

Что он сказал про меня - не то, чтобы было ужасно,

Только не помню я, что - понять я старалась напрасно -

Не царапнув сознанья, его ослепило,

Обезглазило - что же со мною там было?

Что бы там ни было - нет, не со мною то было.

Скрывшись привычно в подобии клетки,

Три канарейки - кузины и однолетки -

Отблеском пения тешились. Подстрелена метко,

Сгорбилась рядом со мной одноглазая белка.

Речка сияла, и было в ней плытко так, мелко.

Ах, возьму я сейчас канареек и белку.

Вброд перейду - что же вы, Джозеф и Крыся?

Берег - вон он - ещё за туманом не скрылся.

Кажется только вода неподвижным свеченьем,

Страшно, как током, ударит теченье,

Тянет оно в одном направленье,

И ты не думай о возвращенье.

Белкина шкурка в растворе дубеет,

В урне твой пепел сохнет и млеет.

Чтó там? А здесь солнышко греет.

Ну а те, кого я любила,

Их - не увижу уж никогда?

Что ты! Увидишь. И их с приливом

К нам сюда принесёт вода.

And if forever***, то... muzyka brzmi****, - из Штрауса обрывки.

Вода сгустилась вся и превратилась в сливки!

Но их не пьёт никто. Ах, если бы ты мог

Вернуть горячий прежний гранатовый наш сок,

Который так долго кружился, который - всхлип, щёлк -

Из сердца и в сердце - подкожный святой уголёк.

Красная нитка строчила, сшивала творенье Твоё!

О замысел один кровобращенья -

Прекрасен ты, как ангел мщенья.

Сколько лодок, сколько утлых кружится вокруг,

И в одной тебя я вижу, утонувший друг,

И котёнок мой убитый - на плечо мне прыгнул вдруг,

Лапкой белой гладит щёку -

Вместе плыть не так далёко.

Будто скрипнули двери -

Вёсел в уключинах взлёт,

Тёмную душу измерить

Спустился ангел, как лот...

* Уже нет тела, а голова болит (польск. ).

** Что сделали с тобой, бедное дитя? (Гёте)

*** И если навсегда... (Байрон)

**** Музыка гремит (польск. ).

Путь желаний - позвоночник

Начинается от звёзд,

Долгой, тёмной тела ночью

Он ведёт нас прямо в хвост.

Образует он пространство

Для златых круженья вод,

И без этой гибкой палки

Череп был бы, где живот.

Мост он, шпалы, он дрожит,

Лестница, опора зданья,

Трепет по нему бежит,

В нём кочует тайнознанье.

Рождение и эксплуатация двойника

Сумрак на полусогнутых

Подошёл и обрушился тьмой,

Где я сижу, обняв колени,

Над загнивающей рекой.

На горе лиловеет церковь,

Сухо скрипит причал,

Вас возглашает - Премудрость,

Слышится мне - Печаль.

Будто сплетясь корнями

Или две карты в руке,

Двойник, прорезающий рёбра,

Рванулся, как меч, к земле.

Наклонилась, почти отделилась,

Снова слилась со мной,

Но вот, наконец, упала

На песок сырой,

Русоволосая, капли пота

Над верхней губой…

Что ж? мои заботы

Будут теперь с тобой.

А я - куда волна стеклянная плывёт -

И лодка правит без руля,

Где Астрахань, а может, Шамбала,

Луна дохнёт, как ветер, и несёт,

И ворошит - не гаснет ли зола.

Служит крепкими столбами

Праздников круговорот,

На которые кругами

Кто-то мечет - год на год.

Но пылинка - что же блещет

Пыль от мига Твоего?

В каждом атоме трепещет

Сретенье и Рождество.

Сомнамбула

Сквозь закрытые веки

Вползла в сознание Луна

И впилась когтями навеки,

И даже сквозь Солнце видна.

Были вроде понятья - совесть и честь,

Как заржавевшей краски опилки на дне,

Меня манит туда, где покато и жесть,

Я не здесь, я давно уж не здесь - я в Луне.

Будто слякоть морская,

За нею приливом тянусь,

А запри меня в погреб,

Найду в потолке - не собьюсь.

Я - сова, в моих венах дорожки Луны,

И такими, как я, - твои сети полны.

Как совиный украл зрачок,

Чьей крови клубок

Зацепила зубами Луна,

Кто, как море послушны,

Как ветер, слепы,

В полдень -

Как в полночь.

Так сухо взорвалась весна,

Уже и почки покраснели,

Но выпал серый сирый снег

На день второй Святой недели.

Он выпал на грачей суровых,

Сидящих твёрдо в гнездах новых,

Он первую ожёг траву,

Я думала - зачем живу?

Всё покачнулось, будто в вере,

Котёнок дико завопил,

Спустилась чаша, будто череп,

И Бога Бог в саду молил.

И Троицы на миг крыло

Как бы подбитое повисло,

Ума качнулось коромысло,

И кануло на дно весло.

Набухли от воды кресты,

Пытались расцвести могилы,

Средь плодородной черноты

И в синем сумраке бродили.

Не всё равно ли, сколько жить?

Мешок, что шею натирает,

Воспоминаний груз вмещает,

В шесть, шестьдесят

Такой же он - взгляни назад.

То выбросишь, а то положишь,

А после потеряешь весь.

Жить - чтобы лучше стала я?

Но лучше уж бывала я,

А после снова, как свинья,

В грязи валялась.

Себе скажу я в укоризне -

Плывёт река, и лодке плыть.

Как утреню - вечерню жизни

Без страха надо отслужить.

Ирене Ясногородской

Танцующий Давид. И я с тобою вместе!

Я голубем взовьюсь, а ветки вести

подпрыгнут сами в клюв,

не камень - пташка в ярости,

ведь он - Творец, Бог дерзости.

Выламывайтесь, руки! Голова,

летай на левой в правую ладонь.

До соли выкипели все слова,

в Престолы превратились все слова,

и гнётся, как змея, огонь.

Трещите, волосы, звените, кости,

меня в костёр для Бога щепкой бросьте.

Вот зеркало - гранёный океан -

живые и истлевшие глаза,

хотя Тебя не видно там,

но Ты висишь в них, как слеза.

О Господи, позволь

Твою утишить боль.

Нам не бывает больно,

мучений мы не знаем,

и землю, горы, волны

зовём - как прежде - раем.

О Господи, позволь

твою утишить боль.

Щекочущая кровь, хохочущие кости,

меня к престолу Божию подбросьте.

Михаилу Шварцману

Ткань сердца расстелю Спасителю под ноги,

Когда Он шёл с крестом по выжженной дороге,

Потом я сердце новое сошью.

На нём останется - и пыль с Его ступни,

И тень креста, который Он несёт.

Всё это кровь размоет, разнесёт,

И весь состав мой будет просветлён,

И весь состав мой будет напоён

Страданья светом.

Есть всё: тень дерева, и глина, и цемент,

От света я возьму четвёртый элемент

И выстрою в теченье долгих зим

Внутригрудной Ерусалим.

Владимиру Сайтанову

У круглых дат - вторая цифра ноль,

Он бесконечен, можно в нём кататься,

Как в колесе. В нём можно и остаться,

Пусть он ударится об столб -

И к единице можно привязаться.

И цифры, я скажу, тем хороши,

Что в каждой - выступы, угольники, круги

И каждой цифре есть за что держаться.

Но жизнь струится, льётся, ткётся

Широкой быстрой буквой «S»,

Сплетённая из крови, света, тени,

Из шелковичных змей и из растений,

Как в час отлива, тянет за колени

В глубины. Из плечей растёт.

Остановись! А то уже не в радость.

Но льётся мне на плечи мягко, душно.

На что мне столько? Что сопью я? - Старость.

Здесь хватит на широкие морщины,

На мягкое, свободное в покрое

Объёмистое тело. На одежды,

Пожалуй, царственные…

Потом она шерстянкой обернётся,

В чужой цветной ковёр воткётся,

Которого нам не видать.

Уроки Аббатисы

Из поэмы «Труды и дни Лавинии, монахини

из ордена Обрезания Сердца

(От Рождества до Пасхи)»

Мне Аббатиса задала урок -

Ей карту Рая сделать поточнее.

Я ей сказала - я не Сведенборг.

Она мне: будь смиренней и смирнее.

Всю ночь напрасно мучилась и сникла,

Пока не прилетел мой Ангел-Волк,

Он взял карандаши, бумагу, циркуль

И вспомнил на бумаге всё, что мог.

Но Аббатиса мне сказала: «Спрячь.

Или сожги. Ведь я тебя просила,

Тебе бы только ангела запрячь,

А где ж твои и зрение и сила?»

Мне Аббатиса задала урок -

Чтоб я неделю не пила, не ела,

Чтоб на себя я изнутри смотрела

Как на распятую - на раны рук и ног.

Неделю так я истово трудилась -

А было лето, ухала гроза, -

Как на ступнях вдруг язвами открылись

И на ладонях синие глаза.

Я к Аббатисе кинулась - смотрите!

Стигматы! В голубой крови!

Она в ответ: ступай назад в обитель,

И нет в тебе ни боли, ни любви.

Мне Аббатиса задала урок -

Чтоб я умом в Ерусалим летела

На вечерю прощанья и любви, -

И я помчалась, бросив на пол тело.

«Что видела ты?» - «Видела я вечер.

Все с рынка шли. В дому горели свечи.

Мужей двенадцать, кубок и ножи,

Вино, на стол пролитое. В нём - муху.

Она болтала лапками, но жизнь

В ней, пьяной, меркла...»

- «Ну а Спасителя?» -

«Его я не видала.

Нет, врать не буду. Стоило

Глаза поднять - их будто солнцем выжигало,

Шар золотой калил. Как ни старалась -

Его не видела, почти слепой осталась».

Она мне улыбнулась - «Глазкам больно?»

И в первый раз осталась мной довольна.

Я знаю, чего я хотела,

Теперь уж того не хочу.

Хотела я муки и славы,

И в руки попасть к палачу.

Чтоб едкою этой печатью

Прижечь свои бедные дни,

Конец осветил бы начало,

И смыслом они проросли.

Но мышкою жизнь проскользнула,

В ней некогда даже хотеть,

Но в следующей жизни хочу я

Снотворным маком расцвесть.

Не ты ль - нашлёпка на боку?