Пахнет полынью сжатой рожью. Ал-го-ритм вы-пол-не-ния за-да-ния дол-жен быть таким

(по мотивам повести И.С. Тургенева «Бежин луг»)

Был прекрасный июльский день,
один из тех дней, которые случаются только тогда,
когда погода установилась надолго,
Казалось – навсегда.
С самого раннего утра небо ясно;
утренняя заря не пылает пожаром:
она разливается кротким румянцем
И не касается своим жаром.
Солнце – не огнистое, не раскалённое,
как во время знойной засухи, где властвует суховей,
не тускло-багровое, как перед бурей,
но светлое и приветно-лучезарное, даже чуть-чуть светлей –
мирно всплывает под узкой и длинной тучкой,
свежо просияет и погрузится в лиловый её туман с утра.
Верхний, тонкий край растянутого облачка засверкает змейками;
блеск их подобен блеску кованого серебра...
Но вот опять хлынули играющие лучи, –
и весело и величаво, словно взлетая,
поднимается могучее светило, всё ярче сияя.
Около полудня обыкновенно появляется
множество круглых высоких облаков с пробивающимися сквозь них лучами –
золотисто-серых, с нежными белыми краями.
Подобно островам, что будто плывут налегке,
разбросанным по бесконечно разлившейся реке,
обтекающей их глубоко прозрачными рукавами ровной синевы,
они почти не трогаются с места, их желания таковы;
далее, к небосклону, они сдвигаются, теснятся,
синевы между ними уже не видать, нет яркости той;
но сами они так же лазурны, как небо:
они все насквозь проникнуты светом и теплотой.
Цвет небосклона: лёгкий, бледно-лиловый, –
не изменяется во весь день и кругом одинаков, несравненной красы;
нигде не темнеет, не густеет гроза; зреет в поле зелёная рожь;
разве кое-где протянутся сверху вниз голубоватые полосы:
то сеется прозрачный, едва заметный дождь.
К вечеру эти облака исчезают;
последние из них, черноватые и неопределённые,
как дым, ложатся розовыми клубами
напротив заходящего Солнца, будто заворожённые;
на месте, где оно закатилось так же спокойно, как и всходило,
алое сиянье стоит недолгое время над потемневшей землёй и тогда,
тихо мигая, как бережно несомая свечка,
затеплится на нём вечерняя звезда.
В такие дни краски все смягчены; светлы, но не ярки;
на всём лежит печать какой-то трогательной кротости.
В такие дни жар бывает иногда весьма силён, песчаные луга жарки,
иногда даже "парит" по скатам полей – травам жарко расти;
но ветер разгоняет, раздвигает накопившийся зной и вихри-круговороты –
воздушные башни –
несомненный признак постоянной погоды –
высокими белыми столбами гуляют по дорогам через пашню.
В сухом и чистом воздухе пахнет полынью, луговой травой,
сжатой рожью, гречихой.
Даже за час до ночи вы не чувствуете сырости. Какое чистое небо!
Подобной погоды желает земледелец для уборки хлеба...
–––––––––

И.С. Тургенев. «Бежин луг» (отрывок).
Был прекрасный июльский день, один из тех дней, которые случаются только тогда, когда погода установилась надолго. С самого раннего утра небо ясно; утренняя заря не пылает пожаром: она разливается кротким румянцем. Солнце – не огнистое, не раскаленное, как во время знойной засухи, не тускло-багровое, как перед бурей, но светлое и приветно лучезарное - мирно всплывает под узкой и длинной тучкой, свежо просияет и погрузится а лиловый ее туман. Верхний, тонкий край растянутого облачка засверкает змейками; блеск их подобен блеску кованого серебра... Но вот опять хлынули играющие лучи, – и весело и величава, словно взлетая, поднимается могучее светило. Около полудня обыкновенно появляется множество круглых высоких облаков, золотисто-серых, с нежными белыми краями. Подобно островам, разбросанным по бесконечно разлившейся реке, обтекающей их глубоко прозрачными рукавами ровной синевы, они почти не трогаются с места; далее, к небосклону, они сдвигаются, теснятся, синевы между ними уже не видать; но сами они так же лазурны, как небо: они все насквозь проникнуты светом и теплотой. Цвет небосклона, легкий, бледно-лиловый, не изменяется во весь день и кругом одинаков; нигде не темнеет, не густеет гроза; разве кое-где протянутся сверху вниз голубоватые полосы: то сеется едва заметный дождь. К вечеру эти облака исчезают; последние из них, черноватые и неопределенные, как дым, ложатся розовыми клубами напротив заходящего солнца; на месте, где оно закатилось так же спокойно, как спокойно взошло на небо, алое сиянье стоит недолгое время над потемневшей землей, и, тихо мигая, как бережно несомая свечка, затеплится на нем вечерняя звезда. В такие дни краски все смягчены; светлы, но не ярки; на всем лежит печать какой-то трогательной кротости. В такие дни жар бывает иногда весьма силен, иногда даже "парит" по скатам полей; но ветер разгоняет, раздвигает накопившийся зной, и вихри-круговороты - несомненный признак постоянной погоды - высокими белыми столбами гуляют по дорогам через пашню. В сухом и чистом воздухе пахнет полынью, сжатой рожью, гречихой; даже за час до ночи вы не чувствуете сырости. Подобной погоды желает земледелец для уборки хлеба...

(фото - картина "Река Ильдь", художница Лю - Любовь Зубова)

1. Какие члены предложения называются второстепенными? Перечислите все второстепенные члены предложения.

2. Что называется дополнением?

3. К чему относится и чем выражается дополнение?

4. Что такое прямое дополнение, чем оно выражается?

5. Что такое косвенное дополнение, чем оно выражается?

6. Что такое определение?

7. Что такое согласованное определение и какими частями речи оно выражается?

8. Какое определение называется несогласованным и какими частями речи оно выражается?

9. Что называется приложением? Чем оно отличается от несогласованного определения?

10. Что называется обстоятельством? Перечислите группы обстоятельств по значению, укажите, на какие вопросы они отвечают, и приведите примеры.

11. Назовите способы выражения обстоятельств, приведите примеры.

Однородные члены предложения

§ 143. Понятие об однородных членах

Однородными являются такие члены предложения, которые выполняют одинаковую синтаксическую функцию и связаны между собой сочинительной связью. Например: Настоящее, неподдельное золото - это доброта, чуткость, отзывчивость, внимательность. искренне доброжелательное отношение к людям. (Нос.) В этом предложении два ряда однородных членов: 1) настоящее, неподдельное - однородные определения к подлежащему золото; 2) доброта, чуткость, отзывчивость, внимательность, доброжелательное отношение - однородные сказуемые.

При сочинительной связи, выражающейся с помощью союзов и интонации или только перечислительной интонации, слова соединяются как равноправные,не зависящие друг от друга. Так, в предложении В сухом и чистом воздухе пахнет полынью, сжатой рожью, гречихой. (Т.) однородные дополнения полынью,рожью, гречихой связаны между собой бессоюзной связью, при помощи только интонации; однородные определения сухом и чистом - при помощи союза и интонации.

Однородными могут быть как главные, так и второстепенные члены предложения: Здесь Лазарев и Чичиков поцеловались. (Г.) Облетают с яблонь листья,сухо шепчутся с травой. (Луг.) Тот, кто видел хоть однажды этот край и эту гладь, тот почти березке каждой ножку рад поцеловать. (Ес.) Лес, точно терем расписной, лиловый, золотой, багряный, стоит над солнечной поляной. (Бун.) Так трепетно и нежно внизу цветет ольха. (Луг.)

Расставьте знаки препинания. Укажите два предложения, в которых нужно поставить ОДНУ запятую. Запишите номера этих предложений.

1) Я любил подолгу бродить по улицам или по парку или вдоль берега моря.

2) В сухом и чистом воздухе пахнет полынью и сжатой рожью гречихой и полевой гвоздикой.

3) Спасительный огонёк маяка то появлялся то исчезал в тумане то снова виднелся вдали.

4) Бабушка читала малышкам сказку да украдкой рассматривала нового гостя.

5) Порванные сапоги отдали в мастерскую и там их починили.

Пояснение (см. также Правило ниже).

Расставим знаки препинания.

1) Я любил подолгу бродить по улицам, или по парку, или вдоль берега моря. - ДВЕ Запятых ставятся при однородных обстоятельствах при ДВАЖДЫ повторяющихся союзах ИЛИ.

2) В сухом и чистом воздухе пахнет полынью и сжатой рожью, гречихой и полевой гвоздикой. - Запятая отделяет однородные дополнения, попарно связанные союзом И.

3) Спасительный огонёк маяка то появлялся, то исчезал в тумане, то снова виднелся вдали. - Запятые отделяют однородные обстоятельства.

4) Бабушка читала малышкам сказку да украдкой рассматривала нового гостя. - Запятая не нужна, так как однородные сказуемые связаны одиночным союзом ДА (в значении «И»)

5) Порванные сапоги отдали в мастерскую, и там их починили. - Запятая нужна, так как предложение сложносочинённое. Первая основа отдали (неопределённо-личное), вторая починили (неопределённо-личное)

Ответ: 25

Ответ: 25|52

Правило: Задание 16. Знаки препинания в ССП и в предложении с однородными членами

ЗНАКИ ПРЕ­ПИ­НА­НИЯ В СЛОЖ-НО-СО-ЧИНЁННОМ ПРЕД­ЛО­ЖЕ­НИИ И В ПРЕД­ЛО­ЖЕ­НИИ С ОД­НО­РОД­НЫ­МИ ЧЛЕ-НА-МИ

В этом за­да­нии про­ве­ря­ют­ся зна­ния двух пунк-то-грамм:

1. За-пя-тые в про­стом пред­ло­же­нии с од­но­род­ны­ми чле-на-ми.

2. За-пя-тые в слож-но-со-чинённом пред-ло-же-нии, части ко­то­ро­го со­еди­ня­ют со­чи­ни­тель­ные союзы, в част-но-сти, союз И.

Цель : найти ДВА пред-ло-же-ния, в ко­то­рых нужно по­ста­вить ПО ОДНОЙ за­пя­той в каж-дом. Не две, не три (а такое бы-ва-ет!) за-пя-тых, а одну. При этом нужно ука­зы-вать но­ме­ра тех пред-ло-же-ний, где была ПО­СТАВ­ЛЕ­НА про-пу-щен-ная за-пя-тая, так как бы­ва­ют такие слу-чаи, что в пред­ло­же­нии уже есть за-пя-тая, на-при-мер, при де­е­при­част­ном обо-ро-те. Её мы не счи-та-ем.

Не сле­ду­ет ис-кать за­пя­тые при раз­лич­ных обо-ро-тах, ввод­ных сло-вах и в СПП: по спе­ци­фи­ка­ции в дан­ном за-да-нии про­ве­ря­ют­ся лишь три ука­зан­ные пунк-то-грам-мы. Если в пред-ло-же-нии будут не-об-хо-ди-мы за-пя-тые на дру-гие пра-ви-ла, они уже будут рас-став-ле-ны

Вер-ным будет ответ из двух цифр, от 1 до 5, в любой по-сле-до-ва-тель-но-сти, без за-пя-тых и про-бе-лов, на-при-мер: 15, 12, 34.

Услов-ные обо-зна-че-ния:

ОЧ - од-но-род-ные члены.

ССП - слож-но-со-чинённое пред-ло-же-ние.

Ал-го-ритм вы-пол-не-ния за-да-ния дол-жен быть таким:

1. Опре-де-ля-ем ко-ли-че-ство основ.

2. Если пред-ло-же-ние про-стое, то на-хо-дим в нём ВСЕ ряды од-но-род-ных чле-нов и об-ра-ща-ем-ся к пра-ви-лу.

3. Если основ две, то это слож-ное пред-ло-же-ние, и каж-дая часть рас-смат-ри-ва-ет-ся от-дель-но (см. пункт 2).

Не за-бы-ва-ем, что од-но-род-ные под-ле-жа-щие и ска-зу-е-мые со-зда-ют НЕ слож-ное, а про-стое осложнённое пред-ло-же-ние.

15.1 ЗНАКИ ПРЕ­ПИ­НА­НИЯ ПРИ ОД­НО­РОД­НЫХ ЧЛЕ-НАХ

Од-но-род-ные члены пред­ло­же­ния - это такие члены, ко­то­рые от-ве-ча-ют на один и тот же во-прос и от-но-сят-ся к од-но-му и тому же члену пред-ло-же-ния. Од­но­род­ные члены пред­ло­же­ния (как глав-ные, так вто-ро-сте-пен-ные) все-гда со-единёны со­чи­ни­тель­ной свя-зью, с со-ю-зом или без него.

На-при-мер: В «Дет-ских годах Баг-ро-ва–внука» С. Ак­са­ков с под­лин­но по­э­ти­че­ским во­оду­шев­ле­ни­ем опи­сы­ва­ет и лет-ние , и зим­ние кар­ти­ны рус­ской при-ро-ды.

В дан-ном пред-ло-же-нии есть один ряд ОЧ, это два од-но-род-ных опре-де-ле-ния.

В одном пред­ло­же­нии может быть не­сколь­ко рядов од­но­род­ных чле-нов. Так, в пред-ло-же-нии Вско-ре уда­рил тяжёлый ли­вень и по­крыл шумом дож­де­вых по­то­ков и по­ры­вы ветра, и стоны сос­но­во­го бора рядов два: два ска-зу-е-мых, уда-рил и по-крыл ; два до-пол-не-ния, по-ры-вы и стоны .

Об-ра-ти-те вни-ма-ние : в каж-дом ряду ОЧ дей-ству-ют свои пунк-ту-а-ци-он-ные пра-ви-ла.

Рас-смот-рим раз-лич-ные схемы пред-ло-же-ний с ОЧ и сфор-му-ли-ру-ем пра-ви-ла по-ста-нов-ки за-пя-тых.

15.1.1. Ряд од-но-род-ных чле-нов, со-единённых ТОЛЬ-КО ин-то-на-ци-ей, без со-ю-зов.

Общая схема : О , О , О .

Пра-ви-ло: если два или не-сколь-ко ОЧ со-еди-нен-ных толь-ко ин-то-на-ци-ей, между ними за-пя-тая ста-вит-ся.

При-мер : жёлтые, зелёные, крас-ные яб-ло-ки.

15.1.2 Два од-но-род-ных члена со-еди-не-ны со-ю-зом И, ДА (в зна-че-нии И), ЛИБО, ИЛИ

Общая схема : О и/да/либо/или О .

Пра-ви-ло: если два ОЧ со-еди-не-ны оди-ноч-ным со-ю-зом И/ДА, между ними за-пя-тая не ста-вит-ся.

При-мер 1 : На на­тюр­мор­те изоб­ра­же­ны жёлтые и крас-ные яб-ло-ки.

При-мер 2 : Везде её встре-ча-ли ве-се-ло и дру-же-люб-но .

При-мер 3 : Толь-ко ты да я оста-нем-ся жить в этом доме.

При-мер 4 : Я при-го-тов-лю рис с ово-ща-ми либо плов .

15.1.3 По-след-ний ОЧ при-со-единён со-ю-зом И.

Общая схема : О , О и О .

Пра-ви-ло: Если по­след­ний од-но-род-ный член при­со­еди­ня­ет­ся со­ю­зом и, то за­пя­тая перед ним не ста-вит-ся.

При-мер : На на­тюр­мор­те изоб­ра­же­ны жёлтые, зелёные и крас-ные яб-ло-ки.

15.1.4. Од­но­род­ных чле­нов боль­ше двух и союз И по­вто­ря­ет­ся хотя бы два-жды

Пра-ви-ло: При раз­лич­ных ком­би­на­ци­ях со­юз­но­го (пункт 15.1.2) и бес­со­юз­но­го (пункт 15.1.1) со­че­та­ния од­но­род­ных чле­нов пред­ло­же­ния со­блю­да­ет­ся пра-ви-ло: если од­но­род­ных чле­нов боль­ше двух и союз И по­вто­ря­ет­ся хотя бы два-жды, то за­пя­тая ста­вит­ся между всеми од­но­род­ны­ми чле-на-ми

Общая схема : О , и О , и О .

Общая схема : и О , и О , иО .

При-мер 1 : На на­тюр­мор­те изоб­ра­же­ны жёлтые, и зелёные, и крас-ные яб-ло-ки.

При-мер 2 : На на­тюр­мор­те изоб­ра­же­ны и жёлтые, и зелёные, и крас-ные яб-ло-ки.

Более слож-ные при-ме-ры :

При-мер 3 : От дома, от де-ре-вьев, и от го-лу-бят-ни, и от га-ле-реи - от всего по­бе­жа­ли да­ле­ко длин­ные тени.

Два союза и, че-ты-ре ОЧ. За-пя-тая между ОЧ.

При-мер 4 : Было груст­но и в ве­сен­нем воз-ду-хе , и на тем­нев­шем небе , и в ва-го-не . Три союза и, три ОЧ. За-пя-тая между ОЧ.

При-мер 5 : Дома, и де-ре-вья, и тро-туа-ры были укры­ты сне-гом . Два союза и, три ОЧ. За-пя-тая между ОЧ.

Об-ра-ти-те вни-ма-ние, после по-след-не-го ОЧ нет за-пя-той , ибо это не между ОЧ, а после него.

Имен-но эта схема часто вос­при­ни­ма­ет­ся за оши­боч­ную и не-су-ще-ству-ю-щую, учти-те это при вы-пол-не-нии за-да-ния.

Об-ра-ти-те вни-ма-ние : дан-ное пра-ви-ло ра-бо-та-ет лишь при усло-вии, что союз И по-вто-ря-ет-ся в одном ряду ОЧ, а не во всём пред-ло-же-нии.

Рас-смот-рим при-ме-ры.

При-мер 1 : По ве­че­рам за сто­лом со­би­ра­лись дети и взрос­лые и чи­та­ли вслух. Сколь-ко рядов? Два: дети и взрос-лые ; со-би-ра-лись и чи-та-ли . Союз и не по-вто-ря-ет-ся в каж-дом ряду, он упо-треблён по од-но-му разу. По-это-му за-пя-тые НЕ ста-вят-ся по пра-ви-лу 15.1.2.

При-мер 2: Ве­че­ром Вадим ушёл в свою ком­на­ту и сел пе­ре­чи­ты­вать пись­мо и пи­сать ответ. Два ряда: ушёл и сел; сел (зачем? с какой целью?) пе-ре-чи-ты-вать и пи-сать.

15.1.5 Од-но-род-ные члены со-еди-не-ны со-ю-зом А, НО, ДА(=но)

Схема: О , а/но/да О

Пра-ви-ло: При на­ли­чии союза А, НО, ДА(=но) за­пя­тые ста-вят-ся.

При-мер 1: Уче-ник пишет быст-ро , но не-ак-ку-рат-но .

При-мер 2: Малыш уже не хны-кал , а пла-кал на-взрыд.

При-мер 3: Мал зо-лот-ник, да дорог .

15.1.6 При од-но-род-ных чле-нах по-вто-ря-ют-ся союзы НИ, НИ; НЕ ТО, НЕ ТО; ТО, ТО; ЛИБО, ЛИБО; ИЛИ, ИЛИ

Схема: О , илиО , или О

Пра-ви-ло: при дву-крат-ном по­вто­ре­нии дру­гих со­ю­зов (кроме И) ни, ни; не то, не то; то, то; либо, либо; или, или за-пя-тая ста­вит­ся все-гда:

При-мер 1: А ста­рик рас-ха-жи-вал по ком­на­те и то впол-го-ло-са на-пе-вал псал-мы, то вну-ши-тель-но по-учал дочь.

Об-ра-ти-те вни-ма-ние, что в пред-ло-же-нии име-ют-ся также од­но­род­ные об­сто­я­тель­ства и до-пол-не-ния, но мы их не вы-де-ля-ем для более чёткой кар-ти-ны.

После ска-зу-е-мо-го «рас-ха-жи-вал» за­пя­той нет! Но если бы вме-сто союза И ТО, И ТО был бы про-сто И, за-пя-тых было целых три (по пра-ви-лу 15.1.4)

15.1.7. При од-но-род-ных чле-нах име-ют-ся двой-ные союзы.

Пра-ви-ло: При двой­ных со­ю­зах за-пя-тая ста­вит­ся перед вто­рой его ча-стью. Это союзы как... так и; не толь-ко... но и; не столь-ко... сколь-ко; на-сколь-ко... на-столь-ко; хотя и... но; если не... то; не то что... но; не то чтобы... а; не толь­ко не, а, ско-рее... чем и дру-гие.

При-ме-ры: Я имею по­ру­че­ние как от судьи , так равно и от всех наших зна-ко-мых .

Грин был не толь-ко ве­ли­ко­леп­ным пей-за-жи-стом и ма-сте-ром сю-же-та, но был еще и очень тон­ким пси-хо-ло-гом .

Мама не то что сер-ди-лась , но все-таки была не-до-воль-на .

Ту-ма-ны в Лон­до­не бы­ва­ют если не каж-дый день , то через день не-пре-мен-но.

Он был не столь-ко рас-стро-ен , сколь-ко удив-лен сло­жив­шей­ся си-ту-а-ци-ей.

Об-ра-ти-те вни-ма-ние, что каж-дая часть двой-но-го союза стоит ПЕРЕД ОЧ, что очень важно учи-ты-вать при вы­пол­не­нии за­да­ния 7 (тип «ошиб-ка на од­но­род­ные члены») мы уже встре­ча­лись с этими со-ю-за-ми.

15.1.8. Часто од-но-род-ные члены со-еди-ня-ют-ся по-пар-но

Общая схема: Схема: О и О , О и О

Пра-ви-ло: При по­пар­ном объ­еди­не­нии вто­ро­сте­пен­ных чле­нов пред­ло­же­ния за­пя­тая ста­вит­ся между па­ра­ми (союз И дей­ству­ет ло-каль-но, толь­ко внут­ри групп):

При-мер1: Аллеи, за­са­жен­ные си-ре-ня-ми и ли-па-ми , вя-за-ми и то-по-ля-ми , вели к де­ре­вян­ной эст-ра-де .

При-мер 2: Песни были раз-ные: про ра-дость и горе , день про-шед-ший и день гря-ду-щий .

При-мер 3: Книги по гео­гра­фии и ту­рист­ские спра-воч-ни-ки , дру-зья и слу­чай­ные зна-ко-мые твер­ди­ли нам, что Ро­по­та­мо – один из самых кра­си­вых и диких угол­ков Бол-га-рии.

15.1.9.Не яв­ля­ют­ся од-но-род-ны-ми, по­это­му не вы­де­ля­ют­ся за-пя-ты-ми:

Ряд по-вто-ров, име­ю­щих уси-ли-тель-ный от­те­нок - это не од­но­род­ные члены.

А снег шёл и шёл.

Про-стые осложнённые ска­зу­е­мые также не яв­ля­ют­ся од-но-род-ны-ми

Ска-зал так ска-зал, пойду про-ве-рю.

Фра-зео-ло-гиз-мы с по­вто­ря­ю­щи­ми­ся со-ю-за-ми не яв­ля­ют­ся од-но-род-ны-ми чле­на­ми

Ни то ни сё, ни рыба ни мясо; ни свет ни заря; ни день ни ночь

Если в пред­ло­же­нии есть не­од­но­род­ные опре-де-ле-ния , ко­то­рые стоят перед по­яс­ня­е­мым сло-вом и ха­рак­те­ри­зу­ют один пред­мет с раз­ных сто-рон, между ними нель­зя вста-вить союз и.

Из глу­би­ны цвет-ка не­ожи­дан­но под-нял-ся сон­ный зо-ло-ти-стый шмель.

15.2. ЗНАКИ ПРЕ­ПИ­НА­НИЯ В СЛОЖ-НО-СО-ЧИНЁННОМ ПРЕД-ЛО-ЖЕ-НИИ

Слож-но-со-чи-нен-ны-ми на­зы­ва­ют­ся слож-ные пред-ло-же-ния, в ко­то­рых про-стые пред­ло­же­ния рав-но-прав-ны по смыс­лу и свя­за­ны со-чи-ни-тель-ны-ми со-ю-за-ми. Части слож­но­со­чи­нен­но­го пред-ло-же-ния не за­ви­сят друг от друга и со­став­ля­ют одно смыс­ло­вое целое.

При-мер: Три раза зи­мо­вал он в Мир­ном, и каж­дый раз воз­вра­ще­ние домой ка­за­лось ему пре­де­лом че­ло­ве­че­ско­го сча­стья.

В за­ви­си­мо­сти от вида со­чи­ни­тель­но­го союза, ко­то­рый свя-зы-ва-ет части пред-ло-же-ния, все слож­но­со­чи­нен­ные пред-ло-же-ния (ССП) де­лят­ся на три ос­нов­ных раз-ря-да:

1) ССП с со­еди­ни­тель­ны­ми со-ю-за-ми (и; да в зна­че­нии и; ни..., ни; тоже; также; не толь­ко..., но и; как..., так и);

2) ССП с раз­де­ли­тель­ны­ми со-ю-за-ми (то..., то; не то..., не то; или; либо; то ли..., то ли);

3) ССП с про­ти­ви­тель­ны­ми со-ю-за-ми (а, но, да в зна­че­нии но, од-на-ко, зато, но зато, толь-ко, же).

15.2.1 Ос-нов-ное пра-ви-ло по-ста-нов-ки за-пя-той в ССП.

За-пя-тая между ча­стя­ми слож-но-го пред­ло­же­ния ста­вит­ся по ос­нов­но­му пра-ви-лу, то есть ВСЕ-ГДА, за ис-клю-че-ни-ем осо­бых усло-ви-ях , ко­то­рые огра-ни-чи-ва-ют дей­ствие этого пра-ви-ла. Об этих усло-ви-ях ска-за-но во вто-рой части пра-ви-ла. В любом слу-чае, чтобы опре-де-лить, яв­ля­ет­ся ли пред­ло­же­ние слож-ным, не­об­хо­ди­мо найти его грам­ма­ти­че­ские ос-но-вы. Что нужно учи­ты­вать при этом:

а) Да-ле-ко не все­гда каж-дое про­стое пред-ло-же-ние может иметь и под-ле-жа-щее, и ска-зу-е-мое. Так, ча­стот­ны пред-ло-же-ния с одной без­лич­ной ча-стью , со ска­зу­е­мым в не-опре-делённо-лич-ном пред-ло-же-нии . На-при-мер: Много труда пред-сто-ит ему, и он это знал .

Схема: [пред-сто-ит ], и [он знал ].

В дверь по-зво-ни-ли, и никто не сдви-нул-ся с места.

Схема: [по-зво-ни-ли ], и [никто не сдви-нул-ся ].

б) Под-ле-жа-щее может быть вы­ра­же­но ме-сто-име-ни-я-ми, как лич-ны-ми, так и дру­гих раз-ря-дов: Я вдруг услы-шал до боли зна­ко­мый голос, и это вер-ну-ло меня к жизни.

Схема: [Я услы­шал ], и [это вер­ну­ло ]. Не те­ряй­те ме-сто-име-ния в роли под-ле-жа-ще-го, если оно дуб­ли­ру­ет под-ле-жа-щее из пер­вой части! Это два пред-ло-же-ния, у каж­до­го своя ос-но-ва, на-при-мер: Ху-дож-ник был хо­ро­шо зна-ком со всеми го-стя-ми, и он не­мно­го уди-вил-ся , уви­дев не-зна-ко-мое ему лицо.

Схема: [Ху-дож-ник был зна-ком], и [он уди­вил­ся ]. Срав­ним с ана­ло­гич­ной кон-струк-ци-ей в про­стом пред-ло-же-нии: Ху-дож-ник был хо­ро­шо зна-ком со всеми го­стя­ми и не­мно­го уди-вил-ся , уви­дев не-зна-ко-мое ему лицо. [О Сказ и О Сказ].

в) По-сколь-ку слож­ное пред-ло-же-ние со­сто­ит из двух про-стых, то впол­не ве-ро-ят-но, что каж­дое из них может иметь од­но­род­ные члены в своём со-ста-ве. За­пя­тые ста-вят-ся и по пра­ви­лу од-но-род-ных чле-нов, и по пра­ви­лу слож-но-со-чинённого пред-ло-же-ния. На-при-мер: Ли-стья баг-ря-ные, зо-ло-тые па-да-ли тихо на землю, и ветер кру-жил их в воз­ду­хе и под-бра-сы-вал . Схема пред­ло­же­ния: [Ли-стья па-да-ли], и [ветер О Сказ и О Сказ ].

15.2.2 Осо-бые усло-вия по-ста-нов-ки зна-ков в слож-но-со-чинённом пред-ло-же-нии

В школь-ном курсе рус-ско-го языка един-ствен-ным усло-ви-ем, при ко-то-ром между ча-стя-ми слож-но-го пред-ло-же-ния не ста-вит-ся за-пя-тая, есть на-ли-чие об-ще-го вто-ро-сте-пен-но-го члена .

Самое слож­ное для уча­щих­ся -это по-нять, есть ли общий вто­ро­сте­пен­ный член пред-ло-же-ния , ко­то­рый даст право не ста­вить за-пя-тую между ча-стя-ми, или его нет. Общий- зна-чит, от­но­ся­щий­ся од-но-вре-мен-но и к пер­вой части, и ко вто-рой. Если общий член есть -за-пя-тая между ча­стя­ми ССП не ста-вит-ся . Если он есть, то во вто­рой части не может быть ана­ло­гич­но­го вто-ро-сте-пен-но-го члена , он толь­ко один, стоит в самом на­ча­ле пред-ло-же-ния. Рас­смот­рим про-стые слу-чаи:

При-мер 1 : Через год дочка пошла в школу и мама смог-ла выйти на ра-бо-ту .

Оба про­стых пред-ло-же-ния в рав­ной мере могут пре­тен­до­вать на об­сто­я­тель­ство вре-ме-ни «через год». Что слу-чи-лось через год ? Дочка пошла в школу. Мама смог-ла выйти на ра-бо-ту.

Пе­ре­ста­нов­ка об-ще-го члена в конец пред­ло­же­ния ме-ня-ет смысл: Дочка пошла в школу, и мама смог­ла выйти на ра­бо­ту через год . И те-перь этот вто-ро-сте-пен-ный член уже не общий, а от-но-сит-ся лишь ко вто-ро-му про-сто-му пред-ло-же-нию. По­это­му для нас так важно во-пер-вых, место об­ще­го члена, толь-ко на­ча­ло пред-ло-же-ния , а во вто-рых, общий смысл пред-ло-же-ния.

При-мер 2 : К ве-че-ру ветер утих и на-ча-ло под-мо-ра-жи-вать . Что про-изо-шло к ве-че-ру ? Ветер утих. На-ча-ло под-мо-ра-жи-вать.

Те-перь более слож­ный при-мер 1 : На окра­и­не го-ро-да снег уже начал под-та-и-вать, и здесь уже была впол­не ве-сен-няя кар-ти-на . В пред­ло­же­нии два об-сто-я-тель-ства, у каж­до­го про-сто-го- своё. Имен­но по-это-му за­пя­тая по-став-ле-на . Об-ще-го вто-ро-сте-пен-но-го члена нет. Таким об-ра-зом, на­ли­чие вто-ро-го вто­ро­сте­пен­но­го члена та­ко­го же типа (места, вре-ме-ни, цели) во вто­ром пред-ло-же-нии даёт право по­ста­вить за-пя-тую.

При-мер 2 : К ночи тем-пе-ра-ту-ра у мамы под-ня-лась ещё боль-ше, и мы не спали всю ночь. Нет ос-но-ва-ний от-но-сить об-сто-я-тель-ство «к ночи» ко вто-рой части слож-но-го пред-ло-же-ния, по-это-му за-пя-тая ста-вит-ся .

Не-об-хо-ди-мо от-ме-тить, что бы­ва­ют и дру­гие слу-чаи, при ко­то­рых за-пя-тая не ста­вит­ся между ча­стя­ми слож-но-со-чинённого пред-ло-же-ния. К ним от­но­сит­ся на-ли-чие об­ще­го ввод-но-го слова, общей при­да­точ­ной части, а также двух пред­ло­же­ний не-опре-делённо-лич-ных, без-лич-ных оди-на-ко-вых по струк-ту-ре, вос-кли-ца-тель-ных. Но эти слу­чаи не вклю­ча­лись в за­да­ния ЕГЭ, и в по­со­би­ях они не пред-став-ле-ны и в школь-ном курсе не изу-ча-ют-ся.

Был прекрасный июльский день, один из тех дней, которые случаются только тогда, когда погода установилась надолго. С самого раннего утра небо ясно; утренняя заря не пылает пожаром: она разливается кротким румянцем. Солнце — не огнистое, не раскаленное, как во время знойной засухи, не тускло-багровое, как перед бурей, но светлое и приветно лучезарное — мирно всплывает под узкой и длинной тучкой, свежо просияет и погрузится в лиловый ее туман. Верхний, тонкий край растянутого облачка засверкает змейками; блеск их подобен блеску кованого серебра... Но вот опять хлынули играющие лучи, — и весело и величаво, словно взлетая, поднимается могучее светило. Около полудня обыкновенно появляется множество круглых высоких облаков, золотисто-серых, с нежными белыми краями. Подобно островам, разбросанным по бесконечно разлившейся реке, обтекающей их глубоко прозрачными рукавами ровной синевы, они почти не трогаются с места; далее, к небосклону, они сдвигаются, теснятся, синевы между ними уже не видать; но сами они так же лазурны, как небо: они все насквозь проникнуты светом и теплотой. Цвет небосклона, легкий, бледно-лиловый, не изменяется во весь день и кругом одинаков; нигде не темнеет, не густеет гроза; разве кое-где протянутся сверху вниз голубоватые полосы: то сеется едва заметный дождь. К вечеру эти облака исчезают; последние из них, черноватые и неопределенные, как дым, ложатся розовыми клубами напротив заходящего солнца; на месте, где оно закатилось так же спокойно, как спокойно взошло на небо, алое сиянье стоит недолгое время над потемневшей землей, и, тихо мигая, как бережно несомая свечка, затеплится на нем вечерняя звезда. В такие дни краски все смягчены; светлы, но не ярки; на всем лежит печать какой-то трогательной кротости. В такие дни жар бывает иногда весьма силен, иногда даже «парит» по скатам полей; но ветер разгоняет, раздвигает накопившийся зной, и вихри-круговороты — несомненный признак постоянной погоды — высокими белыми столбами гуляют по дорогам через пашню. В сухом и чистом воздухе пахнет полынью, сжатой рожью, гречихой; даже за час до ночи вы не чувствуете сырости. Подобной погоды желает земледелец для уборки хлеба... В такой точно день охотился я однажды за тетеревами в Чернском уезде, Тульской губернии. Я нашел и настрелял довольно много дичи; наполненный ягдташ немилосердно резал мне плечо; но уже вечерняя заря погасала, и в воздухе, еще светлом, хотя не озаренном более лучами закатившегося солнца, начинали густеть и разливаться холодные тени, когда я решился, наконец, вернуться к себе домой. Быстрыми шагами прошел я длинную «площадь» кустов, взобрался на холм и, вместо ожиданной знакомой равнины с дубовым леском направо и низенькой белой церковью в отдалении, увидал совершенно другие, мне не известные места. У ног моих тянулась узкая долина; прямо, напротив, крутой стеной возвышался частый осинник. Я остановился в недоумении, оглянулся... «Эге! — подумал я, — да это я совсем не туда попал: я слишком забрал вправо», — и, сам дивясь своей ошибке, проворно спустился с холма. Меня тотчас охватила неприятная, неподвижная сырость, точно я вошел в погреб; густая высокая трава на дне долины, вся мокрая, белела ровной скатертью; ходить по ней было как-то жутко. Я поскорей выкарабкался на другую сторону и пошел, забирая влево, вдоль осинника. Летучие мыши уже носились над его заснувшими верхушками, таинственно кружась и дрожа на смутно-ясном небе; резво и прямо пролетел в вышине запоздалый ястребок, спеша в свое гнездо. «Вот как только я выйду на тот угол, — думал я про себя, — тут сейчас и будет дорога, а с версту крюку я дал!» Я добрался, наконец, до угла леса, но там не было никакой дороги: какие-то некошеные, низкие кусты широко расстилались передо мною, а за ними, далёко-далёко, виднелось пустынное поле. Я опять остановился. «Что за притча?.. Да где же я?» Я стал припоминать, как и куда ходил в течение дня... «Э! да это Парахинские кусты! — воскликнул я наконец, — точно! Вон это, должно быть, Синдеевская роща... Да как же это я сюда зашел? Так далеко?.. Странно! Теперь опять нужно вправо взять». Я пошел вправо, через кусты. Между тем ночь приближалась и росла, как грозовая туча; казалось, вместе с вечерними парами отовсюду поднималась и даже с вышины лилась темнота. Мне попалась какая-то неторная, заросшая дорожка; я отправился по ней, внимательно поглядывая вперед. Всё кругом быстро чернело и утихало, — одни перепела изредка кричали. Небольшая ночная птица, неслышно и низко мчавшаяся на своих мягких крыльях, почти наткнулась на меня и пугливо нырнула в сторону. Я вышел на опушку кустов и побрел по полю межой. Уже я с трудом различал отдаленные предметы; поле неясно белело вокруг; за ним, с каждым мгновением надвигаясь, громадными клубами вздымался угрюмый мрак. Глухо отдавались мои шаги в застывающем воздухе. Побледневшее небо стало опять синеть — но то уже была синева ночи. Звездочки замелькали, зашевелились на нем. Что я было принял за рощу, оказалось темным и круглым бугром. «Да где же это я?» — повторил я опять вслух, остановился в третий раз и вопросительно посмотрел на свою английскую желто-пегую собаку Дианку, решительно умнейшую изо всех четвероногих тварей. Но умнейшая из четвероногих тварей только повиляла хвостиком, уныло моргнула усталыми глазками и не подала мне никакого дельного совета. Мне стало совестно перед ней, и я отчаянно устремился вперед, словно вдруг догадался, куда следовало идти, обогнул бугор и очутился в неглубокой, кругом распаханной лощине. Странное чувство тотчас овладело мной. Лощина эта имела вид почти правильного котла с пологими боками; на дне ее торчало стоймя несколько больших белых камней, — казалось, они сползлись туда для тайного совещания, — и до того в ней было немо и глухо, так плоско, так уныло висело над нею небо, что сердце у меня сжалось. Какой-то зверок слабо и жалобно пискнул между камней. Я поспешил выбраться назад на бугор. До сих пор я всё еще не терял надежды сыскать дорогу домой; но тут я окончательно удостоверился в том, что заблудился совершенно, и, уже нисколько не стараясь узнавать окрестные места, почти совсем потонувшие во мгле, пошел себе прямо, по звездам — наудалую... Около получаса шел я так, с трудом переставляя ноги. Казалось, отроду не бывал я в таких пустых местах: нигде не мерцал огонек, не слышалось никакого звука. Один пологий холм сменялся другим, поля бесконечно тянулись за полями, кусты словно вставали вдруг из земли перед самым моим носом. Я всё шел и уже собирался было прилечь где-нибудь до утра, как вдруг очутился над страшной бездной. Я быстро отдернул занесенную ногу и, сквозь едва прозрачный сумрак ночи, увидел далеко под собою огромную равнину. Широкая река огибала ее уходящим от меня полукругом; стальные отблески воды, изредка и смутно мерцая, обозначали ее теченье. Холм, на котором я находился, спускался вдруг почти отвесным обрывом; его громадные очертания отделялись, чернея, от синеватой воздушной пустоты, и прямо подо мною, в углу, образованном тем обрывом и равниной, возле реки, которая в этом месте стояла неподвижным, темным зеркалом, под самой кручью холма, красным пламенем горели и дымились друг подле дружки два огонька. Вокруг них копошились люди, колебались тени, иногда ярко освещалась передняя половина маленькой кудрявой головы... Я узнал, наконец, куда я зашел. Этот луг славится в наших околотках под названием Бежина луга... Но вернуться домой не было никакой возможности, особенно в ночную пору; ноги подкашивались подо мной от усталости. Я решился подойти к огонькам и в обществе тех людей, которых принял за гуртовщиков, дождаться зари. Я благополучно спустился вниз, но не успел выпустить из рук последнюю ухваченную мною ветку, как вдруг две большие, белые, лохматые собаки со злобным лаем бросились на меня. Детские звонкие голоса раздались вокруг огней; два-три мальчика быстро поднялись с земли. Я откликнулся на их вопросительные крики. Они подбежали ко мне, отозвали тотчас собак, которых особенно поразило появление моей Дианки, и я подошел к ним. Я ошибся, приняв людей, сидевших вокруг тех огней, за гуртовщиков. Это просто были крестьянские ребятишки из соседних деревень, которые стерегли табун. В жаркую летнюю пору лошадей выгоняют у нас на ночь кормиться в поле: днем мухи и оводы не дали бы им покоя. Выгонять перед вечером и пригонять на утренней заре табун — большой праздник для крестьянских мальчиков. Сидя без шапок и в старых полушубках на самых бойких клячонках, мчатся они с веселым гиканьем и криком, болтая руками и ногами, высоко подпрыгивают, звонко хохочут. Легкая пыль желтым столбом поднимается и несется по дороге; далеко разносится дружный топот, лошади бегут, навострив уши; впереди всех, задравши хвост и беспрестанно меняя ногу, скачет какой-нибудь рыжий космач, с репейником в спутанной гриве. Я сказал мальчикам, что заблудился, и подсел к ним. Они спросили меня, откуда я, помолчали, посторонились. Мы немного поговорили. Я прилег под обглоданный кустик и стал глядеть кругом. Картина была чудесная: около огней дрожало и как будто замирало, упираясь в темноту, круглое красноватое отражение; пламя, вспыхивая, изредка забрасывало за черту того круга быстрые отблески; тонкий язык света лизнет голые сучья лозника и разом исчезнет; острые, длинные тени, врываясь на мгновенье, в свою очередь, добегали до самых огоньков: мрак боролся со светом. Иногда, когда пламя горело слабее и кружок света суживался, из надвинувшейся тьмы внезапно выставлялась лошадиная голова, гнедая, с извилистой проточиной, или вся белая, внимательно и тупо смотрела на нас, проворно жуя длинную траву, и, снова опускаясь, тотчас скрывалась. Только слышно было, как она продолжала жевать и отфыркивалась. Из освещенного места трудно разглядеть, что делается в потемках, и потому вблизи всё казалось задернутым почти черной завесой; но далее к небосклону длинными пятнами смутно виднелись холмы и леса. Темное чистое небо торжественно и необъятно высоко стояло над нами со всем своим таинственным великолепием. Сладко стеснялась грудь, вдыхая тот особенный, томительный и свежий запах — запах русской летней ночи. Кругом не слышалось почти никакого шума... Лишь изредка в близкой реке с внезапной звучностью плеснет большая рыба и прибрежный тростник слабо зашумит, едва поколебленный набежавшей волной... Одни огоньки тихонько потрескивали. Мальчики сидели вокруг их; тут же сидели и те две собаки, которым так было захотелось меня съесть. Они еще долго не могли примириться с моим присутствием и, сонливо щурясь и косясь на огонь, изредка рычали с необыкновенным чувством собственного достоинства; сперва рычали, а потом слегка визжали, как бы сожалея о невозможности исполнить свое желание. Всех мальчиков было пять: Федя, Павлуша, Ильюша, Костя и Ваня. (Из их разговоров я узнал их имена и намерен теперь же познакомить с ними читателя.) Первому, старшему изо всех, Феде, вы бы дали лет четырнадцать. Это был стройный мальчик, с красивыми и тонкими, немного мелкими чертами лица, кудрявыми белокурыми волосами, светлыми глазами и постоянной полувеселой, полурассеянной улыбкой. Он принадлежал, по всем приметам, к богатой семье и выехал-то в поле не по нужде, а так, для забавы. На нем была пестрая ситцевая рубаха с желтой каемкой; небольшой новый армячок, надетый внакидку, чуть держался на его узеньких плечиках; на голубеньком поясе висел гребешок. Сапоги его с низкими голенищами были точно его сапоги — не отцовские. У второго мальчика, Павлуши, волосы были всклоченные, черные, глаза серые, скулы широкие, лицо бледное, рябое, рот большой, но правильный, вся голова огромная, как говорится, с пивной котел, тело приземистое, неуклюжее. Малый был неказистый — что и говорить! — а все-таки он мне понравился: глядел он очень умно и прямо, да и в голосе у него звучала сила. Одеждой своей он щеголять не мог: вся она состояла из простой замашной рубахи да из заплатанных портов. Лицо третьего, Ильюши, было довольно незначительно: горбоносое, вытянутое, подслеповатое, оно выражало какую-то тупую, болезненную заботливость; сжатые губы его не шевелились, сдвинутые брови не расходились — он словно всё щурился от огня. Его желтые, почти белые волосы торчали острыми косицами из-под низенькой войлочной шапочки, которую он обеими руками то и дело надвигал себе на уши. На нем были новые лапти и онучи; толстая веревка, три раза перевитая вокруг стана, тщательно стягивала его опрятную черную свитку. И ему и Павлуше на вид было не более двенадцати лет. Четвертый, Костя, мальчик лет десяти, возбуждал мое любопытство своим задумчивым и печальным взором. Всё лицо его было невелико, худо, в веснушках, книзу заострено, как у белки: губы едва было можно различить; но странное впечатление производили его большие, черные, жидким блеском блестевшие глаза: они, казалось, хотели что-то высказать, для чего на языке, — на его языке по крайней мере, — не было слов. Он был маленького роста, сложения тщедушного и одет довольно бедно. Последнего, Ваню, я сперва было и не заметил: он лежал на земле, смирнехонько прикорнув под угловатую рогожу, и только изредка выставлял из-под нее свою русую кудрявую голову. Этому мальчику было всего лет семь. Итак, я лежал под кустиком в стороне и поглядывал на мальчиков. Небольшой котельчик висел над одним из огней; в нем варились «картошки». Павлуша наблюдал за ним и, стоя на коленях, тыкал щепкой в закипавшую воду. Федя лежал, опершись на локоть и раскинув полы своего армяка. Ильюша сидел рядом с Костей и всё так же напряженно щурился. Костя понурил немного голову и глядел куда то вдаль. Ваня не шевелился под своей рогожей. Я притворился спящим. Понемногу мальчики опять разговорились. Сперва они покалякали о том и сем, о завтрашних работах, о лошадях; но вдруг Федя обратился к Ильюше и, как бы возобновляя прерванный разговор, спросил его: — Ну, и что ж ты, так и видел домового? — Нет, я его не видал, да его и видеть нельзя, — отвечал Ильюша сиплым и слабым голосом, звук которого как нельзя более соответствовал выражению его лица, — а слышал... Да и не я один. — А он у вас где водится? — спросил Павлуша. — В старой рольне. — А разве вы на фабрику ходите? — Как же, ходим. Мы с братом, с Авдюшкой, в лисовщиках состоим. — Вишь ты — фабричные!.. — Ну, так как же ты его слышал? — спросил Федя. — А вот как. Пришлось нам с братом Авдюшкой, да с Федором Михеевским, да с Ивашкой Косым, да с другим Ивашкой, что с Красных Холмов, да еще с Ивашкой Сухоруковым, да еще были там другие ребятишки; всех было нас ребяток человек десять — как есть вся смена; но а пришлось нам в рольне заночевать, то есть не то чтобы этак пришлось, а Назаров, надсмотрщик, запретил; говорит: «Что, мол, вам, ребяткам, домой таскаться; завтра работы много, так вы, ребятки, домой не ходите». Вот мы остались и лежим все вместе, и зачал Авдюшка говорить, что́, мол, ребята, ну, как домовой придет?.. И не успел он, Авдей-от, проговорить, как вдруг кто-то над головами у нас и заходил; но а лежали-то мы внизу, а заходил он наверху, у колеса. Слышим мы: ходит, доски под ним так и гнутся, так и трещат; вот прошел он через наши головы; вода вдруг по колесу как зашумит, зашумит; застучит, застучит колесо, завертится; но а за́ставки у дворца-то спущены. Дивимся мы: кто ж это их поднял, что вода пошла; однако колесо повертелось, повертелось да и стало. Пошел тот опять к двери наверху да по лестнице спущаться стал, и этак спущается, словно не торопится; ступеньки под ним так даже и стонут... Ну, подошел тот к нашей двери, подождал, подождал — дверь вдруг вся так и распахнулась. Всполохнулись мы, смотрим — ничего... Вдруг, глядь, у одного чана форма зашевелилась, поднялась, окунулась, походила, походила этак по воздуху, словно кто ею полоскал, да и опять на место. Потом у другого чана крюк снялся с гвоздя да опять на гвоздь; потом будто кто-то к двери пошел да вдруг как закашляет, как заперхает, словно овца какая, да зычно так... Мы все так ворохом и свалились, друг под дружку полезли... Уж как же мы напужались о ту пору! — Вишь как! — промолвил Павел. — Чего ж он раскашлялся? — Не знаю; может, от сырости. Все помолчали. — А что, — спросил Федя, — картошки сварились? Павлуша пощупал их. — Нет, еще сыры... Вишь, плеснула, — прибавил он, повернув лицо в направлении реки, — должно быть, щука... А вон звездочка покатилась. — Нет, я вам что, братцы, расскажу, — заговорил Костя тонким голоском, — послушайте-ка, намеднись что тятя при мне рассказывал. — Ну, слушаем, — с покровительствующим видом сказал Федя. — Вы ведь знаете Гаврилу, слободского плотника? — Ну да; знаем. — А знаете ли, отчего он такой всё невеселый, всё молчит, знаете? Вот отчего он такой невеселый. Пошел он раз, тятенька говорил, — пошел он, братцы мои, в лес по орехи. Вот пошел он в лес по орехи да и заблудился; зашел — бог знает куды зашел. Уж он ходил, ходил, братцы мои, — нет! не может найти дороги; а уж ночь на дворе. Вот и присел он под дерево; давай, мол, дождусь утра, — присел и задремал. Вот задремал и слышит вдруг, кто-то его зовет. Смотрит — никого. Он опять задремал — опять зовут. Он опять глядит, глядит: а перед ним на ветке русалка сидит, качается и его к себе зовет, а сама помирает со́ смеху, смеется... А месяц-то светит сильно, так сильно, явственно светит месяц — всё, братцы мои, видно. Вот зовет она его, и такая вся сама светленькая, беленькая сидят на ветке, словно плотичка какая или пескарь, — а то вот еще карась бывает такой белесоватый, серебряный... Гаврила-то плотник так и обмер, братцы мои, а она знай хохочет да его всё к себе этак рукой зовет. Уж Гаврила было и встал, послушался было русалки, братцы мои, да, знать, господь его надоумил: положил-таки на себя крест... А уж как ему было трудно крест-то класть, братцы мои; говорит, рука просто как каменная, не ворочается... Ах ты этакой, а!.. Вот как положил он крест, братцы мои, русалочка-то и смеяться перестала, да вдруг как заплачет... Плачет она, братцы мои, глаза волосами утирает, а волоса у нее зеленые, что твоя конопля. Вот поглядел, поглядел на нее Гаврила, да и стал ее спрашивать: «Чего ты, лесное зелье, плачешь?» А русалка-то как взговорит ему: «Не креститься бы тебе, говорит, человече, жить бы тебе со мной на веселии до конца дней; а плачу я, убиваюсь оттого, что ты крестился; да не я одна убиваться буду: убивайся же и ты до конца дней». Тут она, братцы мои, пропала, а Гавриле тотчас и понятственно стало, как ему из лесу, то есть, выйти... А только с тех пор вот он всё невеселый ходит. — Эка! — проговорил Федя после недолгого молчанья, — да как же это может этакая лесная нечисть хрестиянскую душу спортить, — он же ее не послушался? — Да вот поди ты! — сказал Костя. — И Гаврила баил, что голосок, мол, у ней такой тоненький, жалобный, как у жабы. — Твой батька сам это рассказывал? — продолжал Федя. — Сам. Я лежал на полатях, всё слышал. — Чудно́е дело! Чего ему быть невеселым?.. А, знать, он ей понравился, что позвала его. — Да, понравился! — подхватил Ильюша. — Как же! Защекотать она его хотела, вот что она хотела. Это ихнее дело, этих русалок-то. — А ведь вот и здесь должны быть русалки, — заметил Федя. — Нет, — отвечал Костя, — здесь место чистое, вольное. Одно — река близко. Все смолкли. Вдруг, где-то в отдалении, раздался протяжный, звенящий, почти стенящий звук, один из тех непонятных ночных звуков, которые возникают иногда среди глубокой тишины, поднимаются, стоят в воздухе и медленно разносятся наконец, как бы замирая. Прислушаешься — и как будто нет ничего, а звенит. Казалось, кто-то долго, долго прокричал под самым небосклоном, кто-то другой как будто отозвался ему в лесу топким, острым хохотом, и слабый, шипящий свист промчался по реке. Мальчики переглянулись, вздрогнули... — С нами крестная сила! — шепнул Илья. — Эх вы, вороны! — крикнул Павел, — чего всполохнулись? Посмотрите-ка, картошки сварились. (Все пододвинулись к котельчику и начали есть дымящийся картофель; один Ваня не шевельнулся.) Что же ты? — сказал Павел. Но он не вылез из-под своей рогожи. Котельчик скоро весь опорожнился. — А слыхали вы, ребятки, — начал Ильюша, — что намеднись у нас на Варнавицах приключилось? — На плотине-то? — спросил Федя. — Да, да, на плотине, на прорванной. Вот уж нечистое место, так нечистое, и глухое такое. Кругом всё такие буераки, овраги, а в оврагах всё казюли водятся. — Ну, что такое случилось? сказывай... — А вот что случилось. Ты, может быть, Федя, не знаешь, а только там у нас утопленник похоронен; а утопился он давным-давно, как пруд еще был глубок; только могилка его еще видна, да и та чуть видна: так — бугорочек... Вот на днях зовет приказчик псаря Ермила; говорит: «Ступай, мол, Ермил, на пошту». Ермил у нас завсегда на пошту ездит; собак-то он всех своих поморил: не живут они у него отчего-то, так-таки никогда и не жили, а псарь он хороший, всем взял. Вот поехал Ермил за поштой, да и замешкался в городе, но а едет назад уж он хмелён. А ночь, и светлая ночь: месяц светит... Вот и едет Ермил через плотину: такая уж его дорога вышла. Едет он этак, псарь Ермил, и видит: у утопленника на могиле барашек, белый такой, кудрявый, хорошенький, похаживает. Вот и думает Ермил: «Сем возьму его, — что ему так пропадать», да и слез, и взял его на руки... Но а барашек — ничего. Вот идет Ермил к лошади, а лошадь от него таращится, храпит, головой трясет; однако он ее отпрукал, сел на нее с барашком и поехал опять: барашка перед собой держит. Смотрит он на него, и барашек ему прямо в глаза так и глядит. Жутко ему стало, Ермилу-то псарю: что, мол, не помню я, чтобы этак бараны кому в глаза смотрели; однако ничего; стал он его этак по шерсти гладить, — говорит: «Бяша, бяша!» А баран-то вдруг как оскалит зубы, да ему тоже: «Бяша, бяша...» Не успел рассказчик произнести это последнее слово, как вдруг обе собаки разом поднялись, с судорожным лаем ринулись прочь от огня и исчезли во мраке. Все мальчики перепугались. Ваня выскочил из-под своей рогожи. Павлуша с криком бросился вслед за собаками. Лай их быстро удалялся... Послышалась беспокойная беготня встревоженного табуна. Павлуша громко кричал: «Серый! Жучка!..» Через несколько мгновений лай замолк; голос Павла принесся уже издалека... Прошло еще немного времени; мальчики с недоумением переглядывались, как бы выжидая, что-то будет... Внезапно раздался топот скачущей лошади; круто остановилась она у самого костра, и, уцепившись за гриву, проворно спрыгнул с нее Павлуша. Обе собаки также вскочили в кружок света и тотчас сели, высунув красные языки. — Что там? что такое? — спросили мальчики. — Ничего, — отвечал Павел, махнув рукой на лошадь, — так, что-то собаки зачуяли. Я думал, волк, — прибавил он равнодушным голосом, проворно дыша всей грудью. Я невольно полюбовался Павлушей. Он был очень хорош в это мгновение. Его некрасивое лицо, оживленное быстрой ездой, горело смелой удалью и твердой решимостью. Без хворостинки в руке, ночью, он, нимало не колеблясь, поскакал один на волка... «Что за славный мальчик!» — думал я, глядя на него. — А видали их, что ли, волков-то? — спросил трусишка Костя. — Их всегда здесь много, — отвечал Павел, — да они беспокойны только зимой. Он опять прикорнул перед огнем. Садясь на землю, уронил он руку на мохнатый затылок одной из собак, и долго не поворачивало головы обрадованное животное, с признательной гордостью посматривая сбоку на Павлушу. Ваня опять забился под рогожку. — А какие ты нам, Илюшка, страхи рассказывал, — заговорил Федя, которому, как сыну богатого крестьянина, приходилось быть запевалой (сам же он говорил мало, как бы боясь уронить свое достоинство). — Да и собак тут нелегкая дернула залаять... А точно, я слышал, это место у вас нечистое. — Варнавицы?.. Еще бы! еще какое нечистое! Там не раз, говорят, старого барина видали — покойного барина. Ходит, говорят, в кафтане долгополом и всё это этак охает, чего-то на земле ищет. Его раз дедушка Трофимыч повстречал: «Что, мол, батюшка, Иван Иваныч, изволишь искать на земле?» — Он его спросил? — перебил изумленный Федя. — Да, спросил. — Ну, молодец же после этого Трофимыч... Ну, и что ж тот? — Разрыв-травы, говорит, ищу. Да так глухо говорит, глухо: — разрыв-травы. — А на что тебе, батюшка Иван Иваныч, разрыв-травы? — Давит, говорит, могила давит, Трофимыч: вон хочется, вон... — Вишь какой! — заметил Федя, — мало, знать, пожил. — Экое диво! — промолвил Костя. — Я думал, покойников можно только в родительскую субботу видеть. — Покойников во всяк час видеть можно, — с уверенностью подхватил Ильюша, который, сколько я мог заметить, лучше других знал все сельские поверья... — Но а в родительскую субботу ты можешь и живого увидать, за кем, то есть, в том году очередь помирать. Стоит только ночью сесть на паперть на церковную да всё на дорогу глядеть. Те и пойдут мимо тебя по дороге, кому, то есть, умирать в том году. Вот у нас в прошлом году баба Ульяна на паперть ходила. — Ну, и видела она кого-нибудь? — с любопытством спросил Костя. — Как же. Перво-на́перво она сидела долго, долго, никого не видала и не слыхала... только всё как будто собачка этак залает, залает где-то... Вдруг, смотрит: идет по дорожке мальчик в одной рубашонке. Она приглянулась — Ивашка Федосеев идет... — Тот, что умер весной? — перебил Федя. — Тот самый. Идет и головушки не подымает... А узнала его Ульяна... Но а потом смотрит: баба идет. Она вглядываться, вглядываться — ах ты, господи! — сама идет по дороге, сама Ульяна. — Неужто сама? — спросил Федя. — Ей-богу, сама. — Ну что ж, ведь она еще не умерла? — Да году-то еще не прошло. А ты посмотри на нее: в чем душа держится. Все опять притихли. Павел бросил горсть сухих сучьев на огонь. Резко зачернелись они на внезапно вспыхнувшем пламени, затрещали, задымились и пошли коробиться, приподнимая обожженные концы. Отражение света ударило, порывисто дрожа, во все стороны, особенно кверху. Вдруг откуда ни возьмись белый голубок, — налетел прямо в это отражение, пугливо повертелся на одном месте, весь обливаясь горячим блеском, и исчез, звеня крылами. — Знать, от дому отбился, — заметил Павел. — Теперь будет лететь, покуда на что наткнется, и где ткнет, там и ночует до зари. — А что, Павлуша, — промолвил Костя, — не праведная ли эта душа летела на небо, ась? Павел бросил другую горсть сучьев на огонь. — Может быть, — проговорил он наконец. — А скажи, пожалуй, Павлуша, — начал Федя, — что, у вас тоже в Шаламове было видать предвиденье-то небесное? — Как солнца-то не стало видно? Как же. — Чай, напугались и вы? — Да не мы одни. Барин-то наш, хоша и толковал нам напредки, что, дескать, будет вам предвиденье, а как затемнело, сам, говорят, так перетрусился, что на-поди. А на дворовой избе баба стряпуха, так та, как только затемнело, слышь, взяла да ухватом все горшки перебила в печи: «Кому теперь есть, говорит, наступило светопрестановление». Так шти и потекли. А у нас на деревне такие, брат, слухи ходили, что, мол, белые волки по земле побегут, людей есть будут, хищная птица полетит, а то и самого Тришку увидят. — Какого это Тришку? — спросил Костя. — А ты не знаешь? — с жаром подхватил Ильюша, — ну, брат, откентелева же ты, что Тришки не знаешь? Сидни же у вас в деревне сидят, вот уж точно сидни! Тришка — эвто будет такой человек удивительный, который придет; а придет он, когда наступят последние времена. И будет он такой удивительный человек, что его и взять нельзя будет, и ничего ему сделать нельзя будет: такой уж будет удивительный человек. Захотят его, например, взять хрестьяне; выйдут на него с дубьем, оцепят его, но а он им глаза отведет — так отведет им глаза, что они же сами друг друга побьют. В острог его посадят, например, — он попросит водицы испить в ковшике: ему принесут ковшик, а он нырнет туда, да и поминай как звали. Цепи на него наденут, а он в ладошки затрепещется — они с него так и попадают. Ну, и будет ходить этот Тришка по селам да по городам; и будет этот Тришка, лукавый человек, соблазнять народ хрестиянский... ну, а сделать ему нельзя будет ничего... Уж такой он будет удивительный, лукавый человек. — Ну да, — продолжал Павел своим неторопливым голосом, — такой. Вот его-то и ждали у нас. Говорили старики, что вот, мол, как только предвиденье небесное зачнется, так Тришка и придет. Вот и зачалось предвиденье. Высыпал весь народ на улицу, в поле, ждет, что будет. А у нас, вы знаете, место видное, привольное. Смотрят — вдруг от слободки с горы идет какой-то человек, такой мудреный, голова такая удивительная... Все как крикнут: «Ой, Тришка идет! ой, Тришка идет!» — да кто куды! Староста наш в канаву залез; старостиха в подворотне застряла, благим матом кричит, свою же дворную собаку так запужала, что та с цепи долой, да через плетень, да в лес; а Кузькин отец, Дорофеич, вскочил в овес, присел, да и давай кричать перепелом: «Авось, мол, хоть птицу-то враг, душегубец, пожалеет». Таково-то все переполошились!.. А человек-то это шел наш бочар, Вавила: жбан себе новый купил да на голову пустой жбан и надел. Все мальчики засмеялись и опять приумолкли на мгновенье, как это часто случается с людьми, разговаривающими на открытом воздухе. Я поглядел кругом: торжественно и царственно стояла ночь; сырую свежесть позднего вечера сменила полуночная сухая теплынь, и еще долго было ей лежать мягким пологом на заснувших полях; еще много времени оставалось до первого лепета, до первых шорохов и шелестов утра, до первых росинок зари. Луны не было на небе: она в ту пору поздно всходила. Бесчисленные золотые звезды, казалось, тихо текли все, наперерыв мерцая, по направлению Млечного Пути, и, право, глядя на них, вы как будто смутно чувствовали сами стремительный, безостановочный бег земли... Странный, резкий, болезненный крик раздался вдруг два раза сряду над рекой и спустя несколько мгновений повторился уже далее... Костя вздрогнул. «Что это?» — Это цапля кричит, — спокойно возразил Павел. — Цапля, — повторил Костя... — А что такое, Павлуша, я вчера слышал вечером, — прибавил он, помолчав немного, — ты, может быть, знаешь... — Что ты слышал? — А вот что я слышал. Шел я из Каменной Гряды в Шашкино; а шел сперва всё нашим орешником, а потом лужком пошел — знаешь, там, где он сугибелью выходит, — там ведь есть бучило; знаешь, оно еще всё камышом заросло; вот пошел я мимо этого бучила, братцы мои, и вдруг из того-то бучила как застонет кто-то, да так жалостливо, жалостливо: y-y... y-y... у-у! Страх такой меня взял, братцы мои: время-то позднее, да и голос такой болезный. Так вот, кажется, сам бы и заплакал... Что бы это такое было? ась? — В этом бучиле в запрошлом лете Акима-лесника утопили воры, — заметил Павлуша, — так, может быть, его душа жалобится. — А ведь и то, братцы мои, — возразил Костя, расширив свои и без того огромные глаза... — Я и не знал, что Акима в том бучиле утопили: я бы еще не так напужался. — А то, говорят, есть такие лягушки махонькие, — продолжал Павел, — которые так жалобно кричат. — Лягушки? Ну, нет, это не лягушки... какие это... (Цапля опять прокричала над рекой.) — Эк ее! — невольно произнес Костя, — словно леший кричит. — Леший не кричит, он немой, — подхватил Ильюша, — он только в ладоши хлопает да трещит... — А ты его видал, лешего-то, что ли? — насмешливо перебил его Федя. — Нет, не видал, и сохрани бог его видеть; но а другие видели. Вот на днях он у нас мужичка обошел: водил, водил его по лесу, и всё вокруг одной поляны... Едва-те к свету домой добился. — Ну, и видел он его? — Видел. Говорит, такой стоит большой, большой, темный, скутанный, этак словно за деревом, хорошенько не разберешь, словно от месяца прячется, и глядит, глядит глазищами-то, моргает ими, моргает... — Эх ты! — воскликнул Федя, слегка вздрогнув и передернув плечами, — пфу!.. — И зачем эта погань в свете развелась? — заметил Павел. — Не понимаю, право! — Не бранись: смотри, услышит, — заметил Илья. Настало опять молчание. — Гляньте-ка, гляньте-ка, ребятки, — раздался вдруг детский голос Вани, — гляньте на божьи звездочки, — что пчелки роятся! Он выставил свое свежее личико из-под рогожи, оперся на кулачок и медленно поднял кверху свои большие тихие глаза. Глаза всех мальчиков поднялись к небу и не скоро опустились. — А что, Ваня, — ласково заговорил Федя, — что, твоя сестра Анютка здорова? — Здорова, — отвечал Ваня, слегка картавя. — Ты ей скажи — что́ она к нам, отчего не ходит?.. — Не знаю. — Ты ей скажи, чтобы она ходила. — Скажу. — Ты ей скажи, что я ей гостинца дам. — А мне дашь? — И тебе дам. Ваня вздохнул. — Ну, нет, мне не надо. Дай уж лучше ей: она такая у нас добренькая. И Ваня опять положил свою голову на землю. Павел встал и взял в руку пустой котельчик. — Куда ты? — спросил его Федя. — К реке, водицы зачерпнуть: водицы захотелось испить. Собаки поднялись и пошли за ним. — Смотри, не упади в реку! — крикнул ему вслед Ильюша. — Отчего ему упасть? — сказал Федя, — он остережется. — Да, остережется. Всяко бывает: он вот нагнется, станет черпать воду, а водяной его за руку схватит да потащит к себе. Станут потом говорить: упал, дескать, малый в воду... А какое упал?.. Во-вон, в камыши полез, — прибавил он, прислушиваясь. Камыши точно, раздвигаясь, «шуршали», как говорится у нас. — А правда ли, — спросил Костя, — что Акулина-дурочка с тех пор и рехнулась, как в воде побывала? — С тех пор... Какова теперь! Но а говорят, прежде красавица была. Водяной ее испортил. Знать, не ожидал что ее скоро вытащут. Вот он ее, там у себя на дне, и испортил. (Я сам не раз встречал эту Акулину. Покрытая лохмотьями, страшно худая, с черным, как уголь, лицом, помутившимся взором и вечно оскаленными зубами, топчется она по целым часам на одном месте, где-нибудь на дороге, крепко прижав костлявые руки к груди и медленно переваливаясь с ноги на ногу, словно дикий зверь в клетке. Она ничего не понимает, что бы ей ни говорили, и только изредка судорожно хохочет.) — А говорят, — продолжал Костя, — Акулина оттого в реку и кинулась, что ее полюбовник обманул. — От того самого. — А помнишь Васю? — печально прибавил Костя. — Какого Васю? — спросил Федя. — А вот того, что утонул, — отвечал Костя, — в этой вот в самой реке. Уж какой же мальчик был! и-их, какой мальчик был! Мать-то его, Феклиста, уж как же она его любила, Васю-то! И словно чуяла она, Феклиста-то, что ему от воды погибель произойдет. Бывало, пойдет-от Вася с нами, с ребятками, летом в речку купаться, — она так вся и встрепещется. Другие бабы ничего, идут себе мимо с корытами, переваливаются, а Феклиста поставит корыто наземь и станет его кликать: «Вернись, мол, вернись, мой светик! ох, вернись, соколик!» И как утонул, господь знает. Играл на бережку, и мать тут же была, сено сгребала; вдруг слышит, словно кто пузыри по воде пускает, — глядь, а только уж одна Васина шапонька по воде плывет. Ведь вот с тех пор и Феклиста не в своем уме: придет да и ляжет на том месте, где он утоп; ляжет, братцы мои, да и затянет песенку, — помните, Вася-то всё такую песенку певал, — вот ее-то она и затянет, а сама плачет, плачет, горько богу жалится... — А вот Павлуша идет, — молвил Федя. Павел подошел к огню с полным котельчиком в руке. — Что, ребята, — начал он, помолчав, — неладно дело. — А что? — торопливо спросил Костя. — Я Васин голос слышал. Все так и вздрогнули. — Что ты, что ты? — пролепетал Костя. — Ей-богу. Только стал я к воде нагибаться, слышу вдруг зовут меня этак Васиным голоском и словно из-под воды: «Павлуша, а Павлуша!» Я слушаю; а тот опять зовет: «Павлуша, подь сюда». Я отошел. Однако воды зачерпнул. — Ах ты, господи! ах ты, господи! — проговорили мальчики, крестясь. — Ведь это тебя водяной звал, Павел, — прибавил Федя... — А мы только что о нем, о Васе-то, говорили. — Ах, это примета дурная, — с расстановкой проговорил Ильюша. — Ну, ничего, пущай! — произнес Павел решительно и сел опять, — своей судьбы не минуешь. Мальчики приутихли. Видно было, что слова Павла произвели на них глубокое впечатление. Они стали укладываться перед огнем, как бы собираясь спать. — Что это? — спросил вдруг Костя, приподняв голову. Павел прислушался. — Это кулички летят, посвистывают. — Куда ж они летят? — А туда, где, говорят, зимы не бывает. — А разве есть такая земля? — Есть. — Далеко? — Далеко, далеко, за теплыми морями. Костя вздохнул и закрыл глаза. Уже более трех часов протекло с тех пор, как я присоседился к мальчикам. Месяц взошел наконец; я его не тотчас заметил: так он был мал и узок. Эта безлунная ночь, казалось, была всё так же великолепна, как и прежде... Но уже склонились к темному краю земли многие звезды, еще недавно высоко стоявшие на небе; всё совершенно затихло кругом, как обыкновенно затихает всё только к утру: всё спало крепким, неподвижным, передрассветным сном. В воздухе уже не так сильно пахло, — в нем снова как будто разливалась сырость... Недолги летние ночи!.. Разговор мальчиков угасал вместе с огнями... Собаки даже дремали; лошади, сколько я мог различить, при чуть брезжущем, слабо льющемся свете звезд, тоже лежали, понурив головы... Сладкое забытье напало на меня; оно перешло в дремоту. Свежая струя пробежала по моему лицу. Я открыл глаза: утро зачиналось. Еще нигде не румянилась заря, но уже забелелось на востоке. Всё стало видно, хотя смутно видно, кругом. Бледно-серое небо светлело, холодело, синело; звезды то мигали слабым светом, то исчезали; отсырела земля, запотели листья, кое-где стали раздаваться живые звуки, голоса́, и жидкий, ранний ветерок уже пошел бродить и порхать над землею. Тело мое ответило ему легкой, веселой дрожью. Я проворно встал и подошел к мальчикам. Они все спали как убитые вокруг тлеющего костра; один Павел приподнялся до половины и пристально поглядел на меня. Я кивнул ему головой и пошел восвояси вдоль задымившейся реки. Не успел я отойти двух верст, как уже полились кругом меня по широкому мокрому лугу, и спереди по зазеленевшимся холмам, от лесу до лесу, и сзади по длинной пыльной дороге, по сверкающим, обагренным кустам, и по реке, стыдливо синевшей из-под редеющего тумана, — полились сперва алые, потом красные, золотые потоки молодого, горячего света... Всё зашевелилось, проснулось, запело, зашумело, заговорило. Всюду лучистыми алмазами зарделись крупные капли росы; мне навстречу, чистые и ясные, словно тоже обмытые утренней прохладой, принеслись звуки колокола, и вдруг мимо меня, погоняемый знакомыми мальчиками, промчался отдохнувший табун... Я, к сожалению, должен прибавить, что в том же году Павла не стало. Он не утонул: он убился, упав с лошади. Жаль, славный был парень!